Ей было не ответить. Она почувствовала, как Питер обнял ее за плечи. Он шептал утешительные слова. Когда она наконец убрала руки, маклер протянул ей свой платок.
– Скажите честно, насколько он плох?
Фиона шумно вдохнула:
– Возможно, я преувеличиваю опасность. Да, Ник сейчас слаб. Очень плохо ест. Почти весь день проводит в постели, но вчера он прошелся по саду. Похвастался мне, когда я вернулась домой.
– И давно он в таком состоянии?
– С февраля.
У Питера округлились глаза. Фиона это увидела и пожалела, что пооткровенничала с ним. Лучше бы он немедленно ушел. Она не хотела видеть его страх, не хотела слушать его банальные успокоительные слова. Тогда ей будет легче себя успокоить.
Два месяца назад, в тот самый день, когда на фабрику привезли новую упаковочную машину, она вернулась домой в приподнятом настроении, предвкушая ужин с Ником. Фостер сообщил, что у мистера Сомса случился приступ. Фиона бросилась наверх. Ник лежал в постели: бледный, хрупкий, дышащий с трудом. Фиона поцеловала его, обхватила его лицо и едва не впала в истерику от волнения, пока Экхарт, сидевший у постели Ника, не отвел ее в сторону. Врач объяснил, что ее муж перенапряг сердце и нуждается в отдыхе.
– Но ведь он поправится? Доктор Экхарт, он поправится? – дрожащим голосом спрашивала она, впиваясь в руку врача.
– Сейчас, миссис Сомс, у него превосходные условия отдыха. Посмотрите на него… Видите? Несколько затрудненное дыхание, некоторая слабость. Это пройдет.
Фиона кивала, позволяя ровному голосу Экхарта успокаивать ее. Мелькнула мысль: а вдруг врач утаивает правду? Но она тут же прогнала ее. Если в большинстве других сторон жизни она была твердой реалисткой, то во всем, что касалось здоровья Ника, она предпочитала закрывать глаза на правду. Фиона хотела, чтобы он поправился, значит так оно и будет. Признаки, говорящие обратное, пугали ее, но она отказывалась видеть в них общую картину угасания мужа, называя их мелкими ухабами на пути выздоровления.
– Что говорит Экхарт? – спросил Питер.
– По его словам, состояние Ника должно улучшиться, – ответила она.
Внутренний голос напомнил: Экхарт говорил это два месяца назад и с тех пор здоровье ее мужа почти не улучшилось. Фиона приказала внутреннему голосу заткнуться.
– Значит, имел место рецидив. Временное ухудшение.
– Конечно, – кивнула Фиона. – Вскоре Ник окончательно поправится.
– Рад слышать, – улыбнулся Питер.
Он поцеловал Фиону в щеку и сказал, что всегда к ее услугам.
После его ухода Фиона посмотрела на часы. Шесть вечера. Пожалуй, можно вернуться домой пораньше. Оставшуюся работу она доделает дома, после ужина.
Ей нравилось возвращаться домой затемно, видеть освещенные окна и знать, что Ник ждет ее в гостиной и жаждет рассказов о прошедшем дне. С некоторых пор она намеренно задерживалась на работе, зная, что у дверей ее встретит только Фостер. Ник в это время уже находился в постели. Иногда он бодрствовал, но чаще спал. Тогда она останавливалась у двери его спальни, жалея, что нельзя войти, присесть на краешек кровати и поговорить с ним. Ей хотелось собственными глазами убедиться, что его здоровье ничуть не ухудшилось. Фиона пыталась быть оптимисткой. Возможно, сегодня он почувствует себя совсем хорошо и спустится в гостиную. Они разопьют бутылочку кларета и поболтают у камина, как раньше.
Снаружи их особняк на Пятой авеню выглядел внушительно и бесстрастно, зато внутри царила теплая и приветливая атмосфера. Сюда они переселились, когда здоровье Ника только начало ухудшаться. Он хотел жить в таком месте, чтобы можно было пешком добраться до Центрального парка и Метрополитен-музея. Ник замечательно потрудился над убранством дома – над всеми четырьмя этажами, большим холлом, просторной столовой, библиотекой, кабинетом, двойной гостиной, оранжереей, вместительной кухней и множеством комнат. Ник решительно противился антиквариату. Все в их доме было сделано руками современников. Витражи, зеркала и лампы от Луиса Комфорта Тиффани. Серебро от Арчибальда Нокса. Мебель и люстры от Эмиля Галле. Картины от любимых Ником французских художников и от новой поросли художников американских, которым он покровительствовал.
Фиона улыбалась, вспоминая, как замечательно они проводили время, сколько праздников и танцев они устраивали. Днем она почти не оставалась дома, а вечером, едва войдя, часто слышала гул голосов и взрывы смеха. Очередной импровизированный обед в честь друзей был в полном разгаре. Здесь праздновали годовщину свадьбы Майкла и Мэри, поженившихся в девяносто первом, и дни рождения детей. Летом на заднем дворе непременно устраивались пикники. На деревьях развешивали фонарики, играла музыка, приходила толпа голодающих молодых художников, приезжал на каникулы Шейми, учившийся в закрытой школе. Ее брат украдкой пил шампанское и танцевал с хорошенькими студентками художественных колледжей. Ник любил развлекать гостей. Любил вечера, полные друзей, угощения и вина, шума и смеха, городских слухов и любительских постановок.
Улыбка Фионы погасла. Давно уже в их доме не звучал смех. Друзья и сейчас навещали Ника, однако Экхарт запретил продолжительные визиты, шумное поведение – словом, все, что могло утомить его пациента. Фиона почувствовала, как закачалось основание ее надежд и упрямого оптимизма. Горло сдавил спазм, глубокая печаль двинулась к глазам. В них снова блеснули слезы. Фиона сердито вытерла глаза.
– Прекрати! Немедленно прекрати! – велела она себе. – Сейчас же!
Уложив бумаги в портфель, она сдернула с вешалки пальто и вышла, даже не простившись с секретаршей. Ей хотелось поскорее оказаться дома, где массивные, отделанные мрамором стены, крепкая входная дверь и железные ворота. Дом был ее крепостью. Все эти годы он дарил ей, Нику и Шейми тепло и защиту. Внутри дома они ни в чем не нуждались и ничего не боялись… вплоть до последнего времени. А сейчас нечто темное ходило кругами, принюхивалось, дожидаясь своего шанса.
Фионе было знакомо это чудовище. Оно наведывалось к ней и раньше. Но она научилась быть начеку. Она крепко запрет двери. Встанет на караул, и на этот раз чудовище не проникнет внутрь.
Глава 62
– Боже мой, Ник! Я даже отсюда слышу, как стучат ваши зубы, – сказал Тедди Сиссонс. – Подброшу-ка я еще полешко в камин.
– Спасибо, Тедди, – кутаясь в кашемировый плед, ответил Ник.
С тех пор как два месяца назад с ним случился сердечный приступ, ему постоянно было холодно. Наклонившись, он вновь налил чая себе и Тедди, затем откинулся на спинку кресла. Даже такое незначительное усилие его утомило. Состояние Ника было критическим. Экхарт не скрывал, что жить Нику оставалось совсем немного, и потому он торопился привести свои дела в порядок. В таком состоянии лучше бы лежать в постели, а не сидеть в гостиной, но он не хотел приглашать адвоката в спальню. Слишком уж гнетущая там атмосфера. Ночной столик сплошь уставлен лекарствами и мазями Экхарта.
Из всех комнат их особняка эту гостиную Ник любил больше всего. Не такая стильная, как другие, она была самой уютной. Изобилие мягких диванчиков и кресел, больших шелковых подушек, оттоманок и громадный камин, где великолепно можно поджариться. Но еще больше Ник любил эту гостиную за то, что она хранила множество воспоминаний о счастливом времени, проведенном здесь с Фионой. Вечером или воскресным днем они устраивались на этом диване с ногами, между ними вклинивался Шейми, строили планы и мечтали.
– Ну вот, – сказал Тедди, отряхивая с рук копоть. – Теперь это настоящий огонь!
– Огонь? Да это доменная печь! Никак вам удалось забить дровами все пространство камина?
– Тепло вам не помешает, а то у вас руки посиневшие. – Тедди вновь сел, надел очки и вернулся к объемистому документу – завещанию Ника. – Как я уже говорил, ваши чрезмерные опасения напрасны. Согласно закону штата, все ваше движимое и недвижимое имущество, а также все денежные средства перейдут вашей супруге. Воспрепятствовать этому не может никто.
– Вы не знаете моего отца. Говорю вам с полной уверенностью: едва я покину эту долину слез, одиозный человек, именуемый моим отцом, постарается отобрать у Фионы все, что только можно. И прежде всего он помешает переходу моего трастового фонда к ней. А там накопилась очень приличная сумма. Когда я в последний раз проверял, там было больше миллиона фунтов.
– Миллион фунтов? Ваш фонд в банке «Альбион»? – переспросил Тедди, делая пометки.
– Да.
– Когда вы с Фионой поженились, стоимость фонда составляла около ста тысяч фунтов. На каких дрожжах вы его взрастили?
– Спросите у Господа Бога, – отмахнулся Ник.
– Вы что же, не следите за поступлениями в ваш фонд?
– Совершенно не слежу. Я знаю, что первоначальные акции, купленные отцом для моего фонда, за эти десять лет стремительно выросли в цене. И еще я знаю: года три-четыре назад он купил внушительный пакет акций какой-то компании и поместил их на мой счет. Я и понятия не имел, зачем он это сделал. Они не приносят никакого дохода. Фактически они потеряли значительную часть своей изначальной стоимости.
– И вы оцениваете стоимость фонда в миллион фунтов, невзирая на эти потери?
– Тедди, я не знаю и знать не хочу, – вздохнул Ник. – Спросите Гермиону. Она ведет отчет и депонирует чеки. За все эти годы я не взял ни пенни из отцовских денег. Как только галерея начала приносить доход, весь доход от фонда я пустил на другие цели.
– Весь?
Ник кивнул:
– Мой отец и не догадывался, что столько лет поддерживал нью-йоркских художников. Он также помог расширению Метрополитен-музея и дал им возможность приобрести впечатляющую коллекцию произведений новых американских художников. Неслыханная щедрость с его стороны! – улыбнулся Ник. – Я хочу, чтобы после моей смерти фонд целиком перешел к Фионе. Весь до последнего пенса. Она найдет достойное применение этим деньгам.
– Вы обсуждали это с ней?
– Пытался. Она отказывается говорить о подобных вещах.