И тут порыв ветра донес издалека глухой, раскатистый гул, похожий на эхо орудийного залпа.
— Ур-р-а! — завопил Вася. — Салют победы!.. А ты, дедушка, говорил — зарница без грома…
— Это не зарница, а какая-то озорница, — усмехнулся дедушка. — На небе стукнет — на земле слышно.
И вдруг они увидели, что там, в дальней дали, к небу поднялось яркое-преяркое пламя. Оно озарило окрестность алым, беспокойным светом. Вася чуть в ладоши не захлопал от восторга — до того красиво блеснуло небо у горизонта. Но дедушка не одобрил его восторга.
— Не помню, чтобы зарница когда-либо так буйствовала. — Дедушка встревоженно схватил Васю за руку: — Да и не зарница это вовсе! Должно быть, солома горит. Вон какой огромный огненный язык в небо взметнулся! А там рожь не вся еще убрана. Погибнуть может!..
Дедушка вскочил, сдвинул ладони рупором и зычно крикнул ребятам:
— Отставить купание! Пожар! Все — по коням! На полевой стан!
Вместе с дедушкой Вася сбежал с бугра. Сенька уже сидел верхом на мокром Буланом. Он подал Васе руку и потянул к себе.
Они опять скакали вдвоем. Следом за мальчишками. И дедушка с ними на одной лошади с кем-то из пионеров.
Выбрасывая багровое пламя, посреди поля горел стог соломы. Его подожгла молния. От стога огонь переметнулся на сухую стерню, оставшуюся после косовицы. Там и тут замерцали в сумерках огоньки. Стоило подуть ветерку, и щетинки соломы вспыхивали, как порох.
Все пять пионерских тачанок, громыхая ведрами и бидонами, помчались к речке Веселке за водой. Остальные ребята встали рядом со взрослыми, чтобы тушить пожар. Они бросали в огонь песок и комья земли, стегали кнутами и палками по огневым змейкам, ползущим по стерне, гасили пламя брезентом, который Тома Бесхатнева стащила с крыши бригадного вагончика. У дедушки Анисима и у шоферов, подоспевших на помощь, в руках были лопаты. Они копали перед самым пламенем землю и засыпали сухую стерню, легко поддающуюся огню.
Возвратились с речки пионеры, быстро выгрузили из тачанок ведра, бидоны и бочки, стали выплескивать воду в самое пекло пожара.
Огонь не желал сдаваться. Полыхающая лава, присмирев в одном месте, начинала со страшной силой бушевать в другом. Ведра воды, выплеснутые в разъяренный огненный шквал, лишь на некоторое время успокаивали пламя. Не помогли и огнетушители, из которых Васин отец ударил по пылающей соломе упругими, пенистыми струями. Тачанкам приходилось снова и снова подвозить воду с речки.
Пламя металось по стерне, пробивалось к нескошенному участку ржи, которая стояла совсем близко от огненного урагана. Пожар в любую минуту мог обрушиться на рожь, на комбайны, на людей. Жар обжигал лица и руки. Но никто не покинул поля сражения — ни взрослые, пи дети. Они бились за хлеб, как солдаты на войне.
— Надо, — услышал Вася голос отца, — задержать огонь на этом рубеже, не допустить до ржи. Медлить нельзя…
Отец взбежал по крутой лестнице в кабину комбайна, включил мотор. Комбайн круто развернулся и на самой большой скорости двинулся в сторону сплошного огня.
Вася глянул и испугался, закрыл лицо руками. Если комбайн еще чуть-чуть продвинется вперед, то окажется в пламени. Тогда отцу несдобровать.
Но в нескольких шагах от линии огня отец повернул свой комбайн и повел его вдоль пылающего острова. Потом заехал в тыл огню, так, чтобы ветер дул в спину. Жатка комбайна была опущена до предела, и длинные зубья — стальные ножи, работающие у самой земли, — подрезали, словно парикмахерской машинкой, ржаную стерню под корень.
На поле образовалась полоска, где подчистую была убрана солома и где не мог пройти огонь. Чтобы расширить этот спасительный участок и взять огонь в окружение, отец колесил на комбайне по полю, делая круг за кругом. Пожар был сжат надежным кольцом, и пламя не могло перескочить через широкую чистую полосу, где ему не за что зацепиться.
Пожар постепенно выдохся, так и не успев доползти до нескошенной делянки ржи.
Ветер разносил по выжженному полю черные тучи пепла.
А где-то вдали, у горизонта, по-прежнему весело играли зарницы.
НА КАРТОШКУ ТАК НА КАРТОШКУ!
После того как рожь была убрана, председатель колхоза товарищ Морозов сказал деду Анисиму:
— Бросаю твоих чапаят на картошку. Как смотришь?
— На картошку так на картошку! Чапаята ко всему привычные.
— Выходит, согласие получено? Тогда поехали!
Председатель покатил на колхозной машине «Жигули», а мальчишки — на тачанках. Сенька Дед Мороз, усевшись на козлах впереди Васи и дедушки Анисима, взялся за вожжи и задорно крикнул отцу:
— Попробуй догони!
— Буланому да с «Жигулями» тягаться! — так же задорно ответил отец, выглянув из машины. — Не смеши честной народ.
— Давай на спор — кто кого?
— На что спорить-то?
— На тачанку!
— Как так на тачанку?
— Если ты нас обгонишь, мы у тебя ничего просить не будем. Но если в хвосте останешься — попросим еще одну тачанку. Тогда Вася будет ездить на дедушкиной, а я — на новенькой…
— Хитрый уговор. Но не мне ж в хвосте плестись! Так что согласен!
Сенька привстал на козлах, взмахнул кнутом. Буланый припустился во весь опор. Ускорили бег и остальные лошади.
Не прошло и пятнадцати минут, как ребята увидели на дороге близ картофельного поля знакомые «Жигули». Перед машиной на корточках сидел товарищ Морозов и чинил колесо.
Сенька первый заметил его. Громко гикнул, помахал рукой и помчался дальше.
— Считай, будет новая тачанка! Персональная! — Обернувшись к Васе, Сенька заносчиво повел носом. — Вот повезло!
— А мне и дедушкина нравится, — отвернулся от него Вася.
Товарищ Морозов прибыл на поле, когда тачанки, доверху нагруженные мешками с картошкой, уже двинулись в село, к картофелехранилищу.
Потом ребята еще несколько раз возвращались на поле за картошкой, пока не вывезли последние мешки.
Дедушка Анисим решил «по случаю победного завершения картофельной операции» — так выразился он — попотчевать своих юных друзей печеной, с пылу с жару, картошкой. Ездовые распрягли коней, оставив тачанки возле леса, а сами стали сгребать на поле в одну кучу ненужный мусор: картофельную ботву, хворост, солому и бурьян. Куча образовалась огромная, и костер получился на славу.
Высоко в небо, где одна за другой загорались крупные синеватые звезды, поднимался густой белый дым. Он щекотал ноздри, и Вася начал чихать. Потом вспыхнуло пламя. Вытягиваясь все выше и выше, оно разбрасывало по сторонам рассыпчатые искры. Они метались в темноте, словно огненные мошки.
— А помнишь, дедушка, какой салют зарница нам устроила! — сказал, начихавшись досыта, Вася.
— Нашел чего вспомнить! — хмыкнул в усы дедушка. — Опоздай мы тогда чуток — и эта зарница-озорница весь бы наш урожай сгубила. Что и говорить, вы, чапаята, славно тогда поработали… А тебе, Васятка, скажу так: зарница красна всполохами, а костер — искрами. Глянь, какие они веселые, искры-то…
Отблески света беспокойно бегали по дедушкиному лицу, окрашивая его в багряный цвет. Покрасневшие глаза слезились от дыма. Но дедушка не отворачивался от огня. То и дело шевелил палочкой раскаленные угли в костре, бросал в горячую золу картошку за картошкой.
Чем ярче разгорался костер, тем гуще темнело небо. Ночь, отступая дальше от пламени, делалась мрачнее, непрогляднее.
Но вот замерцал огонек на дороге, послышалось рокотание мотора. С каждой минутой свет приближался, а рокот становился громче. И вдруг огонек угас, смолк и мотор. Машина остановилась где-то совсем рядом. Но разглядеть ее в темноте было невозможно.
Вскоре на свет костра вышел плечистый человек. Да это же председатель колхоза товарищ Морозов! Ребята обрадовались. Утром они видели его в замасленной тужурке, а теперь он был одет по-праздничному. На хромовых сапогах лихо плясало отраженное пламя. Медали на груди играли золотом и серебром.
Товарищ Морозов выкатил из костра самую крупную и самую обгорелую картофелину и, перебрасывая ее с ладони на ладонь, весело сообщил:
— На весь район прогромыхали своими тачанками! Даже Москва услышала! — Он, обжигаясь, чистил картошку, и медали на гимнастерке весело подпрыгивали и позвякивали. — Чапаев только что в правление телеграмму прислал. Едет к нам… Районный парад тачанок решено провести в нашем колхозе. Так что будьте готовы!
Костер в поле заполыхал еще радостней. Потрескивая, он бросал в небо веселые искры.
— Мой папа во время войны в одной дивизии с Чапаевым служил! — с гордостью сказал Сенька Дед Мороз.
Дедушка Анисим недоуменно посмотрел сначала на Сеньку, затем на его отца — председателя колхоза товарища Морозова.
— Каким же образом, уважаемый товарищ Морозов, — спросил дедушка Анисим, — ты мог у Чапаева в дивизии служить, если рожден, как мне известно, через десять лет после гражданской войны? Али я чего не так понял?
— Все правильно поняли, Анисим Степанович. Служил.
— Выходит, ты Чапаева еще до Отечественной войны встретил?
— До Отечественной встречать не приходилось. Врать не буду. А во время битвы под Москвой, что правда, то правда, он мне самолично вот эту медаль «За боевые заслуги» вручил. — Товарищ Морозов притронулся пальцем к одной из наград на груди. — Вручил и наказ дал палить из пушки по врагу пуще прежнего. Я у Чапаева в артиллерии служил.
— Василий Иванович — и вдруг артиллерист! Ты что-то путаешь! Он же полководцем был!
— Это вы путаете, Анисим Степанович. А я сущую правду говорю. Под началом Чапаева я всю войну прошел — с первого до последнего дня. Только именовался он не Василием Ивановичем, а Александром Васильевичем…
— Саша Чапаев? — удивился дедушка Анисим и отчаянно ударил себя ладонью по лбу. — Вот голова садовая! Выходит, не Василий Иванович, а сынок его к нам едет. А я-то… — Старик долго не мог успокоиться. — Совсем из ума вылетело, что он генерал теперь. Надо же… Славные у Чапаева детишки! Младший сын Василия Ивановича — Аркашей его звали — летчиком стал, да с ним, как мне сказывали, несчастье случилось еще перед войной — погиб он при выполнении важного задания. Ну, а старшего сына, Александра Васильевича, скоро сами увидим. Я-то его босоногим мальчонкой помню. Вот таким, как Вася мой. Тоже мечтал усы завести, как у отца… Меня по