Толстой Лев Николаевич (1828–1910) – один из величайших писателей и мыслителей в истории человечества. «Нынешнею зимой я имел несколько интересных разговоров с писателем гр. Л. Н. Толстым, которые раскрыли и разъяснили мне многое. Он убедил меня, что тот художник, который работает не по внутреннему побуждению, а с тонким расчетом на эффект, тот, который насилует свой талант с целью понравиться публике и заставляет себя угождать ей, – тот не вполне художник, его труды непрочны, успех их эфемерен. Я совершенно уверовал в эту истину»[2].
«Из всех людей и артистов, с которыми мне довелось встречаться, Чайковский был самым обаятельным. Его душевная тонкость неповторима. Он был скромен, как все действительно великие люди, и прост, как очень немногие».
Глава первая. Стеклянный ребенок
Благовещенский собор в Воткинске.
Семья Чайковского. 1848.
«Стеклянным ребенком» четырехлетнего Петю Чайковского назвала его гувернантка Фанни Дюрбах.
Почему – стеклянным?
Мальчик был крайне впечатлительным, его мог обидеть любой пустяк, и потому обходиться с ним нужно было очень осторожно, как с хрупкой стеклянной вещью…
Но лучше бы по порядку, с самого начала.
В 1757 году граф Петр Шувалов, двоюродный брат фаворита императрицы Елизаветы Петровны Ивана Шувалова, основал в Хлыновском уезде Казанской губернии на реке Вотке поселок для строительства железоделательного завода. Со временем поселок стал центром Камско-Воткинского горного округа. Горные округа в Российской империи стояли особняком – ими управлял Горный департамент (Департамент горных и соляных дел) Министерства финансов, получалось такое вот государство в государстве.
В 1837 году начальником Камско-Воткинского горного завода был назначен подполковник Корпуса горных инженеров[3] Илья Петрович Чайковский. Не бог весть какая должность, были в империи и получше, но Илья Петрович назначению был очень рад. Известно же, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. Что такое подполковник в столичном Петербурге? Так, мелкая сошка, в столице не каждый генерал – персона. А в Воткинске заводской начальник был персоной номер один и властью пользовался практически безграничной.
Илья Петрович, младший сын городничего из захолустного городка, делал свою карьеру без протекций. Перед назначением в Воткинск он служил управляющим Онежским соляным правлением и, видимо, был у начальства на хорошем счету, иначе бы не получил повышения. В Воткинск Илья Петрович приехал со своей второй женой Александрой Андреевной Ассиер. Восьмилетняя Зинаида, дочь Ильи Петровича от первого брака (ее мать умерла шестью годами раньше), воспитывалась в петербургском Екатерининском институте.
Илья Петрович был человеком хорошим. Сейчас бы сказали – «позитивно настроенным». Вот что писал о нем сын Модест, младший брат Петра Ильича Чайковского: «В своей специальности он был добросовестный и способный труженик. В других отношениях это был, как он сам говаривал, “интересный блондин с голубыми глазами”, необыкновенно, по отзывам всех знавших его в то время, симпатичный, жизнерадостный и прямодушный человек. Доброта или, вернее, любвеобильность составляла одну из главных черт его характера. В молодости, в зрелых годах и в старости он одинаково совершенно верил в людей и любил их. Ни тяжелая школа жизни, ни горькие разочарования, ни седины не убили в нем способность видеть в каждом человеке, с которым он сталкивался, воплощение всех добродетелей и достоинств. Доверчивости его не было границ, и даже потеря всего состояния, накопленного с большим трудом и утраченного благодаря этой доверчивости, не подействовала на него отрезвляюще. До конца дней всякий, кого он знал, был «прекрасный, добрый, честный человек». Разочарования огорчали его до глубины души, но никогда не в силах были поколебать его светлого взгляда на людей и на людские отношения. Благодаря этому упорству в идеализации ближних, как уже сказано, И. П. много пострадал, но, с другой стороны, редко можно найти человека, который имел в своей жизни так много преданных друзей, которого столькие любили за неизменную ласку и приветливость обращения, за постоянную готовность войти в положение другого».
А вот что писал об отце сам Петр Ильич: «Не могу без умиления вспоминать о том, как мой отец отнесся к моему бегству из Министерства юстиции в Консерваторию. Хотя ему было больно, что я не исполнил тех надежд, которые он возлагал на мою служебную карьеру, хотя он не мог не огорчиться, видя, что я добровольно бедствую ради того, чтоб сделаться музыкантом, но никогда, ни единым словом не дал мне почувствовать, что недоволен мной. Он только с теплым участием осведомлялся о моих намерениях и планах и ободрял всячески. Каково бы мне было, если б судьба мне дала в отцы тиранического самодура, какими она наделила многих музыкантов».
Справедливости ради нужно заметить, что этот неизменно ласковый и приветливый человек сек своих детей розгами. Об этом, в частности, вспоминал Ипполит Ильич. Правда уточнял, что уже после пятой или шестой розги порка прекращалась. Но давайте не будем ставить это Илье Петровичу в вину. В то время телесные наказания практиковались широко и повсеместно (скажем к слову, что секли учеников и в Императорском училище правоведения). Розги были непременным атрибутом любого воспитательного процесса, а Ипполит, видимо, рос проказником. Во всяком случае, ни Петр, ни Модест, ни Анатолий не вспоминали о том, что дома их секли.
Отдав должное душевным качествам отца, Модест Ильич дальше пишет, что «по образованию и умственным потребностям И. П. не выделялся из среднего уровня» и, будучи превосходным знатоком своего дела, вне его «удовлетворялся очень немногим». В молодости он играл на флейте, но еще до первой женитьбы это занятие бросил, а вот увлечение театром пронес через всю свою жизнь и каждый раз умилялся представлением до слез, даже если пьеса нисколько не была умилительной.
Резюме: симпатичный сентиментальный труженик с мягким характером. Одно только непонятно – как Илье Петровичу удавалось держать в руках завод и округ? Можно предположить, что он подбирал себе таких помощников, у которых, что называется, «мухи летали строем». Поставим галочку – «искусство было ему не чуждо», и перейдем к Александре Андреевне.
Ее отец, Андрей Михайлович Ассиер, был наполовину французом, наполовину немцем. В Россию он приехал из Пруссии, сначала преподавал французский и немецкий языки кадетам, а затем поступил на таможенную службу и дослужился до чиновника по особым поручениям при министре финансов в чине действительного статского советника (гражданского генерала-майора). Со слов Модеста Ильича известно, что Андрей Михайлович страдал нервными припадками, похожими на эпилептические, которые были унаследованы его старшим сыном Михаилом Андреевичем. «Выходящую из ряда вон нервность» Петра Ильича, в молодые годы доводившую его до припадков, а в зрелые – побуждавшую к частым истерикам, Модест Ильич считал наследием деда.
Сама Александра Андреевна, насколько нам известно, никакими припадками не страдала и вообще не считалась нервной особой. В отличие от мужа, она не была сентиментальной и доверчивой. Добрая, но строгая и скупая на ласку – такая характеристика будет верной. «Когда сорокалетний человек по взаимной любви женится на молодой девушке,[4] то естественно ожидать полного подчинения жены вступающему в тень старости мужу, – пишет Модест Ильич о родителях. – Здесь было наоборот. Мягкосердечный, несмотря на годы увлекающийся, как юноша, доверчивый и слегка расточительный, И. П. совершенно подчинился во всем, что не касалось его служебных обязанностей, без памяти любившей его жене, которой природный такт и уважение к своему супругу помогали делать это так, что внешним образом, для посторонних, ее влияние не было заметно; но в семье все, трепеща перед нею, не страха, а любви ради, в отношении к главе семейства тоже питали огромную любовь, но с оттенком собратства. Для домашних нужно было совершить поступок в самом деле предосудительный, чтобы И. П., изменяя своей обычной ласковости и приветливости, вышел из себя, и тогда, хоть и на короткое время, но он, как это бывает с очень мягкими людьми, становился грозен. Наоборот, нужно было очень много, чтобы заставить А. А. выйти из обычно холодно-строгого отношения к окружающим и вызвать ласку, и тогда не было пределов счастья лица, удостоившегося ее».
«Трепеща перед нею, не страха, а любви ради», – замечательное выражение, не так ли? Петр Ильич дал матери более емкую характеристику: «Она была превосходная, умная и страстно любившая своих детей женщина».
Александра Андреевна рано потеряла мать. С 1819 по 1829 год она воспитывалась в Училище женских сирот, учрежденном для дочерей офицеров, погибших в Отечественной войне 1812 года. Возможно, вам приходилось слышать о Женском патриотическом институте. Так сиротское училище стало называться с 1827 года. Получается, что Александра Андреевна поступила в училище, а закончила институт. Изменение названия не меняло ничего, кроме самого названия – учебная программа оставалась той же самой, и вообще женские институты Российской империи были не высшими учебными заведениями, а учебными заведениями для женщин благородного происхождения – почувствуйте разницу. Термин «институт» просто показался более удобным, чем «училище» или «пансион».
Модест Ильич пишет о том, что Александра Андреевна «играла на фортепиано и очень мило пела» и что «в общекультурном отношении она превосходила своего мужа если не по сумме знаний, то по умственным стремлениям и потребностям». Также известно, что в молодости Александра Андреевна играла на арфе.
Ставим еще одну галочку – «у матери великого композитора были некоторые музыкальные способности, не более того».