ние пяти дней происходили очень тщательные, толковые репетиции (иногда по две в день); семнадцатого числа состоялась генеральная репетиция (при полном театре), а девятнадцатого спектакль. Прежде чем начать описание киевской постановки «Пиковой дамы», скажу, какие артистические силы в ней участвовали. Оркестр по составу скромный, по уровню артистов, в нем участвующих, скорее третье-, чем второстепенный, но очень ревностно относящихся к делу, ибо плата хорошая и очень аккуратная. Товарищество поставило законом прежде всего удовлетворять из вырученных денег оркестр и хор сполна, а потом уже распределять выручку между собой. Это в провинции большая редкость (то есть такая уверенность бедняков музыкантов и хористов в получении своего жалованья сполна), и, вероятно, этим объясняется, что такой, в сущности, слабый оркестр, как киевский оперный, может не только сносно, но даже хорошо исполнять такую трудную партитуру, как, например, „Лоэнгрин" или „Пиковая дама". Во всяком случае, если сравнивать киевское исполнение моей оперы с петербургским, то больше всего страдает при сравнении оркестр. Как он ни добросовестно и старательно исполнял дело, – но сопоставление этих двух величин до того непропорционально, что, собственно говоря, сравнение невозможно. Капельмейстер Прибик недурной, опытный и очень усердный капельмейстер. Хор весьма недурен; замечателен в особенности тем, что женский персонал его имеет много очень хорошеньких представительниц прекрасного пола. Переходя к артистам, нужно сказать, что все они безусловно ниже петербургских, но, однако, не настолько, чтобы сравнение было невозможно. Медведев (Герман), за исключением Фигнера да еще, может быть, тифлисского Кошица, есть единственный тенор в России, коему партия Германа по силам. Он имеет преимущество перед Фигнером в музыкальности, то есть в безупречно верной интонации и умении в самых трудных и сложных местах попасть верно и вовремя. Голос у него, пожалуй, по тембру и лучше фигнеров-ского, но исполнение, в общем, бесконечно менее тонкое, обдуманное и изящное. Играет он очень старательно и с увлечением, но до Фигнера ему, как до звезды небесной, далеко. Ни по наружности, ни по умению петь, ни по общей талантливости он не может и помыслить о соперничании с Фигнером. Во всяком случае, это артист очень ценный, и я бы очень желал, чтобы он попал в будущем году в Москву.
Обе Лизы (Мацулевич-Соловьева и Лубковская) – певицы с достоинствами; у первой огромный, но немного резкий по тембру голос. У второй голос невелик, но много, очень много таланта. По игре она очень напоминает Павловскую, которой считает себя ученицей. Графиню изображала, вероятно, известная Вам Смирнова. Эта артистка очень не бездарна. Она, да и Прянишников, очень затруднялись, как играть эту роль. Я попросил сделать частную репетицию, показал, как мог, игру Славиной, и нужно отдать справедливость Смирновой, что она в общем была хороша, хотя, опять-таки, поставить ее исполнение рядом со славинским нельзя. Князь – Тартаков – весьма хороший певец, но ни по голосу, ни по симпатичности тоже не может быть поставлен на одной высоте с Яковлевым. Что касается Томского, то г. Дементьев, певший когда-то в Питере маленькие партии, бесконечно ниже Мельникова. Полина – Нечаева – очень симпатичная особа с хорошеньким, но слишком вибрирующим голосом и, опять-таки, не чета Долиной; Прилепа – Миланова, она же и гувернантка (???) – довольно симпатичная посредственность. Миловзора исполняла Полина (Нечаева), а Златогора – Томский (Дементьев). Балет состоит из четырех пар очень плохих и некрасивых танцоров и танцовщиц. Итак, все вышеозначенные исполнители хуже и слабее петербургских в большей или меньшей степени.
Но было и одно исключение: Прянишников пригласил для хора мальчиков, для кантаты и для панихиды – известный в Киеве хор Калишевского, который оказался просто превосходным. Голоса мальчиков, вследствие ли природных свойств, вследствие ли ученья Калишевского, достигают такой красоты звука, о которой я никогда и мечтать не мог. Особенно в панихиде звук этих голосов вызывал у меня каждый раз слезы.
Теперь перехожу к постановке. Подобно оркестру, она тоже не поддается сравнению с петербургской, но если взять во внимание скромные средства Товарищества и бедность провинциальных ресурсов, нельзя не сказать, что она толкова, достаточно роскошна и художественна. Из декораций только одна может даже посягнуть на сравнение с петербургской – это Зимняя канавка. Эту декорацию, а также весьма недурную комнату графини написал очень талантливый семнадцатилетний юноша, почти самоучка. Все остальное не подлежит сравнению, хотя для провинции очень, очень недурно. Зала во дворце (третья картина) имела ту особенность, что задняя половина сцены была помостом, на котором разыгрывается «Искренность пастушки». Самый этот помост и красивые занавеси, раздвигавшиеся и задвигавшиеся до и после интермедии, были устроены красиво, но интермедия очень потеряла от исполнения ее на заднем плане. Вообще эта картина до того бледна и мизерна по сравнению с Петербургом, что лучше и не говорить о ней. Летний сад, казарма и игорный дом весьма недурны. Писал их некто Реджио. Костюмы достаточно верны, роскошны и красивы. Некоторые подробности касательно появления призрака мне очень понравились. В пятой картине призрак графини на секунду появляется сначала в одном окне, потом в другом. Какая-то неопределенная белая тень на секунду заглядывает в окно и исчезает. В последней же картине графиня появляется неожиданно в кресле за карточным столом между играющими, причем из-под стола ее освещают зеленоватым светом. Это вышло очень хорошо, очень эффектно. Вывод из всего такой: в общем исполнение и постановка оперы весьма для провинциальной сцены хороши. Артисты все слабее петербургских; оркестр и обстановка не могут быть даже сравниваемы, ибо слишком несоразмерные величины. Хор певчих прямо лучше и даже гораздо лучше петербургского.
Что касается Прянишникова, то нельзя не удивляться его энергии, уму и распорядительности.
Обнимаю Вас крепко! Передайте мои живейшие приветствия Вашей супруге, Ивану Александровичу и всем общим друзьям.
Ваш П. Чайковский
Через неделю еду во Фроловское.
(Если будете писать, адресуйте: Клин, Моск. губ.)».
Как я замечал, Петр Ильич не имел обыкновения спрашивать мнения окружающих о его произведениях. При замечательной скромности своей, а с другой стороны – при большом самолюбии, он боялся и напрашиваться на комплименты, и нарываться на уклончивые, укрывающие отрицательное мнение отзывы. Петр Ильич был очень обидчив и даже преувеличенно подозрителен по отношению к поступкам с его произведениями, как например, к отсрочке постановки, к купюрам, к остановке в назначении на репертуар и проч. Это, между прочим, видно из приводимого выше письма Чайковского о покупке Дирекцией музыкального материала «Пиковой дамы» для московских театров. «Неужели Вы предвидите для “Пиковой дамы” участь “Чародейки”?» – восклицает он.
Но в то же время Чайковский отличался редким добродушием в отношении своем к словесной и даже письменной (но не газетной) критике своих произведений и не обижался при неодобрительном отзыве о какой-либо части или о номере в его произведениях. Для характеристики его добродушия приведу такой пример: кажется, в 1885 году, точно не помню, на сцене Михайловского театра ставилась маленькая немецкая феерия «Der Gestiefelte Kater» – сказка «Кот в сапогах». Почему-то эта веселая пьеса заканчивалась апофеозом с шуточным шествием оперных композиторов и героев их произведений. Так, например, Фауст шел с Маргаритой в карикатурном виде, шел композитор Вагнер и с ним Лоэнгельб вместо Лоэнгрина, шествие сопровождалось исполнением пародий на соответствующие мелодии. Главный режиссер немецкой труппы Филипп Бок выразил мне сожаление, что в заключительном шествии феерии на петербургской сцене не будет пародии на русскую оперу. Я высказал соображение, что пародировать оперу, не имевшую успеха, не имеет смысла, да и было бы невеликодушно со стороны Дирекции; я высказал возможность взять для пародии оперу с установившейся репутацией, как, например, «Евгений Онегин», и указал при этом на некоторое совпадение мотива известной песенки «Стрелочек» с мелодией Онегина в его сцене с Татьяной в саду на слова: «Я вас люблю любовью брата, любовью брата». Это давало повод выпустить в музыкальном шествии карикатуру на Онегина, проходящего сцену с пением: «Я хочу вам рассказать, рассказать». Мысль очень понравилась Боку, и я при свидании с Петром Ильичом рискнул спросить его позволения на задуманное пародирование, готовый, конечно, при малейшем колебании или намеке на неудовольствие со стороны Чайковского отказаться от такого замысла. Мои опасения были неосновательны: Чайковский расхохотался и тотчас же согласился на мой проект. Однако, сколько помню, проект этот, из осторожности, был оставлен без осуществления. Обыкновенно Петр Ильич после первых представлений его опер умел быстро исчезать из театра. При последующих с ним встречах можно было видеть в его глазах безмолвный, но беспокойный вопрос: «Ну, что скажете?» После генеральной репетиции «Пиковой дамы» не было времени для обмена впечатлениями от оперы и ее исполнения. Все ходили очумелыми от перенесенных тревог с фигнеровским опозданием. Но при встрече моей с Чайковским, дня через три после спектакля 7 декабря, Петр Ильич почему-то, против обыкновения, спросил меня о моем впечатлении от «Пиковой дамы». Я совершенно искренно высказал мое восхищение от оперы, но подробности своих впечатлений отказался изложить тотчас же, а обещался найти свободный часок и написать их Петру Ильичу в деревню. При первой же возможности, но уже на рождественских праздниках я выполнил свое обещание.
Я не имел обыкновения, да и времени, оставлять черновики своих писем, а теперь очень досадую, что не могу восстановить текст моего очень большого письма к Чайковскому 12, приобретшего бы особый интерес ввиду полученного на него ответа. Помню, что в письме моем я в подробностях излагал мои впечатления и мнения о произведении Петра Ильича. Сказал, что, помимо «Пиковой дамы», восхищаюсь и «Евгением Онегиным», и первой частью «Орлеанской девы», и «Спящей красавицей», а также романсами, которые я, как дилетант, сам когда-то пел. В особенности любимыми я отметил: «Нет, только тот, кто знал», «И больно, и сладко», «Средь шумного бала», «День ли царит», «Подвиг» и др. Во всех этих произведениях я отмечал ценное в моих глазах необыкновенное соответствие музыки со словами, такое же соответствие, как чувствуется во многих произведениях Глинки и отчасти в «Русалке» Даргомыжского. В пример сказанного совпадения слов с музыкой у Чайковского я приводил: в «Евгении Онегине» письмо Татьяны, строфы Ленского на слова: «В вашем доме узнал я впервые радость чистой и светлой любви», а в «Пиковой даме» – арию Германа: «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой». Но главным образом я подчеркивал особенно ценную способность Чайковского внушать своей музыкой соответствующее драме и обстановке действия настроение, примером чего я указал многое в моих личных впечатлениях. В «Евгении Онегине» – первая картина и картина бала в своей изящной простоте совершенно переносили меня в старый помещичий быт и переж