– А муж где? – спросил Фролов.
Спросил безо всякой душевной эмоции. Варя почувствовала холод в интонации и, словно цепляясь за ускользающую из рук добычу, присела рядом и прижалась угловатым плечом к Фролову.
– Муж? Муж уехал.
– То есть как «уехал»? – удивился Фролов, стараясь не спугнуть Варино плечо.
Про себя же отметил, что, кажется, впервые за то время, что она была знакома с ним, назвала мужа так официально – даже за глаза он всегда был Рюшей.
– За день до прихода немцев.
– Почему же ты не поехала с ним?
– Долгая история.
– Понятно, – кивнул Фролов. – Застукал тебя с кем-то.
– Не говори чепухи, – огрызнулась Варя, и в этой внезапной смене настроения Фролов узнал ту былую Варю, которая после горячего любовного шепота могла вдруг сказать ледяным тоном, что у нее сегодня много дел, так что пора и честь знать. Но это узнавание не сделало ее ближе. Фролов по-прежнему равнодушно глядел перед собой. Он мучительно размышлял, надо ли брать Варю сегодня вечером к Лушкевичу. Теперь, когда она ему стала совсем чужой, тащить ее с собой казалось ему безумием. Можно тащить любимую женщину, но нелюбимую?! Ну хорошо. Ее же можно взять как друга. Нет. Это вряд ли уместно. Этим он подарит ей новую надежду, даст понять, что все еще ее любит. Что будет враньем. А если объясниться? Мол, я тебя не люблю, но готов помочь.
Фролов с тоской подумал, что даже этого не сможет сказать. Сейчас она выглядела слишком жалкой в своей некрасивости. Можно было бы, конечно, попробовать ее разозлить – тогда слово за слово, можно в запальчивости швырнуть ей это проклятое «я тебя не люблю!» Но женщину, к которой ты равнодушен, даже злить не хочется. Ты просто равнодушен к ней и все.
«Какое мучение, – подумал Фролов. – Это даже хуже, чем я ожидал, когда шел сюда».
– А куда ты-то пропал? – прервала паузу Варя.
Фролов пожал плечами.
– Эта история, боюсь, такая же долгая, как и твоя. Чем ты занимаешься?
– Устроилась на почту. Сортирую письма. Жизнь по карточкам – не сахар, конечно, но…
– Ты можешь что-то продавать из мебели. За время семейной жизни у тебя тут накопилось порядочно…
Он хотел добавить «барахла», но подумал, что это прозвучит резко.
– Да, конечно… Надеюсь, что этого хватит, пока немцы будут в городе.
– У тебя кто-то есть?
Фролов задал этот вопрос безо всякого умысла и смысла. Он знал, что «кто-то» у Вари всегда есть.
Кажется, впервые Варя смутилась. Фролов с удивлением скосил на нее глаза – еще недавно она бы легко и со смехом ответила на такой вопрос. И с интересом понаблюдала бы за его реакцией. А тут вдруг замялась.
– Вообще-то… есть тут один… офицер немецкий… Ухаживает за мной… Духи вот подарил.
– У вас уже что-то было?
– Да, – тихо ответила Варя. – Но я его не люблю.
– Понятно, – отозвался Фролов, попутно отметив про себя, что не испытывает ни ревности, ни патриотического негодования по поводу этого факта. – А у меня фильм сгорел.
– Какой фильм?
– Тот, что я сдавал месяц назад.
«Боже, неужели прошел всего месяц? – мысленно удивился он. – Кажется, что целая жизнь».
– Бедный, – пробормотала Варя и еще сильнее прижалась к Фролову.
Фролов подумал, что после информации об офицере он имеет полное моральное право не предлагать Варе бежать. Но ему казалось постыдным воспользоваться этим фактом в оправдание своей нравственной черствости.
– У тебя совсем стоптались ботинки, – сказала она.
– Знаю, – ответил он.
Повисла пауза.
«Бог мой! – ужаснулся Фролов. – Нам что, даже говорить больше не о чем?»
Пустота, которая еще пару минут назад казалась приятной, теперь отозвалась внутри тянущей болью, и Фролов почти физически ощутил, как она с жадностью саранчи поедает его мысли и душу, оставляя бесполезную оболочку тела.
«Фильма нет, любви нет. Можно бежать, а можно остаться. Можно жить, а можно умереть. Ничего не изменится».
Фролов почему-то вспомнил ожиревших чаек из своего далекого дореволюционного детства. И ту одну, которую все клевали и отгоняли, поскольку она никак не могла приспособиться к новой реальности. Он вдруг представил чеховскую героиню с ее знаменитым «Я – чайка!» Интересно, увидь она тех жирных грязных чаек, стала бы она так отчаянно пытаться изобразить из себя чайку? А может, Чехов, как всегда, иронизировал? Ведь он и сам жил в Ялте. Правда, умер за десять лет до появления там маленького Саши.
Фролов невольно улыбнулся.
– Ты чего? – испугалась Варя.
– Да так, вспомнил кое-что…
– Тьфу, какая я дура! – вдруг всполошилась Варя как-то по-простонародному. – Я тебе даже поесть не предложила. Ты же голодный, наверное…
– Нет, нет, – испуганно замотал головой Фролов.
Есть ему, конечно, хотелось, но он не хотел быть чем-то обязанным Варе.
– Брось ты свой идиотский политес. Сытых сейчас нет.
Она попыталась встать, но Фролов удержал ее.
– Ты знаешь, я ведь ненадолго, – выдавил он после паузы.
«Надо сказать, – думал он. – Надо. Надо выдавить из себя. Заставить. Иначе я буду себя потом всю жизнь корить».
– Я… я сегодня вечером попытаюсь уйти из города. Если хочешь, пойдем со мной.
Он сказал это такой болезненной скороговоркой, что Варя все поняла, улыбнулась и ласково погладила Фролова по голове.
– Ты меня больше не любишь?
«Вот оно, – мысленно содрогнулся Фролов. – Теперь попробуй не ответить».
Но Варя вопреки привычке не стала его мучить.
– Вижу, что не любишь. Зачем же предлагаешь?
– А разве ты меня любишь? – выкрутился Фролов, но тут же понял неуклюжесть маневра – а что, если она вдруг скажет, что любит? Любит без памяти и готова бежать с ним на край света. Что тогда?
– Нет, – ответила после паузы Варя, но что-то в горле помешало ей сказать это спокойно и с достоинством. «Нет» вышло каким-то сдавленным и неестественным.
Фролов предпочел этого не заметить.
– Значит, не поедешь? – спросил он так равнодушно, что мысленно чертыхнулся – актер из него никудышный.
– Нет. Рисковать жизнью… Да еще на тебя вешаться… Нет. Я и здесь не пропаду. Ты меня знаешь.
«Надо заканчивать разговор», – раздражаясь на самого себя, подумал Фролов.
Он встал с кожаного дивана. Продавленность мгновенно исчезла, словно диван только и ждал момента, когда можно будет стряхнуть с себя Фролова.
– Ты уже? – испуганно вскочила следом Варя.
– Да, – замялся Фролов. – Надо еще домой зайти… забрать вещи… кое-какие дела сделать…
– Ты еще придешь?
Фролов качнул головой.
– Нет. Я, наверное, не успею…
Он поцеловал Варю в щеку и направился в прихожую.
У самой двери Варя неожиданно задержала его.
– А хочешь знать, почему муж не взял меня с собой?
– Ну? – спросил Фролов, хотя его это совершенно не интересовало.
– А ты меня простишь?
Варя посмотрела ему прямо в глаза.
– Да за что? – пожал плечами Фролов.
– Я… я ждала ребенка.
– Понимаю, – кивнул он.
– Ни черта ты не понимаешь, – раздраженно сказала Варя. – Я ждала ребенка от тебя.
Фролов замер, не решаясь нарушить наступившую тишину. На мгновение ему даже показалось, что поедавшая его изнутри саранча тоже замерла и перестала хрустеть.
– Это было незадолго до того, как ты исчез. Я тогда не знала, что ты пропадешь так надолго. Сказала мужу, что жду ребенка не от него.
– Зачем?!? – удивился Фролов.
– Да потому что я его никогда не любила и не хотела быть с ним. Там как-то это все подвернулось… У него какие-то неприятности на работе, у меня настроение паршивое…
«Паршивое настроение» в контексте столь важной новости звучало как-то мелочно. Варя с досадой отвернулась.
– Так а что с ребенком? – спросил Фролов после паузы.
– А что мне было делать?! – вдруг закричала Варя, и Фролов снова с изумлением отметил, что в искаженном виде лицо ее гораздо ближе к тому внутреннему оригиналу, который он так долго хранил в своей памяти. – Объявили войну. Немец вот-вот в город войдет. А муж, как узнал, так просто бросил меня.
– Ну и сволочь, – сказал Фролов скорее удивленно, нежели осуждающе.
– Да я его не виню. Но тебя-то тоже не было. Неделю тебя не было. Я бросилась на студию, а там сказали, что ты отправился с кем-то как раз в сторону границы. Куда мне еще было ребенка рожать? Или что, ждать у моря погоды? Пока немец не войдет? Сделала аборт.
Фролов выждал некоторое время, чтобы переварить эти вопросы. Но он понимал, что на самом деле они адресованы вовсе не ему, а ей самой. От Фролова ей просто надо было получить прощение. Хотя бы задним числом.
– А откуда ты знаешь, что ребенок был от меня?
– Господи, Фролов! Какой же ты глупый! Да у меня, кроме тебя, никого за последний месяц не было. А тут три недели срок.
«И тут «три недели», – подумал Фролов. – Как у Серафимы».
Потом он подумал, что теперь мог бы с полным основанием сказать Варе все, что собирался – и что он ее не любит, и что на самом деле не хотел ее брать и прочее, но это было бы подло.
Он посмотрел на Варю и вдруг ясно увидел, что она его любит. Может, именно сейчас и любит. А до этого не любила.
«А что толку? – подумал он. – Когда она мне была так нужна, она фыркала и морщилась. А теперь я не испытываю к ней ничего… Глупость какая-то…»
Он собрал остатки воли в кулак. Отросток под названием совесть, от которого так мечтал избавить весь немецкий народ Гитлер, пустил слишком глубокие корни в интеллигентское сознание Фролова.
– Тем не менее, если ты хочешь уехать, я возьму тебя с собой.
Все это он выдавил с таким напряжением, словно боролся с собственным языком, который безвольным куском мяса бился об зубы и небо, формируя нужные слова.
Но Варя только покачала головой.
– Если ты хочешь ехать, езжай. Я останусь.
Кажется, она ждала, что он станет ее отговаривать. Но Фролов кивнул и стал спускаться по лестнице. Ему показалось, что внутри снова раздалось жадное чавканье саранчи. Кажется, она подъедала остатки. Спустившись в подъезд, он вдруг застыл, прислонившись плечом к стене. В глазах защипало, а в горле перехватило дыхание. Фролову мучительно захотелось заплакать. Навзрыд, как в детстве. Но сколько он ни пытался выпустить растущий изнутри ком, ничего не получалось. Как будто что-то мешало. Он с досадой шлепнул ладонью по облупившейся стене и проглотил ком. Затем набрал воздуха в легкие и шагнул из подъезда на улицу.