Попалась, воровка!
Старуха от испуга кочан выронила, превратилась в белую бабочку и улетела.
Рассказали они обо всем дедушке Северу, тот сел под окном на завалинку и пригорюнился.
Летел мимо пестрый дятел, опустился ему на плечо.
— О чем, добрый человек, закручинился?
Дедушка Север поведал о своем горе…
— Бабушка Капустница пакостит! — догадался пестрый дятел. — В дырявом шалаше за рекой живет. Днем белой бабочкой над огородом порхает, потуже да послаще кочаны высматривает, а ночью по радуге-дуге воровать бегает.
— Что же делать? — растерялись дедушка Север и солнечные зайчики.
— Радугу-дугу подпилите, — посоветовал пестрый дятел и подарил им на прощание зубчатое перышко.
Подпилили они радугу-дугу зубчатым перышком, бежала ночью бабушка Капустница в огород и упала в реку.
— Спасите! — кричит. — Тону!
Пожалел дедушка Север проказницу — живая душа всё-таки, — прыгнул в лодку и поплыл на выручку.
— Будешь еще воровать? — спрашивает.
— Не… буду… — захлебываясь водой, пообещала бабушка Капустница.
— Поклянись самым дорогим, — не поверил он.
— Клянусь… кап… капустой… — пробулькала та и, пуская пузыри, пошла ко дну.
Выхватил ее из быстрой Лены дедушка Север, мокрую-премокрую привел домой. Обсушилась она у печки, хотела белой бабочкой обернуться и улететь, да река всю колдовскую силу отняла и в море Лаптевых унесла. Залилась бабушка Капустница горючими слезами.
Солнечные зайчики обступили дедушку Севера, умоляют:
— Возьми сироту к себе жить. Куда она теперь пойдет? Ни двора, ни кола…
— Пусть сначала у Огородного Пугала прощения попросит, — сердито буркнул тот. — Сходили бы лучше, защитнички, радугу-дугу под навес прибрали, пригодится еще…
Не успело красное лето по медовым лугам вдоволь нагуляться — осень на дворе. Загребая хрустальными весёлками синее небушко, поплыли на юг в серебряных лодочках тундряные лебеди.
Бабушка Капустница оказалась старательной и умелой хозяйкой. Овощи помогла в огороде убрать, между рамами на подоконники зеленого мха для тепла настлала и сверху, для красоты, гроздья алой рябины положила. На Огородном Пугале рваную шубейку починила, дедушке Северу праздничную рубаху сшила. Тот тоже в долгу не остался — выходные валенки ей скатал и посерёдке горницы поставил.
Солнечные зайчики в прятки играли — два из них спрятались туда. Бабушка Капустница пол подметала, вставила валенки голяшкой в голяшку и сунула за печку.
Не успела осень проводить тундряных лебедей — быструю Лену сковало матерым льдом. Наступила длинная полярная ночь. Солнечные зайчики надолго убежали в дремучие леса. Пусто без них стало в избушке.
Сидят за столом дедушка Север и бабушка Капустница, печально смотрят друг на друга и молчат. До того без солнечных зайчиков одиноко, что румяные пироги с капустой в рот не лезут.
— Эх, были бы у нас внучата, — вздохнул дедушка Север. — Я бы им из радуги-дуги салазки смастерил…
— Я к салазкам веревочку из лунного света свила бы… — вздохнула бабушка Капустница.
И опять молчат.
— Одену-ка я праздничную рубаху, — сказал дедушка Север.
— Обую-ка я выходные валенки, — сказала бабушка Капустница.
Только стала обувать выходные валенки… тут из них и выскочили на волю два солнечных зайчика. Попрыгали-попрыгали по горнице и превратились в девочку и мальчика, да таких пригожих и нарядных — краше на всем белом свете не сыщешь!
— Здравствуй, дедушка! Здравствуй, бабушка! — и скок за стол.
Пока румяные пироги с капустой уплетали, дедушка Север
зубчатым перышком из двух половинок радуги-дуги обещанные салазки смастерил, а бабушка Капустница к ним из лунного света веревочку свила.
Пошли с горки кататься! От салазок такое сияние исходит, что глаза режет.
Народ в далеких деревнях высыпал на улицу, любуется на переливающееся всеми цветами радуги небо и говорит:
— Это дедушка Север и бабушка Капустница с внучатами на волшебных салазках с горки катаются…
ВОДОЛЕЙ
Жили да порвали жилы на байкальском перестепье старик и старуха. Был у них сын Ванюшка. Ничегошеньки-то ему не оставили после себя, кроме зеленого мха на крыше и старой сивой кобылы. Давно бы парень загнулся, если бы не сиротка Марьяша, жившая по соседству. Поддерживала молочком, а он за это буренке на зиму сено готовил. Косил да поглядывал, чтобы перепелочка или божья коровка под литовку не попали.
От старой сивой кобылы никакого толку в хозяйстве не было. Разве что умела говорить на человеческом языке. Наобещает хозяину золотые горы, а дела коснется — паута с себя хвостом смахнуть не в силах.
Паслась однажды на ближнем выгоне, на припорошенных октябрьским снежком ощипках. Пробегал мимо огненный жеребец с месяцем во лбу и увел в дикое поле с ветром поиграть. Наигралась она с ветром и вернулась еле живая на родные задворки…
Отвыла за околицей голодной волчицей зима, отжурчала по косогорам мутная снежница, отпраздновали муравьи Троицу последним березовым соком — старая сивая кобыла попросила Ванюшку:
— Сводил бы, хозяин, в ночное, свежей травки отведать, ключевой водицы попить.
Уважил: повел.
Стоит богач у окованных железом ворот и надсмехается:
— Родился без рубашки — без штанов умрешь!
— Не глумись, будут и у тебя от частого сита редкие пироги, — ответил Ванюшка.
Привел старую сивую кобылу в ночное, уздечку снял и на куст повесил. Развел костер и завалился на дырявый полушубок в небе звезды считать.
Проснулся на зорьке, а кобыла ожеребилась!
Заплакала и говорит:
— Отдай мое мясо бурым медведушкам; шкуру сожги и пепел по ясным росам развей. Жеребеночка Водолеем назови, слушайся его во всем…
Сказала так-то и отошла в мир иной.
Жеребеночек — горбатенький, ушастенький, с лучистой звездочкой во лбу. На копытца встать пытается, хотя еще и не обсох. «Этот почище матери будет про золотые горы заливать, — невольно улыбнулся Ванюшка. — Мастью-то сивее некуда!»
Отдал кобылье мясо бурым медведушкам; шкуру сжег и пепел по ясным росам развеял. Уздечку на плечо, жеребеночка завернул в полушубок и принес домой. Стала Марьяша, добрая душа, Водолея парным коровьим молоком поить, в теплой воде купать и костяным гребешком расчесывать.
Жеребеночек окреп, на копытца встал. Лучистую звездочку сажей замазал, чтобы конокрадов не смущала, перемахнул через ограду и давай туда-сюда по улице резвиться.
Богач стоит у ворот, окованных железом, и галится:
— Ну и рахит! Ржать, да сено жрать…
Водолею-то дар от матери передался — на человеческом языке говорить. Он, озорства ради, возьми и крикни:
— Затвердила сорока Якова одно про всякого!
Богач удивленно заозирался по сторонам, но никого, кроме уродливого жеребенка и сидевших на лавочке дочек-лентяек, не увидел и подумал, что померещилось.
Водолей спрятался в бурьян и голосом самой жадной и вредной дочки-лентяйки пропел:
Старый дурак,
Куришь табак,
Спички воруешь,
Дома не ночуешь!
Тот вышел из себя, схватил плетку и, не разбираясь, пошел своих красавиц писаных помелом вдоль спины уму-разуму учить:
— Я вам покажу «старый дурак», я вам покажу «дома не ночуешь»…
Поздно вечером жеребеночек и говорит Ванюшке:
— Вот что, хозяин: готовь соху, будем сегодня дикое поле пахать, сеять пшеницу.
— Спохватился, когда кукушка колосом поперхнулась, — заартачился тот. — К тому же, какое из тебя тягло, если коровье молоко на губах не обсохло? Тащишь на ночь глядя к черту на кулички…
— Делай, что велено! — сердито топнул копытцем Водолей. И попросил Марьяшу: — Сотри-ка мне сажу со лба лопушком…
Та стерла — и стало от звездочки вокруг светлым-светло.
Вспахали они дикое поле. Налетело перепелок видимо-невидимо, у каждой в клювике по пшеничному зернышку, мигом всё засеяли и лапками заборонили.
Утром Ванюшка и Марьяша вышли за околицу и глазам не верят: колосятся хлеба, конца-краю не видать…
А жеребеночек не унимается:
— Давай, хозяин, в волокуши запрягай; будем лес возить, шкурить да на слегах сушить.
Наготовили они строевого леса, набежала тут целая армия бурых медведушек — у кого острый топор в лапах, у кого зубастая пила под мышкой. За ночь избу-пятистенку поставили со всеми хозяйственными пристройками. Марьяшину лачугу тоже снесли. Только успели на этом месте загон для скота сгородить, наползло божьих коровок — тьма-тьмущая. Пободались они, пободались между собой и превратились в рогатых буренок.
Перешли Ванюшка и Марьяша в избу-пятистенку и стали жить невенчанными. От зари до зари по хозяйству хлопочут.
Богач своих дочек-лентяек подсылает то за солью, то за гвоздями — может, какая и окрутит парня, но для Ванюшки Марьяша была всех краше!
Раз жеребеночек и говорит ему:
— Не теряй меня, отлучусь на недельку в ишимские пущи{10}. Подковаться хочу. Слышал: славные там кузнецы!
Не стало Водолея — и посыпались беды на байкальское перестепье. Подул знойный ветер, засохли на корню хлеба и травы. Стоят на меже Ванюшка и Марьяша, головы понурили.
Вдруг откуда ни возьмись, появляется перед ними жеребеночек с серебряными подковками на копытцах.
— Отчего, мои драгоценные, невеселы?
— Знойный ветер, — жалуются, — нас без хлебушка и молочка оставил.
— Эта бедушка поправима, — обежал Водолей вокруг пшеничного поля и лугов, выскочил на середину, ударил копытцем о сухую землю — высек молнию. Загремел гром. Дождь как из ведра полил.
Всё вокруг зазеленело! А там, где Ванюшка пепел от старой сивой кобылы по ясным росам развеял, табуны лошадей пасутся.
Пронюхал богач, что жеребеночек-то не простой, прибежал, вьется лисовином, просит Водолея поле дождичком напоить.
Тот наотрез отказался:
— Побудь в шкуре бедняка — может, человеком станешь…