— Дело рук ревнивой женщины, — воскликнула дама Камилла, — да, именно так!
— У Анны Малокарис нет алиби, — заметил Лестрейд. — Заходила в кабинет к покойному незадолго до предполагаемого времени смерти. Была, как понимаю, последней, кто видел сэра Уильяма. Убийство из ревности еще никто не отменял. Записка может быть своего рода романтическим прощанием, данью былым чувствам. Знаете этих греков. Всякие там дзадзики, сувляки, стишки разные.
— Особенно у прусских греков это принято, — ввернул Холмс. — Но Анна Малокарис не похожа на германского агента.
— Холмс, иностранцы все заодно. Время такое, что они объединились против Британской империи. Кстати, неплохо бы нам обозначить мотивы преступления, уважаемые коллеги по группе.
— Лестрейд недалек от истины, — сказал майор Кингстон. — Проблема именно в иностранцах. Философ сэр Уильям Рассел был нашим информатором. Писал докладные о настроениях в колледже. Мог вычислить и Юпитера. Агент абвера нанес упреждающий удар.
Мегре, также набивший трубку, раскурил ее и принялся делать пометки в блокноте.
— Сэр Уильям был принципиален, — сказал Хьюго Берримор, — многие соискатели поста в колледже испытывали трудности. Я видел нашего общего друга Эндрю Вытоптова на черной лестнице тем вечером. Отправился на поиски электрика: перегорел свет в кабинете; в помещении для прислуги встретил Эндрю. Помню свое удивление — что может делать наш ненавистник пролетариата в комнатах рабочих? Мы еще посмеялись по этому поводу. Замечу, что до кабинета убитого оттуда два шага через заднюю дверь коридора.
— Любопытно, — спросил французский комиссар, — отчего полковник НКВД, выпускник колледжа, подозрений не вызывает? Или включим в круг подозреваемых и его? Я слышал, что русский приехал в день убийства, утром. Время у него было.
— Сэр Уильям, — дама Камилла настаивала на своей версии, — удерживал вокруг себя множество дам. Аспирантки, коллеги, студентки. В этом сказывался его азарт охотника.
— Боюсь, ни НКВД, ни абвер, ни кафедра философии не могут натворить столько бед, сколько совершит оскорбленная женщина. По характеру своей должности замечаю многое. Что вы думаете, Кингстон, о супруге Сильвио Маркони? Итальянская красавица, — и снисходительная улыбка тронула губы дамы Камиллы.
Майор Кингстон ахнул и схватился за голову.
— Я же видел Лауру во дворе колледжа тем вечером! Заметила меня и спряталась за угол. Почему спряталась?
— Она сама или ее ревнивый супруг; вполне вероятный вариант. Эти смазливые женщины, вообразив себя неотразимыми… Кстати, Сильвио — философ, которому сэр Уильям мешал продвинуться в карьере.
— Итак, — подытожил Холмс, — имеются пять поводов для преступления и пять способов убийства. Вопрос к каждому, — Холмс выдержал паузу, — какой именно способ выбрал бы тот, кого вы наметили в подозреваемые?
Вместо ответа философ-позитивист обратился к рабочей группе с громким заявлением:
— Зачем множить сущности?
Реплику не понял никто, и философ уточнил:
— Поскольку погиб философ, считаю своим долгом предложить философское толкование случившегося. Покойный сэр Уильям меня бы поддержал: логика прежде всего. Наш великий учитель, отец номинализма Уильям Оккам, предложил великий принцип, его называют «принцип бережливости», или lex parsimoniae. Понимаете?
Мегре пыхнул трубкой:
— Выскажитесь яснее, профессор, имейте снисхождение к полицейскому.
Профессор Бэрримор, привыкший беседовать со студентами, охотно объяснил:
— Этот принцип называют еще «Бритва Оккама», потому что Оккам отсекал лишнее от рассуждения. Видите ли, во всяком тезисе надо вычленить главное. И избавиться от второстепенного. Оккам говорил так: «Что может быть сделано на основе меньшего числа предположений, не следует делать, исходя из большего». Надеюсь, теперь понятно? У нас слишком много причин смерти! Его либо зарезали, либо обварили, либо задушили в дымоходе. Но не все одновременно! Причина смерти может быть только одна. А тут еще и новая версия отравления. И еще инфаркт. Как это все сочетается? Не умножайте сущности! Верно что-либо одно. Это и следует искать. Помните слова Оккама: «Многообразие не следует предполагать без необходимости».
Речь философа произвела впечатление. Даже майор Кингстон, мужчина суровый, был впечатлен. Что касается Лестрейда, человека склонного к простым решениям, то он был просто в восторге.
— Я чувствовал, что здесь что-то не так! Перебор! Именно — перебор! Браво, Бэрримор! Все же образование — иногда стоящая штука. Молодчина философ!
И в знак одобрения инспектор Лестрейд хлопнул философа по плечу.
Мегре же, пуская клубы дыма, сказал так:
— Я еще в Париже простудился: сидел у окна на набережной Орфевр. Насморк. А здесь, в Оксфорде, попал под дождь. Разболелась нога. Всегда болит нога, если устал или простыл. А еще английская кухня. Никак к ней не привыкну. Есть проблемы с желудком. Сказать по правде, еще и левый башмак жмет. Одно к одному.
Хьюго Бэрримор воззрился на парижского комиссара — и открыл было рот для возражения.
— Но мои проблемы это еще пустяки, — примирительно сказал Мегре, остановив реплику философа примирительным жестом. — Что взять со старика. Но ведь и молодой когда-то был. Вспоминаю Париж двадцать лет назад. Тяжелое было время. Война. В России революция, во Франции полно беженцев. Преступность растет. А тут еще эпидемия испанки. Помню, сижу у Марселя, пью белое вино и думаю: это грипп виноват в том, что война, или революция в том, что начался грипп? А может, из-за эпидемии началась революция, потому и грабежей стало больше, а беженцы устроили Мировую войну? Так и не додумался. И знаете, сейчас пожалел, что не знал вашего Оккама.
— Правильно ли я вас понял, коллега? — поинтересовался Холмс. — Вы считаете, что все происходит в нашем мире одновременно? Любопытная мысль.
— Я считаю, — мягко сказал Мегре, — что мне есть чему у вас поучиться, Холмс. А вы еще не высказали своего мнения.
И тут Холмс, в свойственной ему безапелляционной манере, которую так ненавидел Лестрейд и которая всегда производила впечатление на людей неподготовленных, сказал, обращаясь к представителям колледжа:
— Мое предположение состоит в том, что имел место заговор сотрудников колледжа. В колледже Святого Христофора, несомненно, действует преступная группа. Не поручусь, что вы в нем все участвуете. Однако иностранные разведки здесь, я полагаю, ни при чем.
Дама Камилла сжала губы, майор Кингстон побледнел, а профессор Бэрримор, не успевший еще ответить комиссару Мегре, как собирался, сказал:
— Это, Холмс, называется просто: конспирология.
— А что плохого в конспирологии? — поинтересовался сыщик с Бейкер-стрит.
— Теория заговоров, Холмс, — положительно Бэрримор в окружении сыщиков чувствовал, что читает лекцию нерадивым ученикам, — не имеет отношения к науке. Видите ли, ученый Рассел (не покойный сэр Уильям, а Бертран Рассел) снабдил нас замечательной теорией чайника.
— Я говорил вам, Мегре, — оживился Лестрейд, — что у них тут есть теория чайника. Вы послушайте, чем они тут занимаются!
— Познакомьте нас с этой теорий, Бэрримор, — сказал Холмс, — люблю учиться.
— Это просто, — поучительно сказал Бэрримор. — Бертран Рассел (не покойный сэр Уильям, а великий позитивист Бертран) настаивает на том, что, если вы что-то утверждаете, вы должны сперва это неопровержимо доказать, прежде чем ждать опровержений. Например, вы утверждаете, что по орбите вокруг Земли летает фарфоровый чайник. И требуете, чтобы я это опроверг. Но сперва вы должны мне доказать, что чайник там летает.
— Простите, но какая связь с летающим чайником (а я не знаю, летает ли чайник по земной орбите, но возможно, так оно и есть) и тем обстоятельством, что в колледже заговор? Вы в свою очередь должны мне доказать наличие такой связи.
— Связь простая: если вы утверждаете наличие заговора среди нас, вы сперва должны предъявить факты, а уже потом обвинение.
— Обвинение — забота судьи. Я могу указать на заговор и причем без тех фактов, которые вы сочтете убедительными.
— Нонсенс, Холмс, — это противоречит правилу чайника.
В этот самый момент Холмс привстал с кресла, очевидно, чтобы попросить у Мегре табак, и неуклюжим движением опрокинул чайник с кипятком на философа.
— Аааааа! — дикий крик философа ошеломил рабочую группу. Бэрримор прыгал на одной ноге по пабу.
— Что с вами? — поинтересовался Холмс, раскуривая свою погасшую трубку.
— Вы вылили мне кипяток на ногу! — кричал Бэрримор. — Это, знаете ли, возмутительно!
— Вы так утверждаете? Мне кажется, это своего рода конспирология, профессор.
— Холмс! Вы заходите излишне далеко, — заметил майор Кингстон.
— Как, и вы тоже, майор? И вы поддерживаете огульное обвинение? Не ожидал. Зачем же мне отпираться от сделанного? Впрочем, если вы не можете доказать свою гипотезу, вероятно, дело закрыто.
— Я, признаться, смотрел в другую сторону, — сказал майор, — но факты говорят за себя.
— Извольте их предъявить, — клубы дыма ровными кольцами шли к потолку.
— У Бэрримора ожог.
— Я ходить не могу! — кричал философ, прыгая.
— Досадно. Но при чем же тут я?
— Этот ожог от кипятка.
— Не уверен. Но допустим. Гипотетически. Гипотеза номер два.
— Кипяток из чайника, — укоризненно сказа майор.
— Очередная гипотеза. Но извольте, пусть будет сразу три гипотезы.
— Кипяток из чайника вы вылили на ногу Бэрримору.
— Неужели?
Холмс снял крышку с чайника, чайник был пуст.
— И где же тут кипяток, майор? Как видите, чайник пуст.
— Вы воду вылили!
— Позвольте, как я могу согласиться с выводом, основанным на трех гипотетических утверждениях? Факты таковы: у Бэрримора ожог на ноге, а на столе пустой чайник. Не знаю убедило ли вас правило чайника, джентльмены. Но я остаюсь при своем мнении: в колледже заговор.
Глава 4
Пора было, однако, и к допросам приступать.