Фраза прозвучала многозначительно, словно жизнь пленных была в руках Ицхака.
Яша, который не принимал участия в переговорах по поводу фляжки, вытянулся в струнку, едва заметил фигуру командира.
– Только не говорите, что вы дезертиры, – тихо сказал он пленным. – Для Абрама нет врагов злее.
– А мы и так не дезертиры, – буркнул Кучник.
– Про Минск тоже не говорите. Абрам не любит названия городов, где никогда не был.
– Хорошо.
– И Михалюка не упоминайте.
– А кто это?
– Командир партизанского отряда на той стороне. Абрам не любит Михалюка.
– А ваш Абрам хоть что-нибудь любит?
Яша на секунду задумался, после чего решительно мотнул головой:
– Нет.
В этот момент к ним и подошел командир.
– Шалом, – кивнул он пленным.
Испугавшись, что Кучник его опередит и все испортит, Фролов быстро выпалил:
– Я – Фролов, он – Кучник. Кинорежиссеры. Идем через линию фронта к своим.
– Унд вос зол их дамит? – повернулся Абрам к рыжебородому Гаду.
– Э нет, – влез Кучник. – Так не пойдет. Идиш-шмидиш, вос, дос… Давайте нормальным языком. А то мы тут стоим, ничего не понимаем в вашей абракадабре.
Фролов мысленно чертыхнулся, подумав, что ему везет на спутников. И Никитин, и Кучник были в чем-то схожи: башковиты, говорливы, неплохо ориентировались в ситуации. Но если Никитин мог найти общий язык с кем угодно (да и с этими бы нашел – даром, что русский), то Кучник умудрялся портить отношения на ровном месте.
Абрам, к счастью, не обиделся.
– Между прочим, мы находимся на территории Белоруссии, – сказал он на чистом русском языке, хотя и с легкой украинской мелодикой. – А на гербе Белорусской Социалистической Республики написано «Пролетарии, всех стран соединяйтесь!»
– И что?
– А то, что один из четырех языков, на котором это написано, – идиш. Так что «абракадабра», как вы изволили выразиться, есть официальный язык республики. Но если вам так интересно, что я спросил… я спросил, что мне с вами делать?
– Накормить и отпустить, – быстро подсказал Кучник.
– Ладно, – неожиданно согласился Абрам и собрался уходить.
У Фролова отлегло от сердца. Но тут рыжебородый что-то шепнул командиру, и тот замер.
– Так вы – дезертиры? Дезертиров я расстреливаю.
Он глянул на Яшу и мотнул головой.
– Расстрелять.
– Эй-эй! – встрял Кучник. – Какие еще дезертиры?! Ни формы на нас, ни оружия. Кто ж так бежит из армии?!
– М-да? – задумался Абрам и поглядел на рыжего, как бы советуясь. – Ну ладно. Отменяем расстрел.
Легкость, с которой командир назначал и отменял расстрелы, несколько озадачила пленных.
– Слава богу, – успел выдохнуть Кучник.
Но тут Абрам задумался и поморщился.
– Нет, придется расстрелять. Гад вас сюда привел – значит, показал, где мы прячемся. Военное время, сами понимаете.
– Вот же ж гад! – вокликнул Кучник безо всякой иронии, но рыжебородый, который и без того точил зуб на Семена, вздрогнул.
– Да мы никому не скажем, – попытался исправить ситуацию Фролов. – И вели нас в полной темноте.
– Да? – хмыкнул командир. – Ну тогда не будем расстреливать.
Опешив от очередного витка волюнтаризма (который, судя по всему, был основным жизненным принципом Абрама), пленные переглянулись, но тут снова встрял рыжебородый. Причем встрял на русском – явно затем, чтобы его поняли.
– Мы их в березняке взяли – наверняка, из отряда Михалюка.
– Михалюка? – нахмурился Абрам и цокнул языком. – Тогда придется одного расстрелять.
– Какого к черту Михалюка?! – возмутился Кучник. – И что значит «придется»? У вас что, прям-таки и выбора нет?! И почему «одного»?
– Можем обоих, – пожал плечами Абрам.
Тут только Фролов, наконец, связал воедино историю со вчерашними партизанами и абрамовский отряд. Те, видать, и были михалюковцы, раз так недобро отзывались об абрамовцах. Он ткнул локтем Кучника. Но тот уже и сам догадался.
– Так мы как раз от Михалюка и сбежали! Вам же русским языком сказали! Идем из Минска…
– Я там не был, – мрачно перебил Абрам.
– Сочувствую. Столица республики, между прочим. Той самой, где один из официальных языков – идиш. А этот ваш Михалюк хотел заставить нас идти через минное поле! Ну я караульному съездил по физиономии, мы и сбежали.
– По физиономии?!
– По физиономии.
Абрам неожиданно расхохотался. Расхохотались и все, кто слышал этот разговор. Даже Ицхак хихикнул, но как-то печально, ибо понял, что расстрела не будет, а значит, фляжки ему не видать. Один только рыжебородый остался безучастным к всеобщему веселью.
– А самому Михалюку, случайно, не перепало? – спросил Абрам, отсмеявшись.
– Самому нет, – честно признался Кучник.
– Жаль.
– Чем же он вам насолил? – осторожно поинтересовался Фролов.
– Долгая история, – поморщился Абрам. – Не уважает чужую территорию. К тому же на прошлой неделе к нему забрел один из наших бойцов. Так он его заставил поле разминировать. Как вас. В итоге тот остался без ступни. Кстати, никакой стратегической важности это поле не несет. Просто он хочет его разминировать, чтоб самому не подорваться. Вот и гоняет всех. Зо эйн шмок [24].
– Да я смотрю, вы тут совсем одичали, – разозлился Кучник. – Развели феодальные княжества…
Чувствовалось, что евреи в таком количестве его в принципе раздражали.
– Не мы войну начали, – хмуро отрезал Абрам.
– Ясное дело.
– Да я не про немцев. Я про Михалюка.
– Опять Михалюк! Вы вообще с кем воюете?! С Михалюком или с фашистами?!
Абрам задумался.
– С фашистами.
Потом добавил:
– И с Михалюком.
– Аа, ну понятно. Два главных зла в мире осталось: немецкий фашизм и товарищ Михалюк.
Абрам снова задумался, но судя по тому, что иронию он не понял, фашизм и Михалюк были для него явлениями вполне равноценными.
– Ну дайте хоть поесть, что ли, – неожиданно сменил тему Кучник.
– Завтрак у нас в восемь.
– Вы что тут, еще и по расписанию питаетесь?!
– Конечно, сразу после молитвы.
– Молитвы?!
– А как же? Порядок должен быть.
– Так, – сказал Фролов, которому надоело стоять. – Если нас не будут расстреливать, то я с вашего позволения присяду.
– Зачем же тут садиться? Вы же гости. А гостеприимство предписано Торой. Между прочим, Седом и Амора были уничтожены отчасти за то, что их жители отличались негостеприимством.
Абрам произнес это с той же будничной интонацией, с какой минуту назад приговаривал этих самых «гостей» к расстрелу. Похоже, никакого противоречия он тут не видел.
Узкой тропинкой он провел «пленных гостей» к своей землянке, неприметной для постороннего глаза и похожей на огромный лишай. Внутри было темно, прохладно и тесно.
– Располагайтесь, – сказал Абрам. – Вот тут подушки и матрас… Можете поспать, если хотите.
– А откуда ж вы тут взялись? – спросил Кучник, устраиваясь поудобнее у стены и подбивая под спину подушку.
– Да мы не взялись. Мы местные. Место наше Гурток звалось. Там до нас три поколения выросло. Свое хозяйство. Свой уклад. Советская власть нас не обижала. Мы ее, вроде, тоже. Колхозом, правда, не обзавелись – бог миловал. Но если с нас какое продовольствие требовали, мы давали. А как про войну услыхали, ясное дело, от немцев ничего хорошего ждать не стали – всех женщин и детей отправили к родственникам на восток. А сами в лес подались. Село наше немцы сразу спалили, как увидели, что тут евреи проживали. Но мы туда вернемся. И жен с детьми вернем. Как только война кончится. Там наше кладбище, там предки. Восстановим. А пока вот в партизанах. Немцев бьем потихоньку. Ну а соседние деревни нам иногда помогают. Мы ж никого не грабим. И немца зазря не злим. Четко поделили – вот три села: Любавичи, Горбовичи и Светлое. Другие не трогаем. Но тут Михалюк со своим головорезами объявился. А ему что в лоб, что по лбу. Он и тут и там и наши деревни стал трепать. Непорядок это…
– Ну и как вам в партизанах? – спросил Кучник, чтобы закрыть поднадоевшую тему Михалюка.
– Поначалу было сложно… Еврей живет патриархально, общиной, но внутри нее должен оставаться собственником. Без собственности он не может себя ощущать человеком. И не понимает, если от него требуют отдавать все кому-то куда-то. Это для русских деньги – то ли зло, то ли тяжелый крест, то ли великая радость. Поэтому он и бросается в крайности. То последнюю рубашку снимет, прокутит-проиграет нажитое за день, то наоборот, превратится в такого скареду, что любому еврею фору даст. В общем, нездоровое отношение у русского к деньгам. А ведь деньги – это единственный материальный эквивалент всего сущего. И относиться к ним надо естественно. Молиться на них не надо, но и проклинать не стоит. Вот Ицхак неделю назад подбил немецкого мотоциклиста и забрал себе мотоцикл. Я ему объясняю: «Зачем тебе мотоцикл?» А он мне: «Как зачем? Я его продам или обменяю. Он мне дом спалил, вот я у него мотоцикл и забрал». «А танк подобьешь, говорю я, тоже к себе потащишь?» А он мне: «А как же? Это ж я его подбил». Он воспринимает трофей как компенсацию за свое уничтоженное имущество. То же с автоматами или патронами. Никак не могут взять в голову, что в отряде оружие – общая собственность. Все время этими патронами меняются, гранаты друг дружке продают… Ну что ты будешь с ними делать! Я им говорю: Господь послал манну небесную, чтобы народ израильский в пустыне выжил. Ну не продавали же они эту манну друг дружке – кто побольше захапал, тот и главный. Такому народу Бог не стал бы помогать. Скинул бы пару бомб и закрыл бы вопрос. С едой, кстати, та же песня. Уткнутся каждый в свою миску, и все. Общий котел и равные порции – это не для них. Еврей вообще не любит равенства. Стимул жить пропадает. Чего-то добиваться. Выбиваться. Если все равны, еврею скучно… Но все-таки кое-какое общее хозяйство мы завели. Куры есть, коза… Сейчас вот из Горбовичей хотим телушку взять… Зима скоро, у костра так просто не погрееш