прочее обмундирование. Кем он был в мирное время? Эх, они даже не успели толком поговорить! Партизаны. Одно лишь звучание этого слова вселяло в Чатхо ужас. Партизаны страшнее Эрдёга[12]. Явление партизан приносит внезапную, иногда мучительную смерть. И вот он видит их. Суровые лица, пожалуй, слишком юные для того, чтобы быть ужасными. Ужасна их решимость на убийство. Участь Чатхо решена. Помилование невозможно. Чатхо едва не оглох от стука собственных зубов. Нет! Это не его зубы стучат. Это заработал двигатель автомобиля.
Один из русских, командир, умел ловко обращаться с техникой. Он поцокивая языком ходил вокруг «хорьха». Он отчаянно крутил стартер полуторки, когда та не хотела заводиться. В его руках всё горело, и плешивый уроженец Печа сгорел в его руках в один короткий миг. Русский насадил его на длинный, зазубренный штык. Чатхо и не видывал таких. Кажется, такие штыки использовались в австро-венгерской армии в ту, Первую мировую кампанию. Откуда же его взял русский? Неужели трофей? Пожалуй, он слишком молодой и не мог воевать в ту, Первую мировую войну. Кровь хлестала из плешивого, как из молодого борова, но он даже не пикнул. Пурга быстро замела следы.
– Этот ещё жив, – сказал второй русский.
Этот был ещё моложе первого. Совсем мальчишка. Но молодость у русских не помеха свирепости. В их именах слишком много чужих, рычащих звуков. Их язык очень выразителен. Особенно брань. Старший из двоих, тот, что ранил Чатхо и заколол уроженца Печа, часто и витиевато бранится.
Они пристроили Чатхо под задний бампер полуторки. Первое время он боялся замёрзнуть до смерти, ждал наступления сонливости – предвестника близкой смерти от переохлаждения. Но спать не хотелось, руки и ноги не мёрзли. Беспокоили раны, но игривая позёмка бросалась в него горстями снега, и это приносило облегчение. Что если закричать? Может быть, тогда ему на выручку придут Ярый Мадьяр и тот русский старик, похожий на Микулаша, вешатель? Чатхо беззвучно открывал и закрывал рот. Порой ему казалось, что он кричит. Но вьюга была голосистей его. Несколько раз он пытался выбраться из-под полуторки, но тело не слушалось – он сделался слабым, как грудной младенец.
Вот его убийцы заглушили двигатель полуторки и завели «хорьх». Затем они, оставив автомобиль, подхватили тело уроженца Печа и куда-то его унесли. Некоторое время Чатхо не слышал ничего, кроме воя вьюги и монотонного тарахтения двигателя. Звуки то появлялись, то исчезали. Вместе со звуками пропадали и колкие кристаллики льда, именуемые снежинками. Они переставали язвить обнажённые щеки. В минуты прояснения сознания Чатхо молился о том, чтобы из дома наконец появился хотя бы Шаймоши. Уж этот бы справился с обоими русскими или нашёл какой-то другой выход. Шаймоши мог бы стасти Чатхо.
Ближе к рассвету его мучения умножил ослепительный блеск снегов. Если Чатхо зажмуривал глаза, то потом размыкать веки было непросто. Снег, налипший на ресницы препятствовал этому, и Чатхо старался почаще моргать. Русский снег! Как же мучителен его блеск. Вьюга всё ещё стенала, но теперь где-то в отдалении. Чатхо мог видеть кусочек ясного, усыпанного звёздами неба. Звезды на небе, звезды на снегу. Ах, он никогда не думал, что их блеск может причинять такие муки умирающему человеку. Умирающему? О нет! Чатхо не умрёт. Не сейчас.
Потом Чатхо услышал, как кто-то крутит рукоять стартера. Потом заурчало, забилось что-то под днищем автомобиля. Противно запахло выхлопом. Хлопнула где-то неподалёку дверь. Раздался странный, ритмичный скрип – кто-то быстро шагал по снегу, произнося слова на его родном языке. Кажется, он звал кого-то по имени. Кого? Может быть, уроженца Печа? Может быть, наконец настало время дежурства Шаймоши, и тогда он, Чатхо, спасён? Хлопнул выстрел, потом другой. Где-то неподалёку зазвенело, разбиваясь, стекло. Теплое, невероятно большое тело упало на снег совсем рядом с ним. Третий выстрел оказался не просто звуком. Третий выстрел оказался ударом в средину груди, в кость которой крепились его рёбра. Удар оказался не просто болезненным, но смертельным. Полуторка, снег, страх, проклятая Россия – всё исчезло. Чатхо показалось, будто порывом случайного ветра его оторвало от земли и понесло над сугробами к вершине невысокого холма. Там чернела угловая фигура колодезного журавля. Зачем его несёт туда?
– А-а-а-а! – закричал Чатхо.
Ему хотелось кричать долго. Он мог бы кричать и кричать, но что-то мягкое опустилось ему на лицо, препятствуя не только крику, но и дыханию.
Красивая, белокурая женщина – а может то был юноша? – склонилась к нему. Светлые пряди приятно щекотали его обмороженные щёки.
– Ну всё, Чатхо. Всё кончено. Они бросили тебя в колодец. Теперь ты свободен. Теперь ты наш.
Часть 2
Стылый ветер несколько раз задувал голубоватый, бензиновый огонёк, прежде чем Дани удалось раскурить сигарету. Странные у русских дома. Клеть, подклеть, зимняя изба, летняя изба. Кажется, девчонка говорила, что пастух жил один. Если так, то зачем ему такой большой дом? Обе лошади ночевали с ними под одной крышей – это ясно. Во всё время занимательной обвинительной речи Красного профессора он слышал их вздохи, звон уздечек, шорохи, тяжелую поступь.
Снова припомнились летние бои за Воронеж. В пригородах, да и в самом городе, деревянные дома местных обывателей горели, как свечки. Кто-то же рассказывал ему тогда, что русская изба – сложная конструкция, по которой можно до бесконечности ходить кругами. В русской избе действительно животные живут под одной крышей со своими хозяевами, а если это так, то вот эта вот низенькая дверь должна вести в нижний, полуподвальный этаж избы. Обычная русская щелястая дверь. Свободно в такую может проникнуть очень низкорослый человек или женщина. А может быть, и русский домашний бес, он же домовой, пользуется ею, чтобы свободно и без ведома хозяев покидать жилище.
– Ах ты чёрт!
Он действительно походил на чёрта – серое, узкое лицо, раздувающиеся крупные ноздри, пронзительно глаза, такие же юные и синие, как у Колдуна. Грязно выругавшись, чёрт ударил его чем-то твёрдым – прикладом! – под дых и прянул в сторону. Пока Дани барахтался в снегу, доставая из кобуры пистолет и снимая его с предохранителя, дьявол скрылся в снеговой круговерти. Пытаясь восстановить дыхание, Дани отчаянно хватал ртом насыщенный снежинками воздух.
Вдох. Бум! Бум! Бум! Выдох. Хлоп! Хлоп! Следующий вдох более глубокий, но ничуть не менее мучительный. И снова: бум! Бу-бум! Бум! Перестрелка! Оставив мысли о лошадях и дьяволе, Дани двинулся вдоль бревенчатой стены по узкой, полузапорошенной стёжке. Ледяной ветер завивал позёмку спиралями у него над головой, а он полз на карачках, опираясь на культю, сжимая пистолет правой, здоровой рукой. Он рассматривал следы. До него здесь прошло несколько человек, что и неудивительно. Где-то же здесь должны быть солдат и унтер с полуторки, Чатхо, Шаймоши и дед Матюха. Пять человек – целая толпа! Да ещё этот дьявол. Откуда он взялся?
За новыми хлопками выстрелов последовал отчаянный рёв.
– Что ты делаешь, Микулаш?! Это же партизаны!
Шаймоши! Его ординарец злобно костерил кого-то, обильно пересыпая свой простонародный венгерский отборнейшим русским матом. Дани прикинул. На пятерых карабин, винтовка и три автомата – неплохо! Все стволы ночевали в избушке. Унтер-офицер распорядился сложить их на виду, возле печки. Дани приостановился, пытаясь припомнить. Так и есть. В тот момент, когда он покидал избу, «шалаш» из стволов оставался на месте. Ящик в боекомплектом стоял возле лесенки, ведущей на палати. Таким образом, всё их вооружение осталось в распоряжении русской девчонки и пленного Красного профессора. Впрочем, у унтера должен же быть ещё и пистолет. Да и Шаймоши, судя по всему был вооружён. Это «Бум, бум, бум» не что иное, как выстрелы из винтовки Маузера – оружия Шаймоши.
Небеса становились всё светлее. Дани уже мог различить неровные края сугробов. Чёрно-белый мир сделался серым с лёгкими акцентами золотого. Где-то в этом мире уже поднялось солнце. Кто-то из выживших сейчас смотрел на его бледный, холодный диск. Кто-то, но не Дани. Ему, может быть, до последнего часа суждено, копошиться на дне этого заваленного снегом оврага, по-русски именуемого балкой, ползать на брюхе вокруг ветхого жилища пастуха, спасая собственную шкуру. Левая его ладонь, сжимавшая пистолет, успела посинеть. Металл вытягивал тепло из тела, как голодный вампир тянет кровь из вен своей жертвы. Выскакивая наружу, Дани набросил дарованную дедом Матюхой меховую накидку, именуемую местными буркой. В такой одежде не очень-то удобно ползать на брюхе, зато мёрзнет только правая рука. Левая, ампутированная, наполнилась разогнанной страхом кровью. Она горяча и снова напоминает о себе мучительной болью. А ведь он вынужден сейчас опираться на неё, иначе придётся ползти на брюхе, как какому-нибудь червю! Толстую, двойной вязки перчатку, Шаймоши положил сушиться на припечек. Она и сейчас там. Сможет ли Дани нажать на курок окоченевшим пальцем? Дани почувствовал на щеках тёплую влагу – слёзы бешенства солонили его губы. Что ж, если он не сумеет нажать на курок, придётся рвать врага зубами. Уж это-то он сможет! Никому не удастся побороть Даниэля Габели!
Сначала Дани увидел Шаймоши. Тот топтался вокруг занесённого снегом «хорьха», словно исполняя странный, парный танец. Только вот партнёршей его являлась отнюдь не румяная молодуха из предместья Пешта. Шаймоши стискивал в объятиях тощенького, невысокого паренька. Тот тёрся о суконную грудь Шаймоши голым подбородком в тщетных попытках освободиться. Так кружились они подобно танцорам, а снег под их ногами был настолько тёмен, словно вовсе истаял, обнажив чёрную почву.
Дани поднял пистолет. Он произвёл выстрел в своей обычной манере, почти не целясь. Дружище Алмос называл его прирождённым убийцей, очевидно, имея в виду эту его способность быстро целиться. Дани выстрелил. «Танцоры» тут же разомкнули объятия. Пуля, чиркнув по крылу полуторки, упорхнула в метель. Шаймоши на мгновение исчез из вида и тут же снова появился. Теперь он держал в руках винтовку. Его партнёр продолжал кружиться по истоптанному снегу. Дани выстрелил ещё раз. Полуторка вспыхнула. Пламя взметнулось вертикально вверх, утренние сумерки на несколько мгновений осветились. Снег под ногами Шаймоши сделался ослепительно-красным.