Вероятно, были какие-нибудь возражения со стороны Э. Ф. Направника или Г. П. Кондратьева относительно спешного внесения «Мазепы» в репертуар сезона 1883/84 года, потому что даже в письме Всеволожского от 21 июня написано: «“Мазепу” необходимо поставить – хоть в январе или феврале. Я не настаиваю на раннем сроке, – предписываю оперному режиссерскому управлению, во всяком случае, поставить оперу в этом сезоне». Через несколько дней после этого Всеволожской, видимо ознакомленный уже с либретто «Мазепы» и озабоченный исторической правдой ее обстановки, писал мне из своей Алешни так:
«Я посылаю вам телеграмму о “Рогнеде”. Эту оперу скорее всего можно отложить объявлением, хотя газеты уже прокричали, что готовится к ней обстановка великолепнейшая. Но “Мазепу” нужно роскошно поставить. Вероятно, весь Петербург приедет смотреть ее. Что касается видов Диканьки, – я знаком со всеми Кочубеями и могу им о том написать».
Предположение мое о существовании возражений против спешного внесения оперы «Мазепа» в репертуар 1883/84 года может найти некоторое подтверждение в следующих строках письма ко мне Э. Ф. Направника от 2 июля 1883 года: «Радуюсь, что у нас будет интересная новинка, то есть опера “Мазепа” Чайковского, но опасаюсь, что торопливость “сочинять” и незнание сцены внесут и в его новую оперу прежние недостатки, которые так много вредят его, без сомнения, даровитым драматическим сочинениям». Постановка «Мазепы» состоялась почти одновременно в обеих столицах: сперва, 3 февраля [1884 года], – в Москве, а затем, 6 февраля, – в Петербурге. Многие, а в том числе и я, ожидали большего от этого произведения Чайковского. Сколько помню, имели успех лишь отдельные номера, как например: музыка гопака, сцена Кочубея с Орликом, похоронный марш при шествии Кочубея на казнь, колыбельная песнь Марии и симфоническая картина Полтавского боя. В общем опера показалась скучна, да и исполнители не дали удовлетворения, даже талантливая Павловская не выручила произведения. Между прочим, запомнилось мне то обстоятельство, что на первом представлении «Мазепы» Чайковский при выходе на вызовы, вероятно от присущей ему большой застенчивости, терял свою обычную элегантность, которая заменялась какой-то, сказал бы я, накрахмаленной неуклюжестью. При поклоне Петр Ильич делал шага три вперед и затем порывисто как бы кидал в публику быстрый поклон, и даже не поклон, а сгибание туловища без склонения головы, и притом с какой-то не то улыбкой, не то жалкой, не то горестной гримасой.
Значительно больший запас сведений связан в моей памяти с постановкой «Евгения Онегина». Первое представление этой оперы состоялось в петербургском Большом театре в пятницу 19 октября 1884 года при следующем составе артистов: Татьяна – Павловская, Ларина – Конча, Ольга – Славина, Няня – Бичурина, Онегин – Прянишников, Ленский – Михайлов, Гремин – Карякин, Трике – Муратов и Ротный – Соболев.
Отчетливо запомнился мне восторг публики при подъеме занавеса в четвертой картине, в которой под звуки знаменитого теперь вальса двигались ярко освещенные, в оригинальных костюмах, пары танцующих гостей Лариной. Представляет интерес краткий отчет об одном спектакле в очередном донесении главного режиссера Петербургской русской оперы Г. П. Кондратьева. Позволю себе здесь маленькое отступление.
Эти донесения-дневники, по мысли и поручению И. А. Всеволожского, частным образом представлялись ему, собирались, отдавались в переплет и сохранились у него за 15 сезонов, начиная с сезона 1884/85 года и кончая сезоном 1889/900 года. Оставляя в 1898 году управление театрами, И. А. Всеволожской подарил эти дневники в мое личное распоряжение. Страдая несомненной субъективностью, неполнотой, местами хвастливостью, а местами наивностью и в большинстве случаев весьма посредственно редактированные, дневники эти, тем не менее, представляют несомненную ценность для истории театра. Это не имеющие, пожалуй, примера фотографические современные записи явлений театральной жизни. Следует, между прочим, отметить здесь докучный лейтмотив, проходящий по всем почти донесениям Г. П. Кондратьева. Содержание этого лейтмотива – неуклонное порицание главным режиссером русской оперы порядков монтировочной, то есть обстановочной, части. Вражда управления труппы с распорядителями и работниками гардеробной, бутафорской, декорационной, машинной и осветительной частей роковым образом была непримиримая. Это были своего рода гвельфы и гибеллины. В этой вражде обе стороны были виноваты, но, по правде сказать, преимущественно вина падала на режиссерскую и артистическую часть: на запоздание с заказами, с примеркой, с переменой моделей и рисунков, на поощрение нередких капризов артистов и на забывчивость в своевременных указаниях. Всякие неудачи и огрехи в области обстановки всегда валились на плечи монтировочной части. При всяком удобном случае и режиссеры, и артисты, и даже статисты порицали и жаловались: кто на декоратора, кто на бутафора, кто на портного, а кто и на машиниста. Конечно, бывали неисправности и со стороны монтировочной части, но, в большинстве случаев, она являлась той чалмой на голове масленичного турка, битьем по которой мог измерять свою силу всякий, кому не лень. Г. П. Кондратьев был особенно старателен в этом упражнении, находясь в непрестанных пререканиях с начальником монтировочной части петербургских театров П. П. Домерщиковым.
В упомянутом дневнике Кондратьев писал так: «19 октября 1884 года спектакль № 29 оперы “Евгений Онегин” (сбор 3285 руб. 65 коп.).
Сегодня тринадцатый спектакль в этом месяце; «Онегин» – тринадцатая опера в этом сезоне, но, несмотря на дурную примету, опера состоялась, прошла блистательно и имела большой успех.
Первая картина, чрезвычайно тонкая и изящная по сочинению, была встречена холодно. Порыв аплодисментов по окончании картины был остановлен шиканьем. Самый обыкновенный по музыке, но доступный для толпы хор был повторен.
Вторая картина, скорее симфоническая, чем вокальная, понравилась, главным образом, благодаря умному, горячему и талантливому исполнению Павловской.
Третья картина была принята уже разогретой предшествовавшей картиной публикой – хорошо. Громадный успех имел бал, блестящий по музыке и обстановке, удачный по постановке, планировке и исполнению, интересный по разнообразию сценических положений, по музыкальным эффектам и по неожиданной и быстрой (не растянутой) драматической развязке. Этой картине обязана будет опера, если твердо установится на репертуаре.
Картина дуэли написана чрезвычайно талантливо, она прекрасна по своей сжатости, простоте и выдержанности мрачного колорита всей картины. Ария Ленского трогательно поэтична, дуэт в высшей степени оригинален и интересен.
Исполнена опера была очень хорошо, живо и твердо. Павловской, главным образом, опера обязана своим успехом. Прянишников, по методе исполнения и изучения своих ролей, как нельзя более добросовестно исполнил партию Онегина. Ленский, по своей поэтичности, нашел в голосе Михайлова прекрасный материал для его передачи. Славина (по репетициям я ожидал большего) хотя хорошо передала Ольгу, но, вероятно, при последующих представлениях, более спокойная, будет много лучше. У Бичуриной желательно побольше простоты, спокойствия и теплоты няни, няни времен крепостного права. Конча вовсе неудовлетворительна ни по игре, ни по голосу, ни по дикции. Хорош Трике – Муратов. Очень типичен в крошечной роли – Соболев. Тяжел по голосу и по исполнению – Карякин. Хоры хороши, как и всегда, по пению и неожиданно очень удачны в своих костюмах. Танцы первого акта слабы.
Можно бы придумать и приладить многое к постановке, если бы полные декорации и костюмы иметь хотя бы на двух последних репетициях. Эта несвоевременность обстановок – наша хроническая болезнь, от которой желательно бы избавиться. Будем надеяться, бог даст, доживем и до этого».
К началу 1885 года относится возбуждение вопроса о создании Петром Ильичом оперы на сюжет «Капитанской дочки» Пушкина. Не могу точно припомнить, но полагаю, что мысль о сочинении оперы на эту тему внушена была Чайковскому И. А. Всеволожским. Очевидно, существовало сильное стеснение для творчества композитора в этом произведении, за невозможностью обойти скользкую по тогдашнему времени музыкальную обработку Пугачевщины. Этот вопрос привел композитора к ряду сомнений и колебаний. В силу этого И. А. Всеволожской, сколько ни был скромен и конфузлив в непосредственном обращении с ходатайствами к государю, увлеченный, однако, мыслью поставить «Капитанскую дочку» на русской оперной сцене, – решился изложить государю затруднения по вопросу о Пугачевщине. В среду 16 января 1885 года исполнилось шестнадцатое представление «Евгения Онегина». Александр III вторично приехал прослушать эту оперу. Этим случаем воспользовался Всеволожской для доклада государю о «Капитанской дочке», на что последовало разрешение. Но Петр Ильич в это время всецело поглощен был мыслями о переделке своей оперы «Кузнец Вакула» на «Черевички» и, главным образом, работой по композиции своей «Чародейки». Сюжет «Капитанской дочки», очевидно, не захватил его, и прекрасному произведению Пушкина не пришлось увидеть света в музыкальной обработке этого композитора. Однако этот вопрос окончательно выяснился много позднее, а именно 13 мая 1888 года Всеволожской писал мне из Алешни: «Получил письмо от Чайковского из Клина. Пишет, что разлюбил сюжет “Капитанской дочки”, хочет от нее отказаться».
С постановкой на петербургском Большом театре «Евгения Онегина» работа Петра Ильича над этой оперой еще не окончилась. Директор театров Всеволожской, всегда особенно интересовавшийся произведениями Чайковского, всячески старался усовершенствовать постановку их на сцене. Заметив, что шестая картина (второго бала) в «Онегине» страдала отсутствием сценического движения и недостаточной округленностью конца, он надумал оживить этот акт усилением хореографической части. Иван Александрович еще 12 августа 1885 года писал мне из Алешни:
«Я писал Пчельникову, просил его повидать Чайковского и поговорить о прибавочном номере к балу третьего акта», а затем через два дня, 14 августа, сообщал мне: