О том, как Петр Ильич понимал свое вдохновение, он написал в письме к Надежде Филаретовне: «При вдохновении главная мысль приходит сама собой, и когда она обретает определенную форму, меня охватывает блаженство, я забываю все и делаюсь точно сумасшедший, всё внутри трепещет и бьется. Едва успеваешь записать одну мысль, как приходит другая, грёзы охватывают душу, и все муки забыты. При внутренней потребности музыки повинуешься внутреннему голосу, и работа идет с непостижимой быстротой. Только в одиночестве и на лоне природы я испытываю минуты настоящего счастья».
Кроме природы на него благотворно действовала похвала, на которую не скупилась Надежда Филаретовна. В каждом письме она писала восторженные отзывы о его творчестве. Если публика холодно принимала его сочинения, то он падал духом: «Мне кажется, моя песенка спета, источник вдохновения иссяк». Когда «Чародейка» (1885–1887) потерпела «фиаско», пресса обрушилась на него со злобой, он спасался от депрессии путешествием за границу. Его оперу «Опричник» (1870–1872) тоже публика приняла холодно, но тогда его упавший дух постаралась развеять Надежда Филаретовна: «За такую музыку можно жизнь отдать. Мне кажется, что Господь Бог создал Вас для того, чтобы людям легче жилось на свете. Вы чистый проповедник. У Вас человек и искусство соединяются прекрасно и гармонично».
Перед каждой постановкой в театре его музыкальных произведений Чайковский сильно волновался: «За несколько дней до представления я нахожусь в тревожном состоянии духа, а в момент представления мое беспокойство достигает крайних размеров и доходит до степени мучительных терзаний». Когда его опера «Орлеанская дева» была холодно воспринята публикой, он за кулисами плакал, как ребенок, и бичевал себя: «Я бездарность, я не буду больше писать опер». Но после даже небольшого успеха его волнения тут же исчезали, и душа наполнялась радостью бытия.
Музыка Чайковского покорила царскую семью. 20 марта 1884 года его пригласили на обед великие князья – Константин Николаевич и его 32-летний сын Константин Константинович. Они выразили свое восхищение его творчеством. А он, смущаясь и теряясь, благодарил их за внимание к нему.
Создавая каждое новое музыкальное произведение, Петр Ильич всегда тревожился о его судьбе, о том, как его воспримет публика. После первого не очень удачного дирижирования в 1868 году, описанного выше, Петр Ильич 18 лет не подходил к пульту. В начале декабря 1886 года заболел главный дирижер Большого театра, и Петру Ильичу пришлось дирижировать самому во время репетиций, а потом и представления оперы «Черевички» (переименованная в 1886 году опера «Кузнец Вакула»). 4 декабря 1886 года он пишет брату Модесту: «Сегодня я на первой оркестровой репетиции дирижировал так, что всех удивил. Много раз я решался бросить дирижирование, но переломил себя, пришел, был восторженно принят музыкантами, сказал довольно смело речь и очень смело стал махать палкой. Теперь я знаю, что могу дирижировать». После этого Петр Ильич стал сам дирижировать оркестром. 26 декабря 1886 года он пишет брату Анатолию: «Я уже семь раз дирижировал на репетициях “Черевичек”, и с каждым разом я становлюсь спокойнее и увереннее. Моя деятельная жизнь повлияла на мое здоровье, ибо все мои болезни как рукой сняло».
5 марта 1887 года в Петербурге был дан концерт Филармонического общества под управлением Чайковского, который имел огромный успех. «Концерт был одним из лучших в сезоне и крайне интересным в музыкальном отношении», – писал композитор и музыкальный критик Геллер Константин Петрович 7 марта 1887 г.
Появились и другие хвалебные отзывы о дирижерском мастерстве Чайковского. Композитор и музыкальный критик Кюи Цезарь Антонович, который был всегда негативно настроен к Чайковскому, вынужден был признать его талант. Он написал 12 марта 1887 года положительный отзыв в одну из газет: «Чайковский явился не только композитором, но и капельмейстером, и капельмейстером он оказался превосходным… Он мог быть дирижерской находкой для концертов Русского музыкального общества».
Петр Ильич был счастлив и делится своими впечатлениями с Надеждой Филаретовной: «Вечер 5 марта будет самым сладким воспоминанием для меня. Мои попытки дирижирования отняли у меня несколько лет жизни, а теперь я испытал минуты счастья и блаженства».
Через два года Петр Ильич стал чувствовать себя совершенно уверенно за дирижерским пультом. 20 ноября 1889 года в Петербурге, как отмечала пресса, «состоялся вокально-инструментальный концерт, посвященный 50-летию художественно-музыкальной деятельности Антона Григорьевича Рубинштейна». Исполнялась оратория юбиляра «Вавилонское столпотворение». Композитор и музыкальный критик профессор Петербургской консерватории Николай Феопемптович Соловьев в своей рецензии писал: «Все лучшие мировые общества слились в один колоссальный хор, который по своей звучности представлял явление совершенно неслыханное у нас в Петербурге. Господин Чайковский, управляющий концертом, руководил оркестром и хорами на славу».
По воспоминаниям певицы и родственницы Петра Ильича Александры Валериановны Панаевой-Карцовой, перед началом концерта он сидел один «на диванчике и рыдал. Его увели в другую комнату. Но вскоре племянник его сообщил: «Истерический припадок у дяди прошел, он просто переутомился, работая день и ночь с неподготовленным оркестром и хорами, не высыпаясь и недоедая». Успокоившись, Петр Ильич появился в зале. «Мне показалось, что он не совсем уверенными шагами направлялся к своему месту», – вспоминала Панаева-Карцова. – Я страшно волновалась и мысленно приговаривала: “Голубчик дорогой, воспряньте духом”». Его встретили аплодисментами, и он «постепенно воодушевился», и «в этом скромном небольшом человеке появилась самоуверенность и властность». Н.Ф. Соловьев писал: «Главное достоинство в руководительстве господина Чайковского – это энергия и большая жизненность. В местах, полных полета, капельмейстер чувствовал себя в своей сфере и вел дело с юношеским энтузиазмом. Юбиляр выходил вместе с Чайковским многократно при громе рукоплесканий».
Только в конце 80-х годов Петр Ильич стал спокойнее и увереннее в себе, сумел полностью преодолеть страх перед дирижерским пультом.
Глава 10Душевные расстройства
У знаменитого композитора рано появились болезненные расстройства в виде пароксизмов. Они были следствием патологической наследственности (дед по линии матери и дядя страдали припадками с потерей сознания). Повлияли и стрессовые ситуации, на которые его организм реагировал эпилептиформными разрядами. Настоящих развернутых припадков, которые свойственны генуинной эпилепсии, у Чайковского, скорее всего, не было, во всяком случае, о них никто из его окружения не упоминает.
В июне 1849 года во время пребывания в пансионе 9-летний Чайковский заболел корью, осложнившейся, как писали его современники, «нервным расстройством и страданием спинного мозга» (Берберова). Подробно симптомы этого расстройства современниками Чайковского не описаны. А более поздние исследователи переписывали одну и ту же фразу, без ее расшифровки. Мать Чайковского Александра Андреевна 28 февраля 1850 года писала, как уже указывалось выше, бывшей гувернантке Фанни Дюрбах: «Характер Пьера очень изменился, он стал чувствительным и на всякое, не по вкусу сказанное слово слезу уж тут как тут».
Инфекционное заболевание отзвучало, но появились изменения в его характере. Современные психиатры (Г.П. Колупаев, В.М. Клюжев, Н.Д. Лакосина, Г.П. Журавлев) считают, что это «был переломный момент между здоровьем и болезнью, когда он из скромного и послушного мальчика превратился в капризного и несговорчивого». По мнению этих авторов, с этого же времени (1850 год) «появились приступы тоски и неопределенных страхов, стал боязливым и болезненно застенчивым». Более подробных описаний этих «изменений» в доступной литературе не найдено.
Приступы тоски и страха смерти, появившиеся в детстве, продолжались и во время пребывания в Училище правоведения, «и со временем приобрели доминирующий характер» (Колупаев Г.П. и др. Экспедиция в гениальность). В 1861 году, когда Чайковскому исполнился 21 год, «острые проявления болезни стали сопровождаться галлюцинациями», – пишут те же авторы, без указания характера галлюцинаций – были ли они зрительными, слуховыми, тактильными, обонятельными или др. Исследователь И. Глебов писал, что в 1861 году был «период мучительных сомнений и отчаяния, тяготение к смене явлений и постоянному контрасту».
В том же году Чайковский в письмах стал упоминать о появившихся «удариках» после нервных потрясений, неприятностей, при этом ощущал «упадок сил и духа». «Ударики» сопровождались чувством омертвения конечностей. Позже он стал называть их «замираниями». В 26 лет стал писать о приступах беспредметной тоски и острой головной боли – «как будто иглу воткнули в середину головного мозга». Эти явления появлялись внезапно при умственном или чрезмерном физическом напряжении, а иногда без причины, и «никакие средства не помогали, боль исчезала мгновенно сама собой или от внешнего “толчка”». Иногда приступ сопровождался «онемением конечностей».
Петр Ильич писал и о других проявлениях болезни, «о приступах возбуждения и экзальтации», которые чередовались с приступами «пониженного настроения, тоски и страха». Начиная с 1876 года (ему 36 лет) он часто писал о «приступах депрессии со страхами: «У меня три дня хандра, это меня мучает, нужно начинать работать, и хандра пройдет».
В 1879 году, когда ему было 39 лет, он пишет Надежде Филаретовне из Каменки, что чувствует «такое непостижимое утомление всего организма, что не в состоянии двигаться и сообразить какой-либо мысли». Она предлагает ему отдохнуть, и он с радостью соглашается. Был три недели в Сиамаки, откуда писал, что состояние его улучшилось: «До чего же я легко и бодро теперь себя чувствую».
В сентябре 1880 года он снова пишет о приступах головной боли, об ощущении присутствия «иглы в головном мозгу». «У меня плохое состояние нервов, а повода для этого нет». В следующем месяце (октябрь 1880) пишет об «упадке сил и угнетенном состоянии духа». Все приступы были полиморфными. В появлении приступов никаких закономерностей не было, они появлялись в разное время года, дня и месяца, иногда были ежедневными по 5 дней подряд, а иногда в месяц один раз. Заканчивались сном в течение двух часов, после которого чувствовал себя бодрым, «как будто обновленным», а иногда в течение одного или двух дней ощущал «разбитость и слабость».