Полы ближней палатки откинулись. Из неё выскочили санитары с носилками. Того, кто лежал на них, Дани знал не понаслышке. Полковник Ракаи собственной персоной! Вернее, не сам полковник, а его сильно укороченная копия. Дани помнил его бесстрастным, лощёным, всегда до синевы выбритым. Сейчас осунувшееся лицо полковника покрывала недельная щетина. Орлиный взгляд отуманился. Он не моргая смотрел на яркое небо, словно эта чужая голубизна являлась пищей для его тела. Туловище полковника, прикрытое белейшей простынёй, показалось Дани чудовищно коротким.
– Похоже, господину Ракаи оттяпали ноги по самый пах, – в смятении пробормотал Шаймоши. – А такой бравый был офицер. Удостоен германского Железного креста.
Шаймоши замолчал. Он не сводил глаз с носилок. Усы его пичально обвисли. А мимо них, обтекая мотоцикл с обеих сторон, потянулись тени людей в кровавых повязках. У некоторых из них окровавленными бинтами было покрыто всё лицо, и они держались за руки, плечи и ремни товарищей. Иные ковыляли на костылях, и все они стремились к тентованному грузовику, в который только что подняли укороченную копию полковника Ракаи. Водитель откинул задний борт кузова, опустил лесенку. Всего три ступени, но как же трудно их преодолеть увечному человеку! Поначалу раненые помогали друг другу. Люди прибывали. Кузов наполнялся. Давка была неизбежна. А где давка, там и драка. Они били друг друга костылями, рвали бинты зубами, отвратительно бранились, богохульствовали. Драка закончилась так же внезапно, как и началась. Один из караульных выпустил длинную очередь в синее небо. Раненые попадали на плотно утрамбованный грунт под колёса грузовика, словно пули ушли не вверх, но попали в их изувеченные тела. Водитель быстро убрал лесенку и поднял борт. Когда грузовик принял с места, с его чрева послышался громкий, слитный стон, временами переходящий в вопль боли.
– Как полутуши со скотобойни, – проговорил Шаймоши. – А ведь они всё ещё живы и думают, что вырвались из ада.
– Вам следует отправиться на Красную площадь, – тихо проговорил фельдфебель. – Там морг. Там кладбище.
В ответ на его слова Бартол распахнул глаза и громко застонал.
– Несите же его в операционную, коновалы! Не видите, человек истекает кровью! – заорал Шаймоши.
В ответ на его крик полы операционной палатки распахнулись. Под небо вышел высокий, немного сутулящийся человек. Нижнюю часть его лица закрывала окровавленная маска, макушку – шапочка. Все его некогда девственно-белое одеяние было покрыто яркими, алыми брызгами, создававшими причудливый, фантазийный узор. Синие глаза над повязкой смотрели пронзительно.
– Если не перестанешь орать, капрал, я отсеку твой язык, – твёрдо проговорил хирург.
В подтверждение этих слов из-за его спины, из ярко освещенного чрева палатки, раздался истошный и тоскливый вопль.
Двое подоспевших санитаров выхватили стенающего Бартола из коляски. Но его не понесли сразу в операционную. Его положили под тент к остальным бедолагам, ожидавшим провожатых к следующему кругу ада.
– Прочь отсюда, Шаймоши! – тихо проговорил Дани. – Трое суток отдыха, а потом опять на передовую. Сдаётся мне, что на кладбище танков поменьше крови.
– Поднимайтесь, командир, – сказал Шаймоши.
Дани приоткрыл глаза. На спинке стула, рядом с его кроватью, уже висела белоснежная, безукоризненно отутюженная сорочка. Дани повернул голову. Теперь он мог видеть пол. Так и есть: его офицерские сапоги уже стояли там, блистая полированными голенищами. Шаймоши умел приготовить любое блюдо. Особенно ему удавалась начинка к рыбному пирогу. Шаймоши умел пользоваться швейной машиной и мог, если понадобится, подковать коня. Но лучше других дел ординарцу Дани давалась чистка сапог. Сначала он наносил тряпочкой специальный состав. Рецепт состава он держал в строгом секрете, но, бывало, по сходной цене приторговывал сапожным снадобьем, придававшим юфтевым голенищам зеркальный блеск. Теперь понятно, откуда этот фамильярный тон! «Поднимайтесь, командир!» И никакого «господина лейтенанта». И никакого «завтрак подан, господин Габели». Шаймши явно гордится собой, ведь солнечные лучи, отражаясь от начищенных голенищ, скачут по стенам и потолку, а сам Шаймоши замер в ожидании похвал с перекинутым через руку полотенцем. Дани приподнялся. Действительно, завтрак уже на столе и сервирован со всей возможной изысканностью. Солнечное утро плещется за занавесками. Таким утром ожидаешь услышать пение птах и звон прохладных струй. Впрочем, царапавшая слух отдалённая канонада была предпочтительней гробовой тишины, обычно предшествующей авианалёту.
Шаймоши дёрнул левым усом и проговорил:
– Вестовой от господина капитана только что ушёл. Приказано поторапливаться, господин лейтенант.
– Русские пошли на прорыв? О, Боже! Вторые сутки в тылу. Неужели снова ползать по танковому полю!
– Никак нет. Слышите тишину? На передовой тихо. Дело в другом. Сегодня ночью на треклятой Красной площади кто-то взорвал памятник пролетарскому вождю. Погибло пятеро наших солдат и двое немцев. Их убило осколками памятника. Вестовой описал мне всё в подробностях. Фельдфебеля Эбеля разнесло на куски, так же, как и вождя. Раненых никто не считал. Кое-как покидали в кузов и в круг первый, то есть в санитарную роту. Вестовой шепнул мне: Ласло Якоб в ярости.
– Кто такой фельдфебель Эбель? Что-то я не помню такого шваба!
– Ну как же, господин лейтенант! Ординарец подполковника Кёнига! Рыжий такой детина. Молодой. Тридцати лет ещё не исполнилось.
– Что же он делал на Красной площади?
– Как что? Сопровождал подполковника…
Дани вскочил с кровати. Металлические пружины печально запели.
– А Кёниг? Он мёртв?
– Конечно! – круглые глаза Шаймоши смотрели на Дани с настороженной преданностью. – Я уже докладывал господину лейтенанту – в числе погибших от подрыва памятника двое немцев. Один из них – подполковник Кёниг. Эх, жалко! Под Кёнигом была хорошая немецкая машина, но и её разнесло взрывом. Говорят, одно колесо долетело до кладбища и повисло там на кресте.
Дани уже натягивал сапоги.
– Довольно трепаться, Шаймоши. Пока не разыщем «хорьх», будем передвигаться на мотоцикле.
Дани выбил по дощатому, истоптанному полу звонкую чечётку. Оловянная посуда на припечке отозвалась ему металлическим звоном. Шаймоши с церемонным поклоном подал ему приказ, в котором значилось, что взводам лейтенантов Габели и Гаспара временно, до особого распоряжения, передаются в распоряжение командования полевой жандармерии. Лейтенантам Габели и Гаспару полагается в трёхдневный срок очистить прилегающие к проспекту Революции районы Воронежа от диверсионных групп.
– Жаль, – проговорил Дани, возвращая Шаймоши исчерченный лиловыми строками батальонного писаря желтоватый листок.
– Что имеет в виду господин лейтенант? – глаза ординарца горели плохо скрываемым восторгом.
– Жаль, что «Максимы Горькие» обрушили в этом городе все фонарные столбы. Придётся вешать партизан в подворотнях. А если и таковых не осталось, выжжем осиное гнездо при помощи огнемётов.
– Так точно!
Команду лейтенанта Алмоса Гаспара они встретили неподалёку от площади, называемой русскими Красной. На краю её воздвиглось огромное и роскошное здание городского совета большевиков. Здание незначительно пострадало от обстрелов. Только красные флажки на его фронтоне изрядно посекло осколками. Теперь, при полном штиле, алые, грязноватые лоскутья висели печально, как символ полного поражения свирепого и упрямого врага. Сама площадь казалась огромной. Направляясь на передовую, Дани и Шаймоши уже пересекали её. С того дня недели ещё не прошло, однако вид площади существенно переменился. Тогда памятник вождю мирового пролетариата, с простёртой в многообещающем жесте рукой, возвышался над окрестными руинами. Теперь его не стало. В центре площади находился лишь посечённый осколками постамент, вокруг которого толпились солдаты в круглых касках. Здесь же стояло несколько мотоциклов, грузовик для перевозки пехоты, бронетранспортёр и отрытый «фиат» лейтенанта Алмоса Гаспара. Где же дружище Алмос? Ах, вон он, полулёжа на пассажирском сиденье своего «фиата» оглаживает буйные кудри. Длинные ноги в высоких, до колен юфтевых сапогах закинул на торпеду. Фасон и цвет сапог так же не соответствуют уставу, как не соответствует ему же причёска Алмоса Гаспара. Они коричневого цвета и сияют, как восходящие луны. Видимо, Шаймоши и ординарцу лейтенанта Гаспара продал малую толику своего сапожного снадобья. Значит, старина Якоб всё ещё не удосужился, хоть грозился не раз, привести внешность красавчика Алмоса ко всеобщему солдафонскому стандарту.
Мотоцикл наехал на осколок статуи. Его подбросило. Дани ухватился обеими руками за ремень Шаймоши. Тот слишком резко затормозил, но Дани удалось соскочить с сиденья мотоцикла, избежав досадного падения.
– Дальше ступайте пешком, господин лейтенант, – повелел Шаймоши. – От осколков пролетарского вождя добра не жди. Перевернутся в гробу все их православные покойники, да и католики с ними за одно. А уж про наш «мерседес» и говорить нечего.
Дани побрёл в сторону «фиата». Под его ногами валялись останки некогда величественного монумента. Обрывки рваного металла выглядели и многозначительно, и угрожающе. Голова памятника укатилась в сторону парка, не утратив, впрочем, своей целостности. Сурово сдвинутые брови, бородёнка, аккуратный нос, гладкая, безволосая макушка – в целом облик Ленина нельзя назвать слишком привлекательным. Даже при самой снисходительной оценке его никак не возможно соотнести с суровыми и прекрасными иконописными ликами древних русских святых. Осквернив иконы, русские стали молиться чугунному истукану. Не потому ли их попранная врагом земля будет со временем приведена в полнейшее запустение? Кто заселит её, когда все русские будут уничтожены? Дани смотрел под ноги. Теперь понятно, что произошло. Шаймоши в запале наехал на оторванную руку железного вождя, которая так же уцелела. На ту самую руку, которая неделю назад ещё простиралась над руинами в величественном жесте. В досаде Дани пнул «пророческую» руку подошвой своего сапога, который в от