«В известные часы у него на квартире можно было застать постоянно посетителей, обращавшихся со своими научными работами. Подчас отзыв о работе того или иного научного работника, данный лично ему, был, по существу, очень резок, но этот отзыв был настолько ясен и объективен, что почти всякий чувствовал то, что он должен быть в обиде только на самого себя за неудачную работу, и не сохранял даже и оттенка неприязненного чувства к Сергею Алексеевичу. Если же С. А. убеждался, что работа является цепной, он не ограничивался лишь одним отзывом, а в случае необходимости неизменно принимал меры для ее продвижения и развития.
Но не только с научными вопросами обращались к С. А. Его бывшие ученики, сослуживцы, а подчас и совершенно чужие люди обращались к нему с просьбами о содействии но самым разнообразным вопросам и никогда не встречали отказа, если только просьба заслуживала внимания.
Под суровой внешностью Сергея Алексеевича билось удивительно простое, чуткое и отзывчивое сердце!
Сергей Алексеевич предъявлял большие требования и проявлял должную строгость в отношении чужих работ, но для него была характерна еще большая требовательность к своим исследованиям. Многочисленные исследования в черновиках хранятся в его архиве; его ученики, знавшие об этом, часто обращались к нему с вопросом, почему С. А. не опубликовывает ту или иную работу, и неизменно получали ответы: „Эта работа не дает ничего принципиально нового“ или „Эта работа нуждается еще в проверке“ и т. п., хотя многие из них могли бы служить украшением русской науки, той науки, которой С. А. отдал всю свою жизнь».
В эпоху научно-технических революций принципиальная новизна идей становится основным мерилом достоинства и значительности того или другого открытия и изобретения. В этом отношении Сергей Алексеевич был истинным сыном своего времени.
Время требовало и больших откровений и немалых дол, перехода к технической аэромеханике и унификации терминов.
Сергей Алексеевич жил и действовал, когда создавалась газовая динамика. Он был ее пророком и стоял во главе учеников и сотрудников, развивавших его идеи. Новые достижения в этой неведомой еще области порождали свою терминологию. О токе газа А. И. Некрасов говорил обтечение, а С. А. Чаплыгин писал обтекание, Некрасов в своих работах писал задача на движение газа, а Христианович говорил задача о газовых струях и т, п. При всей малости и несущественности таких расхождений в манере написания они давали повод одному намекать на безграмотность другого.
Л. Н. Сретенский.
С. А. Христианович.
М. В. Келдыш.
М. А. Лаврентьев.
Сергей Алексеевич требовал полнейшей точности всяких терминов, всяких определений. Известно, что он скептически относился к турбулентности. Увлекавшийся вопросами пограничного слоя академик Г. И. Петров рассказывал нам на вечере, посвященном столетию С. А. Чаплыгина, об одной суровой, но выразительной шутке Сергея Алексеевича. На одном из знаменитых семинаров общетеоретической группы Сергей Алексеевич спросил Г. И. Петрова: удалось ли группе Г. Н. Абрамовича дать определение турбулентности? Петров ответил утвердительно.
— Значит, вы знаете теперь, что такое турбулентность?
— Нет, этого мы еще не знаем!
— Смотрите, пожалуйста, — обращаясь к собравшимся, сказал Сергей Алексеевич, — пе знают, что такое турбулентность, а все-таки определяют. Молодцы!
На ранней поре своей научной деятельности случалось ошибаться и Чаплыгину. Но он никогда не отстаивал своих ошибок и пользовался всякой возможностью заявить о них.
В своей докторской диссертации «О газовых струях», изданной в 1902 году, Сергей Алексеевич писал, например:
«Мы полагаем, что скоростей текущего газа, превосходящих скорость распространения звука, при установившихся течениях существовать не может».
Но в издании той же работы в 1933 году Сергей Алексеевич уже добавляет:
«В настоящее время взгляды в этом отношении изменились».
По поводу скептицизма Чаплыгина к турбулентности на том же вечере, посвященном столетию учителя, очень хорошо сказал академик Л. И. Седов:
— Сергей Алексеевич открыто признавал свои промахи и ошибки. Они не умаляли его чести и славы. Этого не могут позволить себе ученые с искусственно вздутыми репутациями.
Все великие открытия поражают современников новизною и неизменно вступают в противоречие с существующими воззрениями большинства людей. Лежащие в основе открытий далекие связи, установленные первооткрывателем, зачастую идут вразрез с общественным мнением, противоречат «здравому смыслу», то есть установившемуся мнению по данному вопросу, хотя бы и ошибочному.
— Если вовсе не грешить против разума, — говорил Эйнштейн, — нельзя вообще ни к чему прийти. Иначе говоря, нельзя построить дом или мост, если не пользоваться строительными лесами, которые, конечно, не являются частями сооружения.
Такими лесами являются счастливые случайности, помогающие устанавливать далекие связи между явлениями, изолированными в нашем уме, но родственными по своей природе. Потому-то такие связи и кажутся противоречащими разуму, безумными, дикими. Но из этого, конечно, не следует, что всякая сумасшедшая мысль, противная разуму, является прямой дорогой к великому открытию.
22ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИИ
Бежать? Куда? Где правда? Где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка —
Уже под ними торжествует смерть!
Внешняя суровость своеобразно красивого лица Сергея Алексеевича год от году углублялась от скрытых внутренних причин.
В бывшем Штатном, а теперь Кропоткинском переулке рос его сын, Юрий Горшков. Сергей Алексеевич смотрел на сложившуюся жизненную ситуацию реалистически, не афишировал своих отношений ко второй семье и не скрывал их стыдливо от других, содержал мать и с надеждой присматривался к сыну.
С самого начала Екатерина Владимировна догадывалась о возникшей близости мужа с домашней работницей. Духовный аристократизм, унаследованный от родителей и неизменно поддерживавшийся в доме, не позволил ей унизиться до мещанских сцен и ревнивых вспышек. Она только попросила Сергея Алексеевича удалить горничную из дому.
Когда это было сделано, она не касалась больше этой стороны жизни мужа, пока однажды он не заявил ей о своем желании узаконить положение сына при поступлении его в университет, дать ему свое имя.
— Ну что же, — отвечала верная подруга его жизни, — это давно надо бы сделать. Когда все сделаешь, можешь познакомить нас — меня и Олю…
Сергей Алексеевич поцеловал усталую руку жены, и на этом разговор о сыне был закончен.
Екатерина Владимировна, вероятно, сильнее и острее, чем муж, жаждала иметь сына. Пройдя через много страданий, она примирилась с тем, что он не родился. Именно потому, что несчастливая женщина сама пережила головокружительное желание растить сына, так великодушно она действовала в своем драматическом положении.
Предоставляя мужу свободу поступать, как он находит нужным, Екатерина Владимировна тем самым как бы участвовала в воспитании его сына. Она гордилась ролью, которую сама себе назначила, и не изменила ей до конца жизни.
Сергей Алексеевич понимал все это и всячески охранял Екатерину Владимировну и Олю от знакомства с сыном, но однажды, как двадцать лет назад, у него повторилось легкое кровотечение, напугавшее и жену и дочь. Кровь они быстро остановили, уложили Сергея Алексеевича в постель, вызвали Михаила Семеновича.
Сергей Алексеевич попросил разрешения послать за сыном.
— Ты так себя плохо чувствуешь? — всполошилась Оля.
— Нет, нет… — успокоил ее отец, — так, на всякий случай. Если ты и мама не хотите встречаться, пусть он пройдет ко мне, и больше ничего…
— Нет, хочу познакомиться с ним.
Оля послала записку с домашней работницей. Юрий вскоре явился, немного взбудораженный, но не растерявшийся. Знакомясь, он назвал себя Чаплыгиным и спросил спокойно:
— Как пройти к отцу?
Отворив дверь в комнату отца и пропуская гостя, Оля сказала:
— Не отпускай Юру, будем пить чай.
С самого начала этого 1935 года Екатерина Владимировна чувствовала себя болезненно: быстро уставала, много спала, дивила всех рассеянностью и забывчивостью, по прошлое помнила прекрасно и часто на память читала длинные стихи.
Ольге Сергеевне пришлось постепенно забирать в свои руки хозяйство, хотя она и не любила обычных женских занятий.
В большой, длинной столовой, за таким же длинным, точно по комнате деланным столом, несмотря на необычность своего положения в этой семье, Юрий держался свободно и даже как будто с чувством своего превосходства над собеседниками. И следов застенчивости, сопутствовавшей ровесникам Оли, нельзя было заметить: он охотно отвечал на вопросы, говорил много о себе, об университетских товарищах и профессорах, сказал, что все экзамены сдал на «весьма», рассказал подробно о последнем экзамене у академика Николая Николаевича Лузина по теории функций.
— Он даже сказал ассистентам, когда я брал билет: «Чаплыгин-второй!»
Гость ушел. Задержавшийся в столовой, чтобы получше познакомиться с племянником, Михаил Семепович, Екатерина Владимировна и Оля в один голос решили:
— Он неглуп, хорошо воспитан и похож на отца!
Это общее мнение Ольга Сергеевна передала отцу. Он со вздохом облегчения сказал:
— Ну что же, я очень рад, что он вам понравился. Возьмем его в Усово, может быть…
Хорошим воспитанием юноша был обязан своей матери.
Евдокия Максимовна Горшкова, крестьянская вдова из бедной деревенской семьи, обладала даром переимчивости, часто заменяющим женщинам и ум, и воспитание, и образование. Она умела держать себя в любом обществе и со всякими людьми. Явившись в Москву для заработков, она не искала работы в мастерских, на фабрике, на заводе, а пошла служить в почтенные, главным образом профессорские семьи. Здесь научилась она хорошим ман