Знакомство с женой Шпажинского привело Петра Ильича к обращению ко мне с письмом, остававшимся долго секретом, но теперь, за смертью почтенного драматурга, могущим увидеть свет. Письмо это такого содержания:
«10 сентября 1888 г. Клин, Фроловское.
Многоуважаемый и добрейший Владимир Петрович!
Я высылаю Вам сегодня некую рукопись, озаглавленную „3 м е е н ы ш". Но прежде чем объяснить, зачем Вам ее посылаю, я должен конфиденциально рассказать, почему я этой пьесой очень интересуюсь. Существует в России очень известный драматург. Он женат и имеет двух уже почти взрослых детей. Жена его необычайно симпатичная и необычайно несчастная женщина. Не буду развивать перед Вами подробную нить происшествий, породивших семейную драму такую тяжелую и печальную, что его писаные драмы страшно бледнеют перед ней в отношении интереса. Как бы то ни было, но несчастная жена драматурга удалена им вместе с детьми в глухую провинцию, и хотя средства для жизни, довольно скудные, им даются, – но положение несчастной женщины, оскорбленной, униженной, сосланной в ненавистную глушь, постоянно мучимой разного рода нравственными истязаниями, причиняемыми мужем, – глубоко трагично и печально. Вследствие особого рода обстоятельств я принимаю в ней живейшее участие. Из писем ее я заключил, что она обладает литературным талантом, и всячески уговаривал ее обратить на него внимание, начать писать, в работе искать забвения всего, что ее мучит и доводит до болезни, а кто знает? может быть, и средств не быть зависимой от мужа. Уговаривание мое возымело действие, и «Змееныш» есть первый ее опыт для сцены. Мне кажется, что пьеса, хоть и не отличается поразительной новизной характеров, но не лишена жизненности, талантливости, и особенно третье действие, по-моему, очень сценично.
Разумеется, хотелось бы ужасно, чтобы пьесу дали на императорском театре. Знаю, что есть Комитет (Театрально-литературный комитет при Дирекции театров по рассмотрению драматических произведений, предлагаемых к представлению на императорской сцене.), знаю, что надо соблюсти разные формальности, – но что и как нужно, хорошенько не знаю. И вот мне пришла мысль отдать пьесу под Ваше покровительство, то есть, другими словами, хочется поэксплуатировать немножко и Ваше дружеское расположение ко мне, и Ваше положение в театре. Голубчик Владимир Петрович, потрудитесь, пожалуйста, что можно сделать. Во-первых, конечно, нужно, чтобы Вы имели полчаса досуга для прочтения пьесы и решили, стоит ли о ней хлопотать. Во-вторых, если она Вам покажется стоющей, – то нужно исполнить требуемые формальности, и, в-третьих, сколь возможно возбудить к ней интерес и сочувствие. Кто именно автор пьесы – не должен знать никто, кроме Вас и Ивана Александровича. Это жена И. В. Шпажинского. Главное, нужно, чтобы муж не знал, а то беда будет. Другое дело, если пьеса будет иметь успех, – тогда, пожалуй, пусть узнает и Ипполит Васильевич. А покамест, ради бога, прошу Вас о том, кто автор, никому не говорить, кроме И. А.
Я так страстно желаю, чтобы моя вера в талант г-жи Шпажинской была основательная, что, быть может, заблуждаюсь, но, ей-богу, мне кажется, что пьеса очень хорошенькая и что с Ильинской в роли Вали она будет очень нравиться. Все авторские права, то есть назначение ролей и т. д. (разумеется, за исключением платы), она передала мне.
Если же я ошибся и „Змееныш" никуда не годится, – простите, что обеспокоил Вас. Надеюсь в более или менее близком будущем быть в Петербурге и повидать Вас.
Искренне преданный П. Чайковский».
Разумеется, я тотчас выразил полную готовность исполнить просьбу Петра Ильича и, долго не получая пьесы г-жи Шпажинской, телеграфировал Чайковскому запрос по этому поводу. Почти в то же время Петр Ильич был озабочен постановкой его «Евгения Онегина» на сцене Пражского театра («Narodni Divadlo» – «Народный театр» – чешек.) и просил меня помочь этому театру высылкой необходимых руководящих в постановке материалов. Общими силами с главным режиссером оперы Г. П. Кондратьевым и с начальником монтировочной части П. П. Домерщиковым мы собрали все, что было возможно, и выслали в Прагу: mise en scene, монтировку, рисунки костюмов и все необходимые указания по постановке «Онегина». Сообщая обо всем этом в письме к Чайковскому, я упомянул о неполучении рукописи «Змееныша» и, между прочим, спросил о ходе работ по композиции «Спящей красавицы». В ответ на это получил следующее, немного тревожное, послание Петра Ильича:
«1 октября 1888 г., с. Фроловское.
Многоуважаемый и добрейший Владимир Петрович!
Я только что вернулся из Москвы, где был на панихидах и похоронах старого друга моего Губерта. Эта поездка задержала мой ответ Вам. Прежде всего благодарю Вас от всего сердца за Ваши хлопоты о посылке в Прагу рисунков и обстановки «Онегина». Я знал, что Вы мне не откажете, но, право, не предвидел, что Вы так близко к сердцу примете это дело и что Ваша дружеская готовность помочь мне прострется так далеко! Не нахожу слов, чтобы высказать Вам, как я тронут и благодарен за внимание и сочувствие. Потрудитесь, пожалуйста, и Геннадию Петровичу передать мою искреннюю благодарность. Теперь насчет постановки я спокоен, а что касается музыки, то искажений темпа и т. п. не будет, ибо я сам буду вести последние репетиции и дирижировать на первом представлении.
Судьба «Змееныша» приводит меня в отчаяние. Я выслал его Вам из Клина заказной бандеролью 11 сентября (весу 13 лотов), и расписка у меня сохранилась. Посылал справиться в контору тотчас же по получении Вашей телеграммы и ответ получил, что пьеса своевременно была несомненно отправлена. Что теперь делать, Владимир Петрович, и придумать не могу! Мне кажется, что она все-таки где-нибудь в конторе, что Вам забыли ее передать, что она где-нибудь валяется и что, одним словом, искать ее следует около Вас (я еще раз наведу здесь справку о «Змееныше»). Ради бога, поручите кому-нибудь из подчиненных Вам чиновников произвести маленькое, но обстоятельное следствие! Если же окажется, что вещь окончательно пропала, то тогда я напишу авторше, чтобы по черновым она поспешила воспроизвести ее сызнова. Разумеется, во всем этом большого несчастья нет, но все же досадно, что время пропадает.
Относительно балета скажу Вам, что сюжет его мне очень нравится и что я с величайшим удовольствием займусь им. Я подчеркнул займусь, ибо я еще ни одной ноты не написал. Мне необходимо, прежде чем приступить к сочинению, обстоятельно переговорить с балетмейстером. Собирался я быть в Петербурге в сентябре, но этого не случилось, а теперь, будучи задержан спешным окончанием двух больших симфонических сочинений (Одно из них – увертюра-фантазия «Гамлет», другое – симфония № 5. – примеч. И. Глебова), я безвыездно останусь в деревне до конца октября.
Около 1 ноября буду в Петербурге на довольно продолжительное время и при этом повидаюсь, уговорюсь с балетмейстером насчет того, как, что и когда нужно. Во всяком случае, ввиду предстоящих поездок, я могу представить в Дирекцию партитуру балета не ранее как к началу будущего сезона, то есть приблизительно через год. Так как, по-видимому, Вы считали музыку к балету уже в зародыше существующей-то я боюсь, как бы Иван Александрович не считал меня способным написать музыку эту еще в течение нынешнего сезона. Потрудитесь, добрейший Владимир Петрович, сообщить ему все это. До свидания! Еще раз от всей души благодарю Вас.
Ваш П. Чайковский.
Супруге Вашей и Ивану Александровичу шлю усердные свои приветствия».
Дальнейшая судьба столь интересовавшего Петра Ильича «Змееныша» в подробностях испарилась из моей памяти. Смутно припоминаю, что я получил эту пьесу с запозданием вследствие какой-то ошибки на почте. Вспоминаю также, что я не нашел в пьесе сюжета и достоинств, интересных для сцены, о чем имел потом разговор с Чайковским. А затем далее: была ли пьеса забракована в Комитете или Петр Ильич сам отказался от ее проталкивания на сцену, – не могу точно сказать.
Помню только мое удивление, что Чайковский к отрицательному результату своего покровительства произведению г-жи Шпажинской, к тому, что оно не оправдало горячих ожиданий композитора и не попало на сцену, отнесся сравнительно равнодушно. Либо Петр Ильич был заранее подготовлен к этому фиаско, либо успел охладеть к предмету своих попечений8.
Как я уже сказал выше, мои воспоминания о Чайковском слагаются этапами, по порядку создания им музыкальных произведений для сцены. Таким образом, весь 1889 год связан с постановкой «Спящей красавицы».
Весну 1889 года Петр Ильич опять провел в заграничной поездке. Приехав из-за границы на Кавказ, он чувствовал себя очень утомленным и не имел особенного расположения писать музыку балета. Прочитав случайно какую-то заметку в «Новом времени» об отсрочке якобы постановки «Спящей красавицы», он, по-видимому, с радостью ухватился за возможность оттянуть работу по принятому им заказу. Но как всегда, корректный в деловых отношениях, а потому осторожный в доверии к газетным сообщениям, Петр Ильич прислал мне с Кавказа следующее письмо:
«26 апреля 1889 г. Тифлис.
Многоуважаемый и добрейший Владимир Петрович!
Я прочел вчера в «Новом времени», что постановка балета „Спящая красавица" отлагается до сезона 1890/91 года. Известие это имеет для меня огромную важность. Если оно справедливо, то я могу без особенной спешности приступить по приезде в деревню к инструментовке балета. Если же несправедливо, то, не теряя ни мгновенья, должен засесть за работу и дорожить каждой минутой. Итак, добрейший Владимир Петрович, потрудитесь мне сообщить (в г. Клин Моск. губ.), верить ли газетному слуху? Про свое путешествие ничего Вам не пишу, ибо в течение мая буду в Петербурге, вероятно, около 25 числа, и надеюсь повидать Вас! Я очень доволен своей поездкой, но очень утомлен. Теперь, впрочем, уже успел отдышаться и чувствую большое удовольствие при мысли, что в очень скором времени буду у себя, в деревне, и примусь за работу.
До свиданья, добрейший Владимир Петрович!