Дунай первым осадил коня под березами и, спрыгнув наземь, протянул руки к девушке:
— Иди ко мне, моя ясынька!
Княжна выпустила повод из рук и, легкая, как перышко, соскользнула на руки витязя.
— Жизнь моя, — прошептал он, ласково касаясь губами ее волос. — Солнышко мое… Не устала ли?
— С тобой — нет. — Любава прижалась к его груди, вдыхая солоноватый крепкий дух его тела. — С тобой — хоть на край света. Без тебя не выживу — ты мне сердце иссушил…
Она обхватила его руками, прильнула так, словно ее уже отрывали силою. Женское сердце — вещун, сердце влюбленной — вещун вдвойне, и Дунай почувствовал ее тревогу.
— Что с тобой, ласточка? — молвил он, заглядывая в светлые глаза. — Приключилось что дорогой? Недобрый знак увидела иль слово чье припомнила?
Любава закусила губу, с жалостью и нежностью глядя на витязя. Разве словами это выскажешь? Не поймет, коль сам не почувствует!
— Поспешать нам надо, любый мой, — молвила только: — Не ровен час, выследят нас, и тогда беды не миновать!
— Да кто нас увидит? — Дунай обвел рукой чистый горизонт. — А коль явится кто, так мы его первыми узрим! Не тревожься понапрасну — я защита тебе… А ты, — шепотом добавил он, привлекая к себе, — ты сына мне роди!
Любава сама обвила руками шею витязя и потянулась к его губам.
— Рожу, — выдохнула она.
Дунай осторожно, боясь спугнуть ее доверчивость, опустил княжну на траву, и березы склонились над ними, словно загораживая от посторонних взоров. Только лошади бродили вокруг, и жеребец гордо выгибал шею перед покорной кобылой.
Солнце встало в зенит и перевалило за край, когда на границе окоема показался всадник.
Он тоже шел одвуконь, но спешил, погоняя лошадей и нахлестывая их нещадно. Горячее весеннее солнце палило его, но всадник не снимал доспехов, не откинул шлема, чтоб охладить разгоряченное скачкой лицо, не отцепил от пояса меча и со спины — щита. Лишь копье болталось у седла заводного коня, что шел налегке, с небольшим мешком припасов. Спешащий всадник пристально вглядывался в равнину впереди. Цепочка следов четырех лошадей вела его к цели. Останавливаясь «ишь затем, чтобы сменить усталого коня, он продолжал погоню.
Неожиданно всадник сдержал коней и встал в стременах, нетерпеливо вглядываясь в даль. Пот заливал ему глаза. Он рывком скинул шлем, отирая лицо ладонью, и стало видно, что это женщина.
Она была немолода — ее тридцатилетие уже миновало — и некрасива. Грубоватое лицо ее с суровыми морщинами было покрыто многолетним загаром. Кожа высохла и обветрилась, глаза потускнели, потрескавшиеся темные губы кривились. Она тяжело дышала и покачнулась в седле, поднося дрожащую руку ко рту. Подавив не то тошноту, не то рыдание, всадница резким движением откинула за спину толстые косы и покрепче села в седле.
Там, впереди, на равнине поднимался невысокий холм, увенчанный березовой рощицей. Острый глаз различал под деревьями пасущихся лошадей. В чистое небо не поднималось дымка от костра, но всадница была уверена, что беглецы там.
Сменив лошадь, она подняла копье, поудобнее перехватив его, и поскакала к холму. Не доезжая сотни–другой шагов, она сдержала бег и последние сажени преодолела рысью. Ей было важно застать беглецов врасплох.
Она заметила их издалека. Любовники застыли в объятьях друг друга, не замечая никого и ничего вокруг. Они были заняты только собой. Всадница не слышала их речей, но чувствовала нежность, переполнявшую их, а особенно — Дуная. Так и есть! Околдовала его эта бледнокожая княжна!
Стиснув зубы, она пришпорила коня.
Топот копыт беглецы услыхали поздно. Дунай вскочил, надевая рубаху, а Любава только приподнялась, оправляя подол и заливаясь краской. Но стыд уступил место страху, когда она увидела несущегося на них всадника.
Дунай первым узнал жену.
— Милана! — только и успел воскликнуть он.
Свистнуло копье, вонзаясь в землю как раз между Любавой и Дунаем.
— Ты умрешь! — воскликнула женщина. — Ты или она! Выбирай, но один из вас погибнет!
Осадив коня, она натянула лук и прицелилась.
Любава выскочила и с криком бросилась к Дунаю.
— Уезжай! — закричала она, отталкивая его. — 'Уезжай! Спасайся!
— Нет! — Дунай силой притянул к себе женщину. — Без тебя мне не жить!
— Но она жена тебе…
— Не муж мне тот, кто меня живую на молодую променял, — сурово возразила всадница. — Не прощу!
— Погоди, послушай! — попробовал остановить ее Дунай.
Не помня себя он бросился к жене, пытаясь не то остановить ее, не то закрыть Любаву собой, но та встала на стременах. Свистнула стрела, мелькнув над плечом витязя, и он замер, будто споткнувшись и боясь обернуться.
— Ты взял меня в честном бою, — тихо сказала поляница[4]. — До тебя это не удавалось никому. Ты стал моим мужем. Я хранила тебе верность — ты это знаешь. Я была тебе верна, даже когда… Думаешь, я не заметила, какими глазами смотрела на тебя эта белокудрая княжна?.. Но я твоя, а ты мой — мой навеки!
Дунай медленно обернулся, уже зная, что произошло, но не веря, отказываясь верить.
Любава стояла, чуть покачиваясь и прижав к груди руки. Меж ее небольших, не знавших материнства грудок торчала стрела. Княжна испуганно, словно не веря, смотрела на древко и стекающую на руки кровь из раны.
— Любава? — ахнул Дунай.
Она подняла глаза.
— Я… — Побелевшие губы ее шевельнулись, глаза заволокла дымка, и она без звука осела на траву.
Витязь с криком бросился к ней, приподнимая за плечи и целуя холодеющие щеки. Любава еле слышно вздохнула. Ресницы ее затрепетали, приоткрываясь.
— Дунай… — прошептала она так тихо, что он не сразу разобрал ее голос. — Дунай… любый мой… Сына родить хотела… Прости, ухожу…
Она попыталась вздохнуть — и замерла.
Дунай поднял голову. Поляница застыла в седле, опустив лук, но вторая стрела уже лежала на рукавице, готовая полететь в цель. Она пристально смотрела на супруга.
— Ты, — прошипел Дунай, сжимая кулаки. — Что ты наделала? Как ты могла? За что?
— Я твоя жена, — резко ответила поляница. — Я имею на тебя права.
— Зачем ты ее убила? Ведь она…
— Она увела у меня мужа. Разлучница должна была умереть!
— Нет! Но умрешь и ты!
Опустив на траву тело Любавы, Дунай вскочил. Без доспехов он представлял собой отличную мишень, и поляница уже вскинула лук, но вдруг застыла. Стрела вырвалась и ушла в землю, вонзившись в траву у ног витязя.
Это был вызов.
Очертя голову Дунай ринулся к своему коню. Он опасался даже смотреть в сторону лежащей на траве княжны.. Одна мысль билась в сознании — отомстить, уничтожить ту, которая убила его любовь, прервала жизнь невинной девушки.
Не тратя времени на бахерец[5] и прочие части доспеха, Дунай только набросил на плечи кольчугу и перехватил ее поясом, но потом одумался и медленно стащил через голову ее вместе с рубахой, оставшись полуобнаженным. Так делали в землях, где он отроком учился владеть мечом, когда шли на смертный бой. А Дунай не собирался заканчивать дело миром — или он соединится в смерти со своей возлюбленной, или убьет жену.
Поляница ждала его в седле. Она отложила лук и подняла меч.
Дунай не взял даже щита и, одним прыжком вскочив в седло, не тратя времени, погнал коня навстречу.
Противники сшиблись конями. Замелькали мочи. Оба бойца были достойны друг друга. Вышколенные кони крутились волчком, помогая всадникам.
Привстав на стременах, перехватив меч двумя руками, Дунай в ярости обрушил на жену, град ударов. Немногие мужи были способны противостоять ему, а потому Милана наглухо закрылась щитом и, изредка отвечая ему короткими выпадами, стала отступать.
Ее страх и нерешительность наполнили душу витязя мстительной радостью. Он уже орудовал мечом как топором, тяжело опуская его на щит поляницы. Один ловкий удар разломил его, как сухой прут, и женщина еле спаслась от смерти, успев подставить меч. С трудом отбив удар, она вдруг пришпорила коня и поскакала прочь.
— Стой! — взревел Дунай, кидаясь в погоню.
Но беглянка только нахлестывала коня, то и дело оборачиваясь. Расстояние между ними стремительно увеличивалось — под поляницей был свежий, отдохнувший конь.
Не теряя времени Дунай бросился к своему заводному коню и выхватил из тула лук.
Женщина то и дело оглядывалась и вовремя заметила опасность. Когда‑то именно стрела решила все дело между нею и мужем, и она не сомневалась, что на сей раз стрела найдет свою цель.
— Нет! — закричала она, когда Дунай прицелился на скаку. — Не стреляй! Позволь сказать!
Дунай что‑то прорычал в ответ и отпустил тетиву.
Стрела когда‑то действительно решила все дело — тогда молодой витязь проиграл девушке в стрельбе и с досады вызвал ее на поединок до пощады. Выиграй он тогда — ничего этого бы не было. И сейчас он, уже пустив стрелу, понял, что меткость снова подвела его.
Белое оперение стрелы мелькнуло в воздухе — и конь под поляницей вдруг взвизгнул и на скаку подпрыгнул, поддав задними ногами. Стрела почти до половины вонзилась в круп. Не ожидавшая этого всадница вылетела из седла и кубарем покатилась по земле.
Дунай осадил жеребца. Падая, женщина выронила меч и теперь тянулась за ним, стиснув зубы. Очевидно, она обо что‑то сильно ударилась при падении, потому что побелевшее лицо ее было перекошено от боли и каждое движение давалось ей с трудом. Но она смогла пересилить себя и выпрямиться, готовая дать отпор.
Дунай спешился и пошел к жене, поигрывая мечом.
— Давай раз и навсегда покончим с этим, — сказал он, задыхаясь от желания разорвать ее на части и раскидать тело воронам. — Или я умру, или погибнешь ты, но вместе нам не быть после того, что ты сделала!
Женщина с трудом шагнула навстречу. По белому лицу ее пошли алые пятна.
— Погоди, — выдохнула она. — Нельзя так сразу… Дай мне объясниться — ты должен знать…