ержи. Добавка к твоему жалованью, – сказал Эд, хлопая его по плечу, и Джо вежливо поблагодарил. – Ты это честно заработал. С тех пор как ты начал у меня работать, торговля пошла в гору. Ты сумеешь продать даже песок на побережье. Что ж, а мне пора домой. Целый день отдыхал от миссус и ее шайки демонов, но когда-то надо возвращаться в это логово. Согласен?
– Иначе никак, – улыбнулся Джо.
Эду перевалило за сорок. Он был отцом двенадцати детей и любил пожаловаться на жену и потомство. «Миссис Эйкерс и ее спиногрызы» – так он их называл. Эд обожал рассказывать про то, какой кавардак они устраивают, какой ад кромешный, какой чумой порой оказываются. Он сетовал, что на такую ораву никаких денег не хватит. Однако, возвращаясь домой, он всегда нес увесистый пакет с вишнями, клубникой или помятыми печенюшками, которые пекарня продавала по дешевке. Сетования были чем-то вроде ритуала, привычным спектаклем, но Джо делал вид, будто слышит все это впервые.
– Да. Уж такова моя ноша, – продолжал Эд, кивая в такт словам.
Джо ждал, когда хозяин уйдет, но Эд почему-то мешкал. Подергал замок, посмотрел на вечернее небо, предсказав ясное и теплое июньское воскресенье, потом, словно не зная, с чего начать, сказал:
– Послушай, Джо. Конечно, это не мое дело, но почему бы тебе не погулять на деньги, что я дал сверх? Я не говорю просадить их подчистую. Сходил бы в паб, развеялся. Ну что ты все один да один? Ты ж молодой парень. Я в твои годы любил компании.
– Может, в другой раз и схожу. А сегодня я с ног валюсь, – ответил Джо. – Накормлю Бакстера, отскребу его шкуру и пораньше завалюсь спать.
– Тебе виднее, – вздохнул Эд.
– Похоже что так. Пока, Эд. До понедельника.
– Пока, парень.
Джо зашагал в западную сторону. В трех улицах отсюда находились конюшни, в которых владельцы лотков и магазинов держали своих лошадей и повозки. Одна из них принадлежала Эду, который позволил Джо ночевать на чердаке, где хранилось сено. Хозяина устраивало, что лошадь под присмотром. Джо сон на сене тоже устраивал. Во-первых, бесплатно, а во-вторых – это гораздо лучше, чем завшивленные ночлежки, где тебя окружает неизвестно кто.
Полтора месяца назад он ушел от Милли в чем был и в прямом смысле оказался на улице. Спал где придется, ел что попало, перебиваясь случайными заработками вокруг Ковент-Гардена. Но заработать удавалось не всегда. В один из таких дней, голодный, ослабевший, он споткнулся и упал возле паба. Кто-то заботливо помог ему встать. К своему удивлению и стыду, этим человеком оказался Мэтт Бирн, парень с Монтегю-стрит, который теперь работал на Ковент-Гардене. Мэтт узнал его и спросил, что́ с ним приключилось. Видя, в каком состоянии Джо, Мэтт повел его в паб и угостил обедом. За едой Джо, особо не вдаваясь в подробности, рассказал о распавшемся браке и трудностях в поиске работы. Многие охотно взяли бы его к себе, но Томми Петерсон уведомил всех: Джо Бристоу ни в коем случае не брать. Желающих ссориться с Петерсоном не было. Выслушав его рассказ, возмущенный Мэтт посоветовал Джо обратиться к Эду Эйкерсу, которому требовался помощник. Эд вел свои дела без оглядки на Петерсона, еще не успевшего подмять под себя весь Ковент-Гарден.
Новая работа Джо не была чем-то захватывающим. Мелкооптовый торговец Эйкерс поставлял фрукты и овощи лоточникам и владельцам магазинчиков. После должности, которую Джо занимал у Петерсона, это было похоже на разжалование из полковников в рядовые. Но он не сетовал. Лучше такая работа, чем голодать. У торговца подержанной одеждой Джо купил пару одеял, служивших ему постелью на чердаке. Ел он в дешевых кондитерских, а мылся раз в неделю в общественных банях. Джо вполне устраивали суровые условия его нынешней жизни. Он ни от кого не зависел, у него была крыша над головой и возможность проводить вечера в одиночестве. Одиночество стало главной его ценностью.
Мимо прошла стайка шумных фабричных девчонок, принарядившихся по случаю субботнего вечера. Одна улыбнулась ему. Джо отвернулся. Затем ему встретилась молодая супружеская пара. Они шли, держась за руки. Джо прибавил шагу. Он соврал Эду. Дело было вовсе не в усталости. С недавних пор ему стало тяжело находиться среди людей. Вид счастливой пары, смех фабричных девчонок – все это больно задевало его. Когда-то и он был таким: веселым, оптимистичным, радующимся всему, что нес с собой очередной день. Но потом его жизнь изменилась. Всем, кто с ним соприкасался, он причинял боль; всё, к чему притрагивался сам, превращалось в дерьмо.
Заглянув в ближайшую кондитерскую, Джо купил булочку с сосиской. Кондитерская больше напоминала дыру в стене, но там было два колченогих столика и прилавок. За прилавком стояла хорошенькая брюнетка. Она давно улыбалась и строила ему глазки, а сегодня предложила хотя бы раз поесть спокойно, за столом. Ну куда он вечно спешит? Джо сухо отказался, торопясь поскорее попасть в конюшню, где никто его не потревожит, если не считать коня Бакстера и старого черного кота, любившего спать у него в ногах.
Луны на небе не было, только звезды, а потому Джо не сразу попал ключом в замочную скважину. Ощупью нашел керосиновый фонарь, висевший слева от двери, и коробок спичек.
– Привет, Бакстер! – крикнул он в темноту. – Ну и кто у нас красавец?
Гнедой жеребец Бакстер отозвался ржанием. Джо пристроил фонарь на сучок опорного столба и прошел в стойло, чтобы почесать коню за ушами. Почуяв еду, конь потянулся мягкими, поросшими щетиной губами к карману Джо.
– Нет, старик. Булочкой с сосиской я с тобой точно не поделюсь. Хоть мне и говорили, что это свинина, я сильно сомневаюсь. Вполне может быть и конина. Тогда ты превратишься в каннибала… или как это называется у лошадей. А это, Бакс, считается преступлением. Тебя повесят, а мы останемся без тягловой силы. Лучше съешь другое угощение.
Джо вынул из брючного кармана две морковины и скормил коню. Потом вывел Бакстера из стойла. Пусть стоит, где захочет. Привязывать его не требовалось. Бакстер вел себя как джентльмен.
Пока конь стоял, глядя на Джо большими черными глазами, Джо отскреб его от дневной грязи, крепко и ритмично двигая щеткой от шеи и вдоль крупа. Когда шкура заблестела, Джо пальцами расчесал Бакстеру гриву. Конь обошелся бы без морковок и без чистки, но Джо убеждал себя, что знаки внимания благотворно влияют на характер Бакстера. По правде говоря, этот ежевечерний ритуал требовался самому Джо. Он нуждался в заботе хоть о каком-то живом существе. Это позволяло ему заполнить болезненную пустоту внутри и уводило разум от мыслей от боли, причиненной другим.
Пока Бакстер разгуливал по конюшне, Джо заменил грязное сено свежим и насыпал в корыто овса. Почуяв ужин, конь добровольно вернулся в стойло. Джо пожелал ему спокойной ночи, взял фонарь и отправился на чердак, предназначенный для хранения сена.
Чердак не имел никаких удобств. Дощатый пол и крыша с крутыми скатами. Но построен он был добротно. Погрузочная дверь с фасадной стороны закрывалась плотно, не пропуская ветер и дождь. Снятый пиджак Джо аккуратно положил на тюк сена, служивший ему гардеробом. Потом достал из заднего кармана фляжку и перелил ее содержимое – густое молоко – в щербатую миску возле лестницы. Кот был полуночником. Джо ни разу не видел, как тот появлялся, однако утром кот всегда лежал рядом – в ногах или под коленом. Джо взял за правило регулярно приносить молоко, и кот, благодарный за лакомство, не подпускал мышей к конюшне.
Поев, Джо разделся до нижнего белья, расправил сено под конской попоной, после чего улегся читать газету. Закончив чтение, Джо затушил фонарь, накрылся одеялом и замер. Засыпал он теперь не сразу. Поблизости был паб, и оттуда доносились приглушенные всплески смеха и пение. Джо стало невероятно одиноко, а мысль о том, чтобы туда пойти и оказаться среди посетителей, искренне веселящихся после трудовой недели, только усилила чувство одиночества. Он перестал смеяться и даже не улыбался. Его преследовало чувство вины за содеянное. Раскаяние и сожаление ломали ему душу.
Джо вспомнился случай из детства. Ему тогда было лет десять. В субботу он, как всегда, гонял с мальчишками в футбол. Наступил ранний вечер. Обычно играли дотемна, но двое его приятелей вдруг прекратили игру, сказав, что им надо на исповедь. На вопрос Джо, в чем она заключается, мальчишки объяснили: надо признаться священнику в своих грехах, сказать, что они раскаиваются. Тогда священник отпустит им грехи и они попадут на небо. Джо тоже хотел попасть на небо. Мальчишки замотали головами, заявив, что его на небо не возьмут. Туда попадают только католики, а он принадлежит к Методистской церкви. Домой Джо вернулся в подавленном состоянии. Бабушка Уилтон, присматривавшая за ним, братом и сестрой, поскольку у родителей вечер субботы был самым напряженным временем, сразу это увидела и спросила, в чем дело.
– Я за свои грехи отправлюсь в ад, поскольку не могу покаяться в них Богу, – шмыгая носом, ответил Джо.
– И кто тебе такое сказал?
– Терри Фаллон и Микки Гроган.
– Не обращай внимания на их болтовню, – посоветовала бабушка. – Повторяют как попугаи, что от взрослых слышали. Эти католики готовы бормотать молитвы с утра до вечера. А толку никакого. Запомни, парень: нас не наказывают за грехи. Грехи и есть наше наказание.
Джо сразу полегчало, главным образом потому, что бабушка обняла его и дала печенюшку. Тогда он был еще довольно мал, чтобы понять ее слова, зато прекрасно понимал их смысл сейчас. Было время, когда они с Фионой обнимались, целовались и строили планы. Тогда ему казалось, рай не на небесах, а здесь, на земле. Сейчас его земная жизнь напоминала ад. Права была бабушка. Богу незачем его наказывать: он сам для себя устроил ад. Сам.
Вздохнув, Джо перевернулся на спину и заложил руки за голову. В чердачном окне темнело небо, усыпанное звездами. Одна звезда мигала ярче остальных. Джо вспомнил, как смотрел на эту звезду… казалось, это было миллион лет назад… смотрел и говорил ей, что любит свою Фиону и они скоро будут вместе… Где-то сейчас Фиона, в какую часть огромного мира ее унесло? Частный детектив, нанятый им, не сумел ее найти и больше не искал, так как Джо стало нечем платить. Да и Родди не преуспел в поисках, хотя и предупредил Шихана, чтобы тот держался от нее подальше. Где бы она сейчас ни находилась, пусть ей не грозит никакая опасность. Это было вроде молитвы, которую Джо твердил постоянно. Иногда он задавал себе вопрос: вспоминает ли Фиона о нем, скучает ли? И тут же язвительно высмеивал себя за подобные надежды? Думать о нем? После того как он с ней поступил, Фиона, конечно же, ненавидела его, как ненавидели Милли и Томми. Как он сам себя ненавидел.