Побледневший штабс-капитан к двери попятился. Только его и видели!
Конечно, после такого случая в солдатских душах тревога жила — а вдруг Доброхотов на Топоркова полковнику донесет? Тогда каюк ему. Арестуют.
Но вскоре до Покровска весть долетела: царь в Петрограде больше уже не царь — свергли!
Взбудоражились люди в полку, воспряли духом, смелее себя почувствовали.
Когда на вечерней поверке полковник потребовал от солдат, стоящих в строю, спеть «Боже, царя храни» — так прежде поступали каждодневно, — неожиданно раздался пронзительный свист.
Никто не захотел петь хвалу царю-батюшке.
Илья Топорков шагнул вперед, встал перед полковником и гневно бросил ему в лицо:
«Был царь, да поминай как звали! У революции иные песни…» — И во весь голос запел:
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе…
С к а з ч е т в е р т ы й«ПУСТЬ И В ПАРИЖЕ УСЛЫШАТ…»
Когда дедушка закончил свой сказ про Илью Васильевича Топоркова, я не выдержал и похвастался:
— А мы в детском садике в первомайский праздник тоже пели «Смело, товарищи, в ногу…». Воспитательница запевала, а мы подпевали всем хором. Потом сами себе в ладоши хлопали.
— Так, глядишь, со временем и запевалой станешь, — весело глянул на меня дедушка. — Хорошо с песней! Песня сближает людей, ведет за собой.
— Песня не воспитательница, — возразил я. — Она не может вести.
— Не скажи, внучек, — ответил дедушка. — Настоящая песня и зовет, и ведет, и сплачивает идущих. У Ильи Топоркова с Чапаевым дружба, знаешь, с чего началась? С песни! Еще до Октябрьской революции подружились они, вскоре после того, как власть в стране перешла к Временному правительству.
В то время Илья Васильевич, как я тебе уже говорил, служил в Покровском военном гарнизоне. А неподалеку от него — стоило лишь перейти на другой берег Волги, — в Саратове, находился Чапаев. Он был тогда в звании фельдфебеля и командовал пехотной ротой.
А направлен он был в Саратовский гарнизон вовсе не командовать. Раненого героя русско-германской войны, получившего за свои подвиги четыре высших солдатских награды, привезли в Поволжье на лечение.
Однако лежать в госпитале он не захотел. Потребовал перевести его в солдатскую казарму.
Жизнь в казарме, надо сказать, бурлила тогда, что море во время шторма. Чапаев очутился в самом центре этой заварухи. И действовал он, надо сказать, по-боевому: под конвоем отправил в тюрьму командира царского полка и освободил из-под стражи политических заключенных.
Кончилась власть белых офицеров. Командовать полком взялись сами солдаты.
Прибывали и прибывали с фронта воинские эшелоны. В казарме стало невыносимо тесно. Чапаевскую роту переселили в пустующее здание городского театра. Василий Иванович занял маленькую гримерную комнатку наверху. Остальные облюбовали широкий театральный балкон. Сколотили себе из досок нары и стали здесь ночевать.
Кресла и стулья из зрительного зала были убраны все до единого. Чапаев проводил здесь военные учения. Выходил, как заправский артист, на сцену и громко отдавал боевые команды. Солдаты маршировали вдоль стен и пыряли тряпичное чучело в центре зала.
Василия Ивановича, как заслуженного фронтовика, не раз просили выступить на солдатских митингах. И он никогда не отказывался. Выступал везде, где только можно. Разъяснял военную обстановку, агитировал за власть Советов. Послушать его приходили даже из других полков.
Однажды из соседнего Покровского гарнизона в гости пожаловал в полном составе военный хор во главе со своим дирижером Ильей Васильевичем Топорковым.
Попросили Чапаева проводить хористов в казарму.
— Зачем им казарма! — возразил Чапаев. — Поведу прямиком в свою роту. Лучшее место для хора — театр. А мы живем в театре!
Солдаты обрадовались приходу гостей. И, не мешкая, открыли в театре митинг. На сцену один за другим выбегали ораторы.
Когда речи на сцене затихли, зал оживился пуще прежнего, зашумел весело. Это чапаевская рота устроила театральное представление: кто пел, кто, плясал, кто на гармошке играл.
И Чапаев заодно со всеми — и пел, и плясал, и на гармошке играл. Воскликнул задорно:
— Эх, после трудов всех и поплясать не грех!
Илья Топорков на пару с ним отплясывал.
Чапаеву по душе пришелся солдатский дирижер. А когда узнал, что они с Ильей Васильевичем к тому же земляки, так еще крепче зауважал.
— Земляк земляка видит издалека, — воскликнул и потянул Топоркова на сцену: — Запевай, Илья Васильевич, самую что ни на есть революционную! — сказал и обернулся к зрительному залу: — А вы, ребята, тише будьте. Песня внимательность любит.
И тут хор стал выстраиваться на сцене.
Чапаев отошел в сторонку. Усы поглаживал, выжидая, когда солдаты запоют.
Илья Васильевич встал перед хористами. Одернул гимнастерку и плечи расправил.
— Исполняем революционную песню «Варшавянка», — объявил он и взмахнул руками.
Хор мощно начал:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Чапаев взволнованно запел вместе с хором.
Его поддержали солдаты в зале:
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
Два хора — один на сцене, другой в зале — слились воедино.
А когда песня кончилась, Чапаев не выдержал, подбежал к Топоркову и по-дружески обнял его:
— Вот это песня так песня! Дух захватывает. Молодец, Илья! Здорово! Право, молодец! Давай еще разок…
И хор запел «Варшавянку» снова.
Потом зазвучали другие революционные песни. Чапаеву они были известны и прежде. Он вновь и вновь жал руку Топоркову, говорил возбужденно:
— Так, так… Эх, ты!.. Ну и молодец! Спой-ка ее еще…
Но вот со сцены в зал выплеснулось:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног!..
Чапаев молча, зачарованно внимал этой песне — никогда он ее прежде не слышал. Она до слез растрогала его. А когда Топорков сообщил, что «Марсельезу» — так называлась песня — поют на сходках французские революционеры, то попросил:
— Спой в третий раз! Во славу мировой революции! Да погромче! Пусть и в Париже услышат…
И вместе с хором подхватил припев:
Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, люд голодный!
Раздайся, крик мести народной!
Вперед!
После «Марсельезы» Чапаев произнес речь в поддержку французской песни, которая зовет к революционной солидарности трудящихся всех стран.
Зал устроил ему шумную овацию.
— Видишь, сколько чувств в людях всколыхнул! — сказал Чапаев, обернувшись в сторону Топоркова. — Выходит, песня твоя самой революции верная сестра!
С к а з п я т ы йБИНОКЛЬ В ПОДАРОК
Когда мне исполнилось семь лет и я стал совсем большим, дедушка повел меня первый раз в первый класс.
Я всю дорогу прыгал от радости: меня учиться ведут! Я теперь не детский сад! Я теперь школа!
Вернувшись домой после уроков, гордо заявил:
— Больше никогда, дедушка, я не буду ребенком.
— Раз такое дело, — сказал он, — детских игрушек тебе больше не дарю. Получай взрослый подарок!
И повесил мне на грудь огромный бинокль на ремешке.
Я вцепился в бинокль обеими руками, поднес к глазам и глянул в окно.
И тут случилось чудо. Улицу вдруг притянуло, будто магнитом, прямо ко мне на подоконник — до того близко, что можно различить отдельные песчинки на дороге.
Потом я глянул в бинокль с обратной стороны, и улица тотчас отодвинулась от меня.
— В твой бинокль, дедушка, земля то близко прибегает, то убегает далеко-далеко.
— Этот бинокль, внучек, принадлежал Чапаеву.
— Самому Чапаеву? Вот здорово! — обрадовался я. — Он тебе за храбрость его подарил? Да?
— Если бы… — дедушка, смутившись, пощипал усы. — Да что там греха таить, бинокль украден был у Чапаева.
Я посмотрел на дедушку изумленно.
— Ты что думаешь, я украл? Что ты! — отмахнулся дедушка. — Чапай мне все одно что отец родной. За ним я без оглядки в красное войско пошел.
— А кто ж тогда?
— Васятка, сынок мой.
— Дядя Вася? — я никак не мог представить родного дядю — лучшего в районе комбайнера — жуликом. — Такой большой, — недоумевал я. — И вдруг — жулик…
— Это сейчас он большой. А тогда, как и ты, под стол бегал.
— Я под стол не бегаю, — возразил я. — Я в школу бегаю.
— Ну-ну, не обижайся, — успокоил дедушка. — Ты и впрямь парень хоть куда — азбукой овладел. А Васятка в твои годы безграмотным был, несознательным. На чужой бинокль позарился. Теперь бинокль твой, и ты знать должен, как было дело…
А началось все, внучек, в тот день, когда Чапаев второй раз в Новый Петроград приехал.
Прямо с дороги он ко мне в дом нежданно-негаданно нагрянул. И не один. С ним товарищи его боевые — Топорков с Плясунковым.
Василий Иванович поздоровался за ручку со мной и женой моей, твоей бабушкой Екатериной Харлампиевной.
Потом малыша Васятку стал к потолку подбрасывать.
Тому радостно. Визжит от удовольствия как оглашенный и ногами дрыгает.
Чапаев поставил его на пол и обратился ко мне:
— Не забыли, Константин Иванович, как на чай звали? Вот мы и пришли к вашему самовару с медалями. Не выгоните?
— Да что вы! — замахал я руками. — Как можно! Такую честь оказали…
Гости стали раздеваться. Шинели на крюки за печкой повесили. Василий Иванович бинокль на скамейку положил и, как бабочку, папахой накрыл.
Все, что было у нас в доме съестного, мы с Харлампиевной на стол выложили. А Иван Михайлович Плясунков из полевой сумки достал сахару целых семь кусков.