– Клим я, – ответил человек и скосил глаза на воду – не собирается ли Бобер всплыть в самый неподходящий момент.
– Это из комендатурской хазы который?
– Ага, – кивнул Клим и с тоской посмотрел на огромный пузырь, который неожиданно всплыл и лопнул на поверхности болота. Казалось, Бобер мужественно держал этот остаток кислорода до последнего.
– А здесь что делаешь? – спросил Рельса, не обратив внимания на пузырь. – На раненого ты че-то не больно похож.
– Так это, – замялся Клим, – сижу вот… гуляю…
– Сижу-гуляю, говоришь?
Рельса осторожно подошел еще ближе.
– Интересно получается. Ты сам не ранен, а след-то прямо под тобой теряется. Что на это скажешь?
Но на это Клим ничего не сказал, а лишь опустил глаза. Рельса, подойдя вплотную, быстро обшарил карманы Клима.
– Не бзди, а то маслину всажу с полпинка. А это еще что?!
Он выудил из кармана климовского пиджака пачку сигарет и зажигалку.
– Так ясное дело, – ответил Клим, понимая, что, кажется, влип. – Курево и огонь к нему.
– Огонь, говоришь, – задумчиво сказал Рельса, разглядывая зажигалку. И вдруг по его лицу пробежала нервная судорога.
– Ах ты, паскуда! Это ж, блять, Бобра зажигалка! Я еще хотел ее на карточку со шмарой голой выменять! Где Бобер, сука, отвечай! Иначе прямо здесь кончу – перднуть не успеешь.
Клим затрясся, но от страха не смог выдавить из себя ни слова.
Рельса посмотрел на березовый сук, валявшийся рядом, затем покосился на воду.
– Ааа! – неожиданно заверещал он. – Утопил, блять, Бобра, вошь болотная!!! За зажигалку с куревом замочил?!
– Да не трогал я его, – наконец, залепетал Клим. – Он уже мертвый был.
– Зачем же ты его утопил, гнида навозная?
– Так чтоб не подумали, что это я.
– Что?! Аа… ну да. Это ты, блять, пиздец, как хитро придумал. Теперь-то, конечно, никто не подумает… Кроме, блять, меня!
– Ей-богу, не я это! – закричал Клим, как будто, наконец, набрал достаточно воздуха для крика.
– А кто?!
– Да шатались тут двое. Видать, не поделили чего. Ей-богу, не я это!
– Это на какой зоне тебя, бацилла глюкозная, учили людей мертвых топить? Откуда я знаю, что ты не следы заметаешь, клоп ты деревенский? Пришпилить бы тебя прямо здесь, да только хер тебя знает, с каким ты подвывертом. Пусть Шнырь с тобой возится. А ну давай в деревню! И грабли! грабли за спину! А то я смотрю, вы тут все с виду смирные, а людей щелкаете, что вшей тифозных.
И Рельса ткнул перепуганного Клима дулом в живот. Клим ойкнул, но возражать не стал, а послушно поплелся в деревню.
Шнырь был немало изумлен, когда в распахнутую дверь ввалились перепуганный (а, главное, трезвый) Клим, а следом Рельса.
– Че за кипеш? – поморщился Шнырь.
– Этот хрен ушастый Бобра загасил, сука буду. А потом в болоте утопил. И еще, бля, кино мне рассказывает. Вроде, Бобра кто-то другой порешил, а он только труп в воду сбросил. А у самого зажигалка бобровская.
– Пистолет, что ли? – нахмурился Шнырь.
– Да не пистолет, а зажигалка в смысле зажигалка.
– Ша, Рельса, – остановил его жестом Шнырь. Затем посмотрел на Клима.
– За что ж ты его, Клим, а?
– Ей-богу, не я, – побледнел тот. – Я только утопил, чтоб не подумали чего. А его, видать, те двое убили.
– Какие еще двое?
– Да околачивались там двое, все расспрашивали, что да как. А ваш этот с ними потом болтал.
Шнырь переглянулся с Рельсой.
– Это да, – кивнул Рельса. – Там чинарики разные валялись, следы всякие и вот кепку кто-то обронил.
Рельса вытащил из кармана кепку и показал. Клим испуганно покосился на «улику».
– Твоя? – кивнул Шнырь на кепку.
– Не, – отчаянно замотал головой Клим.
– А глубоко там, где Бобер?
– Я дна не нащупал. Потому туды его и сбросил.
– Надо бы поднять Бобра, – задумчиво сказал Шнырь. – Завтра пошарим. Где эта зажигалка-то?
– Вот, – показал зажигалку Рельса.
– Верни. Все равно она теперь Бобру ни к чему.
Рельса нехотя вернул Климу зажигалку.
– А пока отведи гражданина в сортир. Там Помидор с Лешим авто сторожат. Пусть заодно и за ним присмотрят. И сняли бы вы эту форму. А то напялили… Как додики… Ну колеса, ну шкеры. Это я еще понимаю. А остальное-то? Ходите, как в цирке клоуны. Ну, пилотка-то тебе на кой хер?
– Так это, – смутился Рельса. – Фартово ж.
– Фартово – это, блять, кассу забомбить и не засыпаться. Или с биксами в Крыму отдыхать и у местных фраеров лопатники шарахать. А это не красиво… Это так. Ладно, надоели вы мне оба. Все. Не отсвечивайте.
Рельса кивнул и схватил Клима за ворот.
– Пошли, морда! На очке сегодня кемарить будешь.
– До свидания, – почему-то попрощался со Шнырем Клим.
Но Шнырь ничего ему не ответил. Он уже понял, что сгущаются тучи и надо уходить. Вопрос был только в спешности ухода. Натренированный за годы недоверия к людям нюх говорил, что уходить надо немедленно, то есть сейчас. Но сбор уголовников так и так займет время – не проще ли выждать пару часов?
Впервые в жизни Шнырь не прислушался к внутреннему голосу, решив дождаться первых лучей солнца. Впервые он ошибся.
Глава 35
В то время, когда Клим сидел в сортире под присмотром Помидора и Лешего, а отряд Трофимова и рота Криницына готовилась к штурму Невидова, Фролов ворочался на колючей соломе, пытаясь уснуть. Однако стоило измученному организму провалиться в глубокий сон, как все испортил Никитин.
Фролов не сразу понял, что его дергают за ногу. Наконец, вздрогнул и с трудом открыл слипшиеся глаза. Прямо перед ним была голова оператора. Его выгоревшие волосы просвечивал утренний зыбкий свет, образуя что-то вроде кривого нимба. Никитин стоял на лестнице и дергал Фролова за ногу.
– Да проснись же, Александр Георгич, бляха-муха!
Фролов, наконец, вырвался из цепких лап Морфея и откинул голову с тихим стоном.
– Как будто и не спал вовсе… Сколько время-то?
– Да черт его знает. Пятый час, вроде.
– Господи… Ну и рань… Что стряслось-то?
– Пойдем на местный аттракцион глянем.
– Какой еще аттракцион? – зевнул Фролов и потянулся, сладко крякнув.
– Тимоха пошел на пруд топиться.
– Чего это он? – удивился Фролов, окончательно проснувшись.
– Да это у него обычное дело. Горе от ума. Ходит топиться, и все тут. А местные его спасают.
– То-то он мне на днях все про самоубийство рассказывал. Но причина-то есть или так, от нечего делать?
– Да мастерил он там что-то, у него не вышло. А потом почитал энциклопедию медицинскую, решил, что болен. Одно к одному, короче. У тебя так не бывало, что ли?
– А у тебя что, бывало? – удивился Фролов.
– Пока нет.
– Ну и у меня нет.
– Значит, все впереди. Ну так как, идешь?
– Ну пошли, – пожал плечами Фролов и пригладил пятерней взъерошенные волосы. – Власть-то за ночь не переменилась?
– Да нет вроде, – ответил оператор, и его голова исчезла.
– Уже неплохо.
К пруду, где топился Тимоха, Фролов и Никитин шли быстро. Никитин насвистывал какую-то мелодию. Фролов молчал, чувствуя, что вслед за телом просыпаются и улегшиеся за ночь мысли.
«Вот иду я к какому-то пруду в какой-то деревне смотреть, как топится какой-то человек. И даже очень хороший человек. Поскольку я с ним пил и о жизни говорил. Но не чувствую я к нему никакого сострадания, хотя должен был бы. Может, правда, потому что я сам внутри пуст и даже к себе особого сочувствия не испытываю. А скорее, потому что, раз он топится не в первый раз, значит, это что-то вроде необходимого выпускания душевного пара, который давит творческого человека изнутри, срывая клапаны и взрывая котлы. В таком случае ему можно позавидовать, потому что мой пар выходит регулярной тонкой струйкой и даже накопиться не успевает».
У пруда уже толпились все невидовцы, включая баб и детей – видимо, аттракцион и вправду был всеобщим. Не видно было только Клима, хотя он, несмотря на свою природную независимость, всегда являлся на подобные деревенские сборища. На деревянном мостке, где бабы обычно стирали белье, стоял Тимофей, на шее у которого висел внушительных размеров камень. Тимофей молчал и исподлобья глядел на невидовцев. Со стороны это выглядело так, словно не он сам, а невидовцы приговорили его к смерти, навроде тех средневековых колдунов, которых бросали в воду с камнем на шее, а потом смотрели: если выплывет, значит, продался Дьяволу, а если утоп, значит, ошибочка вышла – хороший был человек. Выплывшего, естественно, все равно убивали – зря, что ли, время на проверку тратили?
– Ишь ты! – восхищенно воскликнул Никитин, словно был скульптором, любующимся своим творением. – Тимоха-то красиво стоит. Прям Чапай.
– Чапай без камня тонул, – сухо заметил Фролов.
– А поза какая. Прям хоть сейчас в кино снимай.
– Вот и снял бы, – буркнул Фролов, который не видел ничего достойного восхищения во всей этой сцене, да и вообще был в крайне подавленном настроении. Кроме того, чесалось небритое лицо и ныли нечищеные зубы, поскольку в Невидове о зубном порошке отродясь не слыхали, предпочитая больные зубы либо лечить травами, либо просто рвать кузнечными клещами.
– Ой, Тима-Тимоша! – причитала жена Терешина Галина. – Сколько ж можно меня мучить?! Ну это ж никакое сердце не выдержит. Второй раз за месяц! Ну не работает твоя труба, ну и хрен бы с ней. Новую сделаешь!
– Это какая у него труба не работает? – хохотнул кто-то в толпе, но смех не поддержали – невидовцы умели ценить драматичность момента.
Тимофей тоже молчал.
– Ты скажи, – продолжила Галина, – может, обиделся на что? Так ты прости. В сердцах чего не ляпнешь.
– Да, Тимоха, – поддакнул Михась. – Вода-то нынче студеная. Ключ, видать, забил снова. В прошлый раз Гаврила тебя вытаскивал, так через то простудился. С неделю его, бедолагу, кашель не отпускал. А тогда и вода, как молоко, была. Ты б лучше вешался, что ли. Все как-то не так тревожно.