Женщина быстро прикрыла грудь простынёй, но ординарец не решился ворваться в комнату. Так и топтался под дверью.
За окном, по двору бегали люди. Несколько длинных минут они оба безмолвно наблюдали за их мечущимися тенями. Неподалёку заработала зенитная пушка. Через пару минут в отдалении ухнул первый разрыв.
– Это возле реки, – произнесли губы женщины.
Она не двигалась, ожидая разрешения одеться.
– Пойдём, – Дани поднялся. – Мне надо на службу, а тебя Шаймоши отведёт к сыну. Да не бойся же ты его! Он, конечно, буйный малый, но моего приказа не ослушается.
Когда взрывная волна вынесла окно, женщина была уже полностью одета. Дани тоже был на ногах. Он метался по комнате. Хохотал, собирая вещи. Да! Во время авианалётов его почему-то всегда разбирало веселье. И ещё он пел. Кажется, это было ариозо Германа из «Пиковой дамы». Оконное стекло скрипело под подошвами его сапог, создавая своеобразный аккомпанемент. Тем временем дом опустел. Ординарец Якоба увёл офицеров в расположенный неподалёку погреб. Только верный Шаймоши всё ещё топтался под дверью, поджидая Дани. А снаружи дома бушевал настоящий ад. Над крышами уцелевших домов вздымались дымные столбы. Земля раскачивалась и дрожала, со стонами принимая в себя тонны железа. Так стенает и раскачивается вдова над телом погибшего первенца. Из общей какофонии звуков даже чуткое ухо Дани могло вычленить лишь один компонент: равномерное «бум-бум-бум» зенитки. Женщина внезапно замерла у окна. Дани подбежал сзади, схватил её за руку.
– Тут стоять опасно! – крикнул он.
Но она не отозвалась. Её взгляд был устремлён на утреннее небо. Ах, оно могло бы быть ясным, но летнюю синеву, подсвеченную розовым восходом, запятнали черные грибы разрывов. Над хаосом и воем парили огромные тела русских бомбардировщиков. Растопырив широкие крылья, они извергали из своих грузных туловищ яйцеобразные предметы. Если смотреть издалека, то летящие к земле бомбы походят на птичий помёт. Дани смеялся, наблюдая за маневрами истребителей. Кувыркаясь меж прерывистых, огненных линий, в небе метались истребители обеих армий. Траектории их движения могли бы показаться беспорядочными. Вверх и вниз, вправо и влево, свечка и штопор, любой манёвр уносил их стаю дальше к горизонту, следом за бомбардировщиками. Огромные самолёты, закончив бомбометание, стали набирать высоту. Соседние кварталы горели. Звуки небесной битвы должны были бы уже затихнуть, но зенитка всё твердила своё «бум-бум-бум». Скоро её лепет накрыло новой волной рёва – над пожарищами нависла следующая группа бомбардировщиков.
– В укрытие! – закричал Дани.
Женщина кинулась к двери. Дани последовал за ней. Неподалёку ухнул новый разрыв. Пол рванулся из-под ног. Им обоим не удалось устоять, и оба кубарем покатились по полу. В коридорчике задыхался и кашлял Шаймоши. Запах пороховой гари сделался невыносимым. Скоро Дани перестал понимать, где верх и где низ. Их кидало и било о стены. В пустом коридоре всей мебели – пара вёдер, стеллаж, старая колченогая табуретка и раскладные кровати ординарцев. Теперь весь этот скарб пришёл в хаотическое движение и вполне мог нанести нешуточные увечья. По счастью старый хозяйский сундук капитан Якоб распорядился внести в его комнату. Удары гнутой жести и тонких планок, изготовленных из лёгкой древесины, не так уж чувствительны. Совсем другое дело – хаотично перемещающийся, оббитый железом, тяжелый короб из дубовых досок. Земля сотрясалась, подбрасывая сундук в комнате капитана Якоба. Филенчатая дверь трещала под его ударами. Дани уворачивался от летающих предметов, глотал пыль, кашлял. Сквозь жгучие слезы и пыльную пелену он видел женщину. А та, встав на четвереньки ползла к двери на улицу.
– Маланьяа-а-а!!! – вопил Дани. – Маланьяа-а-а!
Кошмар прекратился внезапно. Утихли все звуки. Лишь отдалённый и слитный гул авиационных турбин мог бы напомнить им о том, что мир всё ещё существует. Шаймоши выглянул в окно.
– Похоже, бомба упала на огород, – прохрипел он. – Тяжёлая. Нам повезло. Ещё метров пятнадцать и… Но пленных больше нет.
Дани подошёл к окну. Забор и сарай разметало в мелкую щепу. Вишен и слив как не бывало. На месте аккуратных грядок зияла огромная, смердящая воронка. Даже самому отъявленному фантазёру сложно было бы предположить, что где-то здесь совсем недавно были живые люди.
Дани сначала услышал, как хлопнула входная дверь, а потом и почти сразу увидел женщину. Она пробиралась через перепаханный бомбовым разрывом огород к тому месту, где недавно располагались сарай и погреб.
– Она надеется найти сына, – проговорил Дани.
– Может и найти. Такие случаи известны. Эти авиационные бомбы – странные штуки. Бывает, человека хватает взрывная волна, поднимает в воздух вместе с крышей, стенами и прочей начинкой и опустит так аккуратно, что он разве что коленки разобьёт. Но не без контузии, конечно.
Округу заволокли дымы. Солнце поднималось всё выше. Становилось жарко. Удушающая тишина, обычная после налёта, стала заполняться плачем, рычанием двигателей, железным лязгом. Дани смотрел и не узнавал этого места – обычное дело после налёта. А женщина всё ещё шла по перепаханному взрывом огороду, как по гладкому шоссе.
– Любовь и смерть всегда вдвоём, – проговорил Дани. – Романтично. Не эту ли ночь я буду вспоминать в последний свой час?
Но Шаймоши был чужд романтики. Со свойственной ему энергией он принялся наводить порядок в разгромленном взрывной волной коридорчике. Дани продолжал смотреть в окно. Вот женщина подошла к руине, которая некогда была сараем. Вооружившись палкой, она стала ковыряться в горе каменных осколков. Время от времени она поворачивалась так, что он мог видеть её лицо. Странная, шизофреническая решимость непременно совершить задуманное читалась в выражении этого лица. Неужели она надеется найти сына живым? Женщина работала самоотверженно. Белый больничный её халат скоро превратился в перепачканные сажей лохмотья. Сглатывая позывы вожделения, Дани наблюдал, как работают мышцы её тела: рук, ног, живота, спины, ягодиц.
– Где караульные? – для порядка спросил он.
– Все попрятались в погреб. Да где теперь тот погреб!
Дани обернулся. Шаймоши уже стоял возле двери с лопатой и ломиком в руках. Он смотрел на командира выжидательно.
– Надо откопать господ офицеров. Они все попрятались в погреб, а дверь, как видите, завалило.
– Чёртов зной! Чертова страна! – шипел лейтенант Алмос Гаспар.
– Погоди, дружище! То-то будет зимой! – капитан Якоб собственноручно помогал своему подчинённому вытряхивать древесный сор из буйных кудрей. – Здесь тебе не кафе-шантан, пора привыкать к военной причёске.
Тут же был призван ординарец Гаспара. Запасливый Шаймоши, оставив без внимания пленных, сбегал за бритвенным прибором. Ординарец Дани оказался прав относительно странных особенностей поведения взрывной волны. Крепкий на вид каменный сарай она разрушила до основания. Сильно пострадал и бывший купеческий дом, в котором располагался штаб батальона, а домишко воронежской вдовы-мещанки лишился стёкол и оконных переплётов, но в остальном уцелел. Взрывная волна вымела с огорода все растения, добросовестно выкорчевав даже старые, но крепкие деревья, но при этом в палисаднике по-прежнему цвели синие цветы, которые всезнающий Алмос называл дельфиниумами.
К женщине в перепачканном кровью и грязью медицинском халате вскоре присоединилось ещё несколько человек. Похожие на тени потустороннего мира, без пола и возраста, люди эти так же, как и она, были пленными русскими партизанами – заключенными тюрьмы, располагавшейся в полуподвальном этаже штабного строения. Как они выбрались из полуподвала? Где набрали инвентаря? Зачем ковыряются в груде каменного хлама? Дани рассматривал призрачные фигуры помощников женщины. Многие из них сами были изранены осколками битых стёкол. Следом за пленными из-за дымовой завесы явились и конвойные жандармы. Этих набралось не менее десяти человек – по два на каждого пленного. Конвойные, расположившись неподалёку от руины, молча наблюдали за работами.
Русские пленные поначалу работали быстро. Видимо, они надеялись извлечь своих из-под завалов живыми. Серафима руководила ими. Пленные обращались к ней уважительно «товарищ Табунщикова» или «Серафима Андреевна».
– Берегите руки, Серафима Андреевна, – сказал ей один из пленных, пожилой мужчина в очках. – Они у вас золотые и для другой работы предназначены.
– Для той работы они мне уже не пригодятся, – тихо ответила она.
– Прекратить разговоры! Работать! Быстрее!
Конвойный-венгр отдал приказание на ломаном немецком языке и был быстро и адекватно понят. Женщина ухватилась за обломок стены. Мужчина поднял и покатил тачку.
Дани улыбнулся. Наверное, в кругу земляков Серафима слывёт почтенной особой. Её уважают, несмотря на то, что этой ночью она отдалась ему со всей очевидностью. Дани негодовал, но от обвинительной речи воздержался. Победителю не к лицу вступать в объяснения с поверженным, униженным, приуготовленным для смерти противником. Впрочем, была минута, когда мимолётная жалость к этой женщине шевельнулась в его сердце. Это случилось в тот момент, когда пленный русский – всё тот же пожилой мужчина в очках – извлёк из норы, образовавшейся в результате обрушения одной из стен, тело мальчика Матвея. Сколь дорого заплатил бы Дани за любовь и надежду, адресованную ему? Отдал бы жизнь, талант, правую или левую руку? А может быть обе? Слезы навернулись на его глаза, когда он наблюдал за матерью-врачом, осматривавшей собственное мёртвое дитя. Он видел, как надежда угасает в её глазах, как дрожат её израненные руки. Извлечённый из норы мальчишка, казался с виду вполне целым и мог бы быть живым, если бы не рана на голове. Такая небольшая, почти бескровная рана.
Она отвергла помощь других пленных, и сама отнесла тело сына в сторону, к другим мертвецам, а потом, понукаемая конвойными, вернулась к работам. Сильная женщина. Пожалуй, такая ещё могла бы родить детей.