Разумеется, Матвей Подлесных пристроился там. А обнаружили его случайно и опять при моём непосредственном участии. Была в Борисоглебском уезде на лесистом берегу Хопра деревня. Медвежий угол – кажется, она так и называлась. Дороги туда плохие. По осенне-весенней распутице и вовсе не доедешь. Да и ехать особенно незачем было, пока один наш уездный деятель, из нестойких к вражеской пропаганде, крепко не захворал. Революционная работа без сна и отдыха, запущенный туберкулёз. Врачи от него отказались. Дали сроку совсем мало – считанные недели. Стал наш товарищ, как говорится, Богу душу отдавать… Ну да ладно!
Жена его, женщина простая, но преданная делу революции, проявила слабину – стала водить к нему знахарей. Ни один не помог. Она уже поддалась отчаянию, когда один наш проверенный в революционной работе товарищ – бывший земский деятель, но надёжный, – рассказал ей о человеке, живущем в том самом Медвежьем углу. Взяла баба телегу – транспорт ей, как жене заслуженного товарища, выделил уездный комитет – и отправилась в Медвежий угол. Неделю её не видели.
Через неделю наш товарищ вернулся в Борисоглебск с улучшенным здоровьем. Потом пошел на поправку и прожил вполне здоровым до тысяча девятьсот тридцать восьмого года, когда… Ну да ладно!
Я сам тогда уже заканчивал работу в уездном исполкоме и нацелился на преподавательскую деятельность. Мне предложили место в Воронеже. Однако отказаться от поездки в Медвежий угол не смог. Уж больно команда подобралась хорошая – молодые ребята, комсомольцы-активисты. Хотелось стряхнуть с себя рутину уездной жизни, вспомнить боевую молодость, да и любопытство меня разбирало. Товарищ-то кровью харкать перестал и в весе прибавил так, что одежду пришлось расставлять.
Мы добирались туда по воде, на лодках. Так и шли по тихому Хопру до самой деревеньки. Как сейчас помню: слышим колокольный звон, огибаем излучину и – вот она! На первый взгляд, обычная община землепашцев – домики-трёхстенки вокруг старинной церквушки. Пашут неудобную землю, ссыпают в закрома, носят простую одежду, ходят к заутрене. Вражеское гнездо в самом сердце Советской республики! Поп – в одежде иеромонаха! – встретил нас низкими поклонами и попросил о милосердии, в то время, как его паства стояла вокруг с вилами наперевес. Их было немного. Всего человек десять мужиков и баб. Хотя, если судить по количеству дворов, в этом Медвежьем углу могло проживать до ста человек. Я не очень удивился, заметив среди дикарей Матюху Подлесных – самогонщика-колдуна. Один из товарищей предложил снова применить отравляющие газы. Но для этого требовалась санкция губисполкома, к тому же у нас не было при себе соответствующего оборудования. Общине предложили сдать излишки и отречься от заблуждений. Так же мы настоятельно рекомендовали им избрать из числа самых сознательных председателя колхоза и казначея. В то же время было принято решение реквизировать церковь для нужд новообразованного колхоза. Что я сказал? В Богом забытую? Это просто фигура речи. Пережитки воспитания. Новое поколение, что придёт после нас, будет использовать другую, социалистическую фразеологию. Нам ещё предстоит непочатый край работы, потому что в Медвежьем углу ни одного сознательного не оказалось… Ну да ладно.
Крестьяне излишки с неохотой, но сдали, а вот иеромонах от отречения отказался. Зачем-то полез на колокольню. Пожилой, одышливый, но полез! Ему никто не угрожал, но он ускользнул от комсомольских активистов, пока Матвей им зубы заговаривал. Ребята потом странные вещи рассказывали, будто видели они девушек в цирковых трико с обнажёнными грудями. Будто те сальто в воздухе крутили. Какие могут быть цирк и груди? В такую глушь по распутице на телеге не проедешь, а у них цирк! Ну да ладно!
Наши принципы не подразумевают поблажек ни для юных, ни для стариков. Когда республика в опасности, любые меры хороши. Так вот, одышливый старик влез на колокольню и ударил в набат. Ему никто не угрожал, но раз пустился наутёк, значит, наверняка рыло было в пуху – занимался контрреволюционной агитацией. В принципе эта акция пошла на пользу нашему делу. На звуки набата народу сбежалось достаточно много – полусотня или больше. Мы всех переписали, а потом органы уделили особое внимание каждому. Старика иеромонаха никто не хотел убивать. В таких случаях наши органы применяли особые, специальные методы. Умели уговаривать. Уговорили бы и старика. Для таких, как он, уже были созданы специальные места для проживания, подальше от доверчивых ушей. Там они могли друг другу проповедовать в свободное от производительного труда время. Однако как-то так вышло, что старик упал с колокольни. На этот счёт впоследствии рассматривались разные версии. Одни товарищи утверждали, будто он прыгнул сам. Другие – что его толкнули. Суть не в этом. Старик отказался отрекаться. Мотивировка простая: попадья незадолго до этого умерла, решил податься в монахи. А куда же ещё подаваться тунеядцу? В те неспокойные времена суицид был нередким явлением. Не всем гражданам хватало сознательности. Вешались, травились, стрелялись. Но Подлесных не из таких. И не потому, что по их православной вере самоубийство – смертный грех. Он надеялся вывернуться. И он вывернулся. При других обстоятельствах его-то обязательно поставили бы к стенке. Повторяю: ростовщик, дезертир, бандит, самогонщик. Однако Подлесных отделался, что называется, лёгким испугом. За него самым безобразным образом заступилась группа товарищей. Кого-то он якобы спас в Тамбовских лесах, когда бандитское руководство приговорило уже к казни, кого-то вылечил или иные услуги оказал. Вот сейчас он, например, прислуживает администрации оккупантов. На любые услуги готов каждую минуту! Я лгать не приучен и скажу честно: Подлесных действительно обладает неким иррациональным даром. Его способности пока не подвластны нашей науке. Пока! Но вот кончится война и тогда… Ну да ладно.
Суд рассмотрел дело Подлесных и приговорил к расстрелу. Почему вы улыбаетесь, граж… господин лейтенант? В который раз приговорили? Ну, к расстрелу, я думаю, во второй. О преступлениях, совершённых Матвеем Подлесных, до контрреволюционного бунта мне мало что известно. Может, были и другие случаи, когда его приговаривали… Ну да ладно.
В то время в Борисоглебском уезде как раз гастролировал цирк-шапито. Подлесных не стали тащить в уездный парткомитет. Его судили, конечно, закрытым судом. При этом некоторые товарищи, из уклонистов, ожидали от него обращения. Действительно, по уезду ползали сухи, будто Матвей способен обернуться летучей мышью. Что за антинаучный бред!.. Я сам, лично присутствовал на суде и ничего подобного не наблюдал. Хотя… Ну да ладно.
Многие товарищи из числа его, как впоследствии оказалось, заступников не хотели келейного рассмотрения дела. Тогда и было принято решение о публичном покаянии с полным отречением от религиозных и прочих заблуждений. Местом покаяния выбрали цирк-шапито, как наиболее вместительную площадку. Нет. Билетов не продавали. Сочли неуместным. Но афиши расклеивали – это факт. Уездные обыватели, из самых несознательных, явились на мероприятие пьяными и воспринимали происходившее, как клоунаду. Пришлось принять самые решительные меры – пьяных вывели. В тысяча девятьсот двадцать пятом году воспитательная работа среди непманов и их подручных велась из рук вон плохо. Процветал уездный рынок. В тот день, как сейчас помню, кулаки и подкулачники, торговавшие на рынке, сняли товар с прилавков и все как один явились в цирк. Я не верил слухам, но в толпе шептали, что Матвей Подлесных обладает чудодейственной способностью сводить бородавки, лечить грыжи и тому подобную чушь. Этого и ждали наши обыватели, не отречения! Я сам на покаянии не присутствовал, сразу по завершении дела о Медвежьем угле уехал в Воронеж. Каково же было моё изумление, когда я прочёл о покаянии Матвея в одной из губернских газет. Статейка длинной в пять – десять предложений, в которой описывалось феерическое действо с полётами якобы ангелов, громовым голосом, по звучанию похожим на сигнал кавалерийской трубы и левитацией самого кающегося. Якобы он вознёсся под купол циркового шатра и оттуда вещал громовым голосом. Что за буржуазный бред! К концу заметки, впрочем, прилепили приписку, дескать, сам каявшийся, перед тем, как окончательно упорхнуть, объяснил всё происходящее массовым самогипнозом на почве хронического недоедания. Издевался, враг! Ну да ладно!
Относительно газеты я, конечно, сделал сигнал в Губчека. А относительно самого Подлесных слышал впоследствии только байки. Разные байки, глупые и вплоть до контрреволюционных. Одна из них особенно запомнилась мне. Страшную сказку о сотруднике Губчека Федоре Промыслове пересказывали друг другу старухи по деревням. Федька был одним из «усмирителей». Сам не местный, в двадцатом-двадцать первом годах служил в полку Переведенцева, а потом пустил корни в Воронежской губернии. Служил хорошо, но после схваток с контрреволюцией страдал здоровьем. Мучился язвой желудка. Не знаю, какое затмение на него нашло, но отправился он на лечение к знахарю, на одну из отдалённых пасек. Ему будто бы наш общий товарищ рекомендовал. Через две недели жена Фёдора хватилась. Организовали поиск. Разумеется, наши чекисты – ребята хваткие и целей своих достигать умеют. Промыслова нашли в глухомани, на берегу всё того же Хопра. Лодку, в которой он лежал, прибило к берегу у деревни Калиново. О Калиновском убийце тогда в газетах писали. В нескольких заметках весь ход расследования был подробно отражён без одной подробности. Подробность эту мне под большим секретом рассказали сослуживцы Фёдора. Выходило, что труп в лодке был вполне человеческий, не считая рук и ног. Конечности у трупа были покрыты шерстью и очень походили на волчьи лапы. Убит Фёдор был пулей, попавшей ему непосредственно в правый глаз. Тут-то я снова вспомнил о Матвее Подлесных. Стал наводить справки и обнаружил его в соседней, Курской губернии, далеко от правого берега Дона и от места совершения жуткого преступления.