Джингоистская пропаганда вкупе с недостоверной информацией сыграла на патриотизме чоло и породила массовый психоз, который облегчил перерастание пограничного конфликта в Чако в широкомасштабную войну. Информационно-психологическая ситуация, созданная по заказу олигархов прессой Боливии и Парагвая, превратилась в мощную политико-идеологическую доминанту, заложниками которой стали сами инициаторы конфликта. Набрав силу, пропаганда и информация превратились в независимый от политиков и военных фактор, который обрел такую мощь, что повлиял на ход дальнейших исторических событий на два десятилетия вперед. Война в Чако стала не только военным, но и социальным потрясением для Боливии и Парагвая. После нее в обеих странах произошло коренное размежевание общества, приведшее Боливию к революции 1952 года, а Парагвай к диктатуре Альфредо Стресснера. С расстрела герцога Энгиенского любой агрессор стремился представить свои действия как вынужденные меры, вызванные высшими соображениями общей безопасности. При этом другая сторона объявляется опасным врагом, угрожающим целостности и процветанию. Часто к этому добавляется ссылка на историческую несправедливость. Действия инициаторов Чакской войны – президентов Д.Саламанки и Э.Айялы, со стоявшим у них за спиной Х.Ф.Эстигаррибией, Э.Пеньярандой, Д.Торо, О.Москосо и Р.Франко, противоречили логике общественного развития обеих республик. Преследуя различные интересы, эти и другие лидеры не смогли предвидеть общественного резонанса на содеянное ими. Никто из них не пытался соизмерить поставленные цели с усилиями по их достижению. На первом этапе конфликта оба противника старались избегать ситуаций, загоняющих их соперника в угол. Типичным примером этого является конфликт в Вангардии или превентивная оккупация парагвайских фортинов в июне 1932 года. Парагвай ответил на эти действия полумерами продвижением к 7 километру. Боливийская пресса приукрасила подвиги защитников Бокерона, а после его падения обвинила парагвайцев в расправе над пленными у Питантуты и Бокерона. С умножением взаимных уколов росло ожесточение сторон. Иррационализм политического мышления руководителей обеих стран был не столько свойством их посредственных личностей, сколько результатом сцепленных между собой, логически вытекающих друг из друга политических событий и военных обстоятельств. Ставка на войну оказалась проигрышной для всех – и Д.Саламанка, и Э.Айяла были свергнуты, а военные вожди были отодвинуты на задний план.
Жомини называл войну «драмой, исполненной ужаса и страстей». Она состоит из четырех частей. В первой ее части пушки еще молчат, но работают политики, которые определяют действующих лиц и финансисты, приобретающие оружие. Их усилиями происходит скрытая мобилизация всех сторон общественной жизни и создается образ врага. Первые выстрелы звучат уже в этой части, но они говорят лишь о нарастании напряжения, которое вырывается наружу во второй, самой короткой части – начальном периоде войны. Перед каждой из сторон возникает противник в виде страны и ее армии. Текут операции, слагаются кампании, в ходе которых одна из сторон обретает решительный перевес. Третий акт протекает при решительном перевесе сил одной из сторон. Победитель, стремясь реализовать победу, выполняет миссию пристава, явившегося получить по долгу, а проигравший обретает энтузиазм отчаяния. Первый пытается реализовать свой успех и натыкается на всенародное сопротивление. Если противнику его удается одолеть война заканчивается, а если нет, то война превращается в затяжную. В ходе третьего акта низшие классы общества постепенно осознают, что «винтовка рождает власть».
Категории военной политики и стратегии, если их искусственно не запутывать, несложны. На протяжении истории их из политических соображений и стремления к наукообразию часто усложняли. Если военные теории доступны пониманию, то их реализация неизмеримо труднее. Для этого требуется организация работы лиц, обладающих военными знаниями и, желательно, талантами. Каждое государство в силу исторических, геополитических и идеологических особенностей имеет свои специфические национальные взгляды на применение вооруженных сил. Принято считать, что они изложены в военной доктрине, однако это не совсем так. Под военной доктриной принято понимать совокупность взглядов на цели и характер войны, включая методы подготовки к ней и способы ее ведения. Проблема состоит в том, что единого документа, отражающего систему этих взглядов, как правило, не существует. Для понимания той или иной доктрины необходимо рассматривать целый ряд вопросов от уставов и инструкций до транспорта и связи, образования и здравоохранения. Каждая страна формирует собственную доктрину на базе военной теории – системе принципов строительства, подготовки и тактики вооруженных сил. Со времен Наполеона они не совпадают, поскольку теория более объективна и интернациональна, а доктрина приспособлена к реалиям конкретной армии. Субъективность последней обратно пропорциональна военному потенциалу государства, ибо учитывает мнение конкретных политических и военных лидеров, уровень которых тем ниже, чем меньше и беднее государство. В подобных условиях военно-политические решения авантюрны и имеют мало общего с системой научных знаний и здравым смыслом. Более адекватное совпадение теории и доктрины свойственно богатым и стабильным странам, которыми в ХХ веке были «великие державы». Сменно в них военное искусство превратилось в науку. Одним из показателей этого стало возникновение «аналитической стратегии».
Периодическое изменение военных доктрин обусловлено не столько научно-техническим прогрессом, сколько изменением социально-политических условий. История большинства из них достойна удивления. Перед первой мировой войной генеральные штабы всех независимых государств находились под влиянием Наполеона и Мольтке и исходили из возможности полной победы над всеми врагами за несколько месяцев. Военные и экономисты начала ХХ века исходили из предположения, что массовая мобилизация, оторвав от производительного труда массу населения, приведет экономику к коллапсу, а страну к революции. На основании своих резонов они не допускали возможность длительной войны. Короткая, победоносная война расценивалась многими из них как способ избежать внутреннего конфликта. В результате генеральные штабы воюющих стран оказались неподготовленными к ситуации, когда в ноябре 1914 года маневренная война сменилась окопной. Только тут вспомнили они «мукденское сидение» Куропаткина и опыт русско-японской войны. Вместо трех месяцев вооруженное противостояние растянулось на четыре года.
Ни один генеральный штаб не смог предвидеть, какими стратегическими и тактическими свойствами обладает автоматическое оружие и тяжёлая артиллерия, как их распространение повлияет на войну, соотношение наступления и обороны. Свойства автоматического огня, проявившиеся прежде всего в обороне, оказались совершенно неожиданными для предвоенных теоретиков. Близорукость была потрясающей: как раз накануне мировой войны французы отказались от своей «Баталии» и перешли к доктрине Гранмезона. Даже во время боев на Марне пулеметы обеих противников тащились в обозе и не участвовали в боях.
Причиной банкротства многих военных доктрин заключается не в том, что авторы их плохо составляли, а в другом: в ХХ веке с одних только военных позиций абсолютно невозможно спрогнозировать даже малую, локальную войну, каковым был конфликт в Чако. Множество различных факторов определяли его развитие во времени и пространстве. Некоторые из них, например, столкновение империалистических интересов не зависели от его непосредственных участников, а были порождены событиями регионального и даже мирового масштаба. К ним относился не только Великий кризис, англо-американское соперничество за влияние в Южной Америки, борьба Аргентины и Бразилии за первенство на материке, но и переход войны, как политического действа, на новый уровень. С развитием технического прогресса война стала социально-экономическим явлением, о чем даже не догадывалась правящая элита обеих республик, привыкшая оперировать военными категориями.
В период между мировыми войнами военные теоретики попытались создать некую абстрагированную стратегию, пригодную для любой страны. Анализируя опыт мировой войны, они разделяли все основные стратегические концепции того времени на две группы, называемые стратегиями сокрушения и измора. Выросшая из наполеоновских сапог стратегия сокрушения была доведена до совершенства Мольтке и Шлиффеном. Ее аксиомой было стремление одним натиском достичь поставленной задачи. После первой мировой войны она виделась как ряд последовательных операций, объединенных одной целью. Три основных элемента операции – сила, время и пространство – при стратегии сокрушения комбинировались в следующем порядке: выигрыш времени и пространства являлся средством, а поражение основных сил противника – целью. Все интересы подчинялись задачам генеральной операции, которая была нацелена на решительный пункт. Именно он в стратегии сокрушения определял все маневрирование, а паузы в нем противоречат ее сути. Согласно этой теории, существует только одно правильное решение, диктуемое боевой обстановкой, и долг полководца – осознать его. Таким образом, задача сокрушения заставляла признать ничтожными все второстепенные интересы и направления и не оставляла полководцу выбора. Оперируя элементами быстроты и силы ударов, войска должны были добиться полного разгрома живой силы противника, главным образом, в одном или нескольких генеральных сражениях, которые должны были обеспечить решающий успех. Стратегия сокрушения была направлена на достижение конечной военной цели, но это еще не означало конца войны. Эта стратегия всегда требовала важной предпосылки: решающей победы. Без таковой наступление на неподготовленном ТВД ставило войска в невыгодные оперативные и материальные условия, при которых малейшая неудача могла обернуться катастрофой. Сторонники стратегии сокрушения после окончания I мировой войны признавали, что в случае военного паритета блицкриг будет невозможен, и решительный пункт может из Седана превратиться в Верден. Доктринеры сокрушения допускали, что в таких условиях военные действия могут потерять маневренный характер, и тогда задача истощения противника станет актуальной, и нацию надо морально готовить к длительной войне.