— Кто я вам — Пушкин?
— Раз командир приказал, будешь на сегодня Пушкиным! — отрезал ротный. — Без песни ноги тяжелеют.
Шапошников с Петькой долго спорили, подбирая слова для новой песни. Слов-то, хороших и верных, нашли много, да не ложились они ладно в стих, не звучали по-песенному.
— Это тебе не закорючки в бумаге ставить, — напомнил ротный Петьке Козлову о его недавней писарской должности и громко скомандовал: — Рота, привал! Пущай Пушкины подумают…
— Что ж им одним мозги иссушать? — пожалел дружков длинный Степка Радаев. — Давайте делать песню сообща. Ум — хорошо, два — лучше, а целая рота — и подавно!
— Тихо! Слушайте, сочинители! — приказал ротный. — Пока дойдем до Шипова, песня должна быть! Да такая, чтоб Чапаеву по душе.
— Будет! — отозвалась рота.
И точно — с привала бойцы маршировали под собственную песню:
Командир — герой Чапаев
С нами всюду впереди.
Как поднимет в бой полки,
Тут уж, братцы, не шути!
Рыжий Лука напрягал глотку и безбожно перевирал слова. Его натужный хрип мог загубить песню. Но другие, твердые, голоса сразу же смяли неверный звук и понесли песню ровно и сильно.
До Шипова оставалось версты две, когда бойцы заметили чапаевский эскадрон.
— Песню! Насколько хватит глотки! — распорядился ротный и всплеснул, как дирижер, руками.
Махал ротный хотя и с величайшим воодушевлением, но явно невпопад. Да бойцам и не нужен был дирижер. Они уже жили своей новорожденной песней, дышали ею, и она, бурная и торжественная, свободно выплескивалась в степь, звонкими волнами гуляла по пригоркам и лощинам, по дороге, исхлестанной снарядами, по раздолью, затянутому в мягкий шелк молодой зелени.
Спаянная песней рота пела весело, слаженно:
Идут солдаты с песней,
Спешат скорее в бой.
Лишь один солдат невесел,
Смотрит круглой сиротой.
Говорит бойцу Чапаев:
«Отчего унылый вид?
Белых тот лишь побеждает,
Кто орлом глядит!»
Чапаев подъехал ближе, прислушался, сказал с улыбкой:
— Мотив-то ваш, да слов моих густо понатыкано. Все Чапаев да Чапаев… А что я один, без орлят моих? Кулак без пальцев! Культяпкой много не навоюешь…
И тогда рота грянула дальше. Запела зычнее прежнего:
Слова для бодрой песни
Солдат в боях берет.
Врага та песня бесит,
Нам — силу придает.
Всех псов продажных белых
Уложим в гробный ряд.
Победа любит смелых
Чапаевских орлят!
— Ну вот, это другой коленкор! — похвалил Чапаев. — Теперь, считай, песня у нас своя есть. Надо добывать вторую…
Он привстал, отделившись от седла, уперся ногой в стремя, звучно крикнул конникам:
— Эскадрон, к бою! Вперед за новой песней!
Сабля, лязгнув, выметнулась из ножен, серебром сверкнула над чапаевской папахой.
ДАЛИ ОФИЦЕРАМ ПРИКУРИТЬ
Уральские степи остались позади. Возвращаясь из похода, чапаевцы приближались к городу Николаевску. И тут узнали: белочешские легионы внезапно ворвались в город и пытаются установить там свою власть.
Бойцам полагался отдых после дальнего похода. Но никто не захотел отдыхать. Какой уж тут отдых, если белые командуют в родном городе, бросают в тюрьмы жен и матерей красногвардейцев, измываются над бедняками и их детишками! Чапаевцы рвались в бой.
Силы, надо сказать, были неравными. Белые в семь раз по числу солдат превосходили чапаевцев. И вооружены были лучше. Как с ними справиться?
Чапаев достал карту и стал объяснять, как лучше Николаевск освободить:
— Стукнем врага сразу в лоб и по затылку, с двух сторон на него пойдем. Где у противника самое больное место? А вот где. Взгляните: из села Таволжанка идет прямая дорога на Николаевск. Потеряй он эту дорогу — потеряет и Николаевск, не будет ему хода ни взад, ни вперед. Крышка! Оттого и засели здесь белые всей своей армией. Больное место прикрывают. Тут мы их и щелкнем. Приказываю: полку Ивана Плясункова — занять переправу через Большой Иргиз и двинуться в сторону Таволжанки, полку Ивана Кудякова — скрытно нагрянуть через село Гусиха в тыл противника, поддержать атаку плясунковцев с севера. Сожмем их покрепче, тут они и узнают нашу арифметику: один против семерых — получится плюс, а семеро против одного — минус. Коли враг такому счету не обучен, так мы обучим!
Повел лихой Иван Плясунков свой полк в атаку. Противник начал палить по наступающим цепям из всех пушек и винтовок. Синевато-оранжевые огоньки вылетали из окопов, из окон и чердаков домов, где засели пулеметчики. Они почти в упор расстреливали бесстрашных чапаевцев. Пули, словно пчелы, жужжали над головами. Воздух раскалывался от страшных черных взрывов, раскаты которых гулким эхом прокатывались от сельской околицы по степи. Казалось, земля и небо дерутся между собой — все вокруг содрогалось, ухало, обволакивалось густой, непроглядной гарью.
Плясунковский полк упрямо шел сквозь огонь и дым к вражеским позициям. Белые оборонялись всеми силами и не заметили, как в тыл им прорвались конники Чапаева и пехотный полк Ивана Кутякова. Да разве из чапаевских клещей вырвешься!
Василий Иванович скакал впереди кавалеристов и саблей косил убегающих.
— Бей их и в лоб, и по затылку! — воодушевлял он бойцов.
Победой красных полков закончилось это сражение.
— Дорога на Николаевск свободна! — сказал Чапаев, пряча саблю в ножны. — Двинемся к родному городу — кто к детишкам своим, кто к теще на блины. Нас там ждут не дождутся!
От Таволжанки до Николаевска полки добирались ночью. Все небо было закрыто черными тучами. Темь стояла — ни зги не видно. Лишь при вспышке молнии можно было узнать, кто рядом шагает.
Перед самым городом чапаевцы устроили привал в степи, в стороне от дороги.
Только они сели отдохнуть, как из темноты донесся скрип колес. Кто бы это мог быть?
Командир роты Иван Бубенец с разведчиком Папоновым пошли выяснить. Глядят — на дороге длинный обоз с солдатами. В хвосте обоза — пушки, а на передней повозке сидят офицеры с белыми повязками на рукавах. Один из них — тучный, седоусый господин — щелкнул портсигаром, стал угощать папиросами своих товарищей.
Бубенец, не долго думая, поправил на голове трофейную офицерскую фуражку, одернул гимнастерку и вышел из темноты к повозке. Ловко, по-гвардейски (когда-то, еще до своего участия в штурме Зимнего дворца, подпоручик Иван Бубенец служил в царской гвардии) козырнул тучному господину и, назвавшись капитаном белогвардейской «Народной армии», достал зажигалку из кармана и дал прикурить офицерам.
Он был так любезен с ними, что они сразу приняли его за своего человека.
— С кем имею честь познакомиться? — спросил Бубенец.
— Я есть полковник чешский армия, — ответил седоусый на ломаном русском языке. — Мой полк имейт приказ спасать Николаевск от Чапай.
— О! Большое, большое вам спасибо, господин полковник! А то мы думали, что вы задерживаетесь в пути и не прибудете вовремя. Теперь с вашей помощью мы непременно разобьем злодея Чапая! Разрешите, господин полковник, я направлю адъютанта в часть — она тут поблизости расположилась, чтобы он доложил нашему полковнику о прибытии долгожданных союзников! Представляю, как он обрадуется…
И Бубенец шепнул разведчику Папонову, чтобы тот немедленно мчался к Чапаеву и рассказал о белочехах — надо ударить по обозу, пока он не тронулся с места.
Папонов отдал честь и скрылся в ночи. А Иван Бубенец стал хвастаться перед офицерами своими победами, одержанными якобы над Чапаевым в сражениях под Таволжанкой.
Полковник смотрел на Бубенца с восхищением.
— Я понимаю, вам, господа, надо спешить в Николаевск, — сказал, закончив рассказ, Бубенец. — Не буду вас задерживать. Счастливого пути, господин полковник.
Не прошел Бубенец и ста метров от повозки, как там забухали взрывы и затрещали пулеметы. Весь обоз — с солдатами, пушками и снарядами — оказался в руках чапаевцев.
— Здорово мы, Иван Константинович, дали офицерам прикурить! — весело подмигнул Бубенцу Чапаев. — Будут знать наших!
Утром красные полки вступили в Николаевск. И после этой победы уездный центр, в котором родилась прославленная дивизия, стал именоваться в честь любимого героя чапаевцев городом Пугачевом.
АДАМ ФУНТИК
С малолетства его все Ваняткой-батрачонком звали. Ваняткой до самой гражданской был. А уж потом Адамом окрестили. Почему? Ну, это потом. Спервоначалу скажу, почему Фунтиком прозвали.
Был Ванятка с самого рождения хил да мал. Ну ростом-то еще туда-сюда, год от году немного, да тянулся. А в тело никак не мог войти. Как перышко легок был! По этой самой причине и прозвали Фунтиком. Прежде, при царе еще, было б тебе известно, клалась на весы гирька — фунт. По нынешним-то временам в ней и полкило не наберешь. Так и пошло: Фунтик да Фунтик. Это вроде фамилии стало. И когда в Красную гвардию записывался, сам себя так и назвал. «Иван, — говорит, — Фунтик».
Хоть и был Ваня телом жидок, но волю имел крепкую. Без постороннего пособления грамотность постиг и слыл промеж нас, чапаевцев, главнейшим сочинителем писем, а еще — заправским артистом.
Спервоначалу ему, как человеку образованному, роли красных командиров играть доверялось. Да только не вышло из этого ничего. Ну никакой у него видимости командирской. Ни шашка, ни папаха, ни усы подрисованные не спасали. Фунтик фунтиком и оставался. Голос тоже какой-то несолидный. Сместили его, значит, с командирских ролей. Ну какой это командир, ежели над ним все потешаются, животы надрывают?
Дали ему, значит, новое назначение по части актерства — беляков изображать. Старается Фунтик. Офицеров белых изображает. И опять — как появится, так хохот. И опять начальство недовольно. Враг, мол, должен в красноармейских душах ненависть пробуждать, чтобы посмотреть спектакль — да прямо в бой, а тут — сплошная комедия.