– Что будем делать с пленными, господин капитан? – спросил Дани.
– Как обычно.
Якоб заглянул в чёрную дыру погреба. Потянул носом, простонародно сплюнул.
– Как говорят русские в таких случаях, а?
– Русским духом пахнет, – сказал Дани по-русски.
Ему показалось, или женщина отреагировала? Замерла ли она на мгновение от того, что саднили её израненные руки или болела натруженная спина? Она не понимает венгерского языка – это ясно. Но она может знать немецкий.
– Габели!
Дани обернулся. Верный друг Гильденбрандт спешил к ним, перепрыгивая через доски поваленного забора.
– Нас перебрасывают к больнице. Там русские совсем остервенились. Атака за атакой. Гербер предлагает открыть по ним огонь из зенитных орудий!
Дружище Гильдендрандт орал. Сверкающая улыбка смотрелась довольно странно, но изысканный, берлинский выговор звучал в ушах Дани сладчайшей музыкой.
– А я смотрю, вы благополучно пережили налёт. В штабе, надеюсь, никого не было?
Гильдебрант, совершив последний прыжок, оказался наконец рядом с Дани и Алмосом. Пока Гильдебрандт и Алмос охлопывали друг друга по спинам и плечам, Дани следил за женщиной.
– Так что же делать с пленными, господин капитан? – спросил Дани.
– К стенке?
– К стенке. Всех! Пусть Козьма распорядится.
– Мой Шаймоши говорит, что все люди Козьмы заняты на разборке завалов на улице Первого мая.
– Твой Шаймоши незаменим и всё знает. Скоро его назначат командиром корпуса или начальником штаба, как минимум, – капитан Якоб снова сплюнул.
Мерзкая простонародная привычка! Умудрился же выслужиться из пастухов в капитаны. Неисповедима военная судьба! Утончённым и изысканным Габели командует неотёсанный мужлан, и это только потому, что…
– Как-никак, но именно ему мы обязаны жизнью, – Алмос прервал размышления Дани. – У Шаймоши на такие дела нюх. Если бы не он, мы, пожалуй, задохнулись бы в этом подвале вместе с русскими. Это твой ординарец выручил нас, Дани.
– Всех к стенке, – повторил капитан Якоб.
Он хотел было сказать ещё что-то, но явился посыльный из штаба. Он прикатил на броне самоходки.
– Проклятый город! По нему невозможно передвигаться на автомобиле! Скоро господин полковник станет присылать за мной танк! Что, капрал, по-вашему, я должен отправиться в штаб на броне?
– Выхода нет, – посыльный развёл руками. – Все силы брошены на расчистку завалов. Но эти силы не безграничны. Противник активизировался в районе городской больницы и на северо-западном плацдарме.
Дани, не перестававший следить за пленницей, заметил, что та внимательно прислушивалась к их разговору. Она даже осмелилась сделать несколько шагов в их сторону, но наткнувшись на штык конвоира, остановилась.
– Заканчивайте быстрее. Нас снова перебрасывают к больнице, – Алмос топтался неподалёку, бросая под ноги одну недокуренную сигарету за другой.
Брезгливый транжира. Никак не может заставить себя относиться к расстрелам пленных, как к неприятной, но необходимой воспитательной мере.
– Проще было отправить их в тыл. Там не хватает рабочих рук, а эти люди ещё вполне способны принести пользу.
Произнеся это, Алмос закурил очередную сигарету. Дани заметил у него в руке пачку с надписью «Мальборо». Трофейные. Расстрельная команда, сформированная, как обычно, по добровольному принципу из бойцов двух подразделений, курила сигареты попроще. Эти уж точно никуда не торопились. Все слышали звонкие щелчки и уханье перестрелки, доносившиеся со стороны больницы. Вот Алмос опять бросил недокуренную сигарету под ноги. Сколько хорошего добра ещё переведёт дружище? Надо заканчивать дело. Приговорённым к расстрелу не стали завязывать глаза. Руки их тоже были свободны. Людей поставили спиной к свежей воронке, на задах огорода, неподалёку от ленивой речушки. Серафима стояла крайней справа. Волосы женщины растрепались, и Дани не мог видеть её глаз, зато он мог видеть руки. Совсем недавно такие красивые, теперь они были покрыты ссадинами. Аккуратные ногти обломались.
Всего приговорённых было шестеро: четверо немолодых уже мужчин и две женщины. Серафима – держала на руках тело своего мёртвого сына. Скорее всего, она желала и в могиле находиться рядом с ним. Вторая женщина, в противоположность Серафиме, удручающе уродливая, постоянно кашляла и горбилась.
– Шаймоши! Начинай! – приказал Дани.
– Стройся! – рявкнул Шаймоши.
Алмос скривился.
Команда подняла винтовки. Шаймоши встал в ряд со всеми крайним слева, как раз напротив Серафимы.
– Закрой глаза, Серафима Андреевна, – сказал пожилой мужчина в очках.
Серафима промолчала. Зато другая, зашлась в приступе кашля. Она прикрывала рот краем платка. Дани заметил на нём густые красные пятна.
– По моему сигналу! – Дани поднял руку. – Пли!
Грянул залп. Ему ответила усилившаяся канонада со стороны больницы. Это заговорили своё «бум-бум-бум» зенитные пушки. Из низинки, выбранной капитаном Якобом для расстрела пленных, разрывов не было видно, зато Дани мог наблюдать поднимающиеся к небу дымные столбы..
– Мина! Ложись! – закричал кто-то, и Дани бросился на землю и прижался лицом к чёрной, пахнущей порохом земле.
Над головой свистели осколки. Где-то совсем рядом истошно завыл человек. Он стенал и причитал на родном, венгерском языке. Дани поднял голову. Где же пленные? Он сразу увидел обеих женщин. Чахоточная горбунья вытирала губы своим окровавленным платком – ни один солдат расстрельной команды не стал в неё стрелять. Серафима лежала в странной, скованной позе, на боку, подтянув изодранные в кровь колени к животу. Другой ран на ней не было видно, и Дани подумал, что она поранила колени при разборке завала. Лязгнул затвор. Дани обернулся. Шаймоши, припав на одно колено, целился в чахоточную горбунью.
– Целься как следует, халтурщик, – последнее слово Дани произнёс на русском языке.
Шаймоши выстрелил. Женщина завалилась на спину и исчезла из вида. Из воронки слышался её надсадный кашель. Внезапно Дани понял, что наступила тишина – со стороны больницы больше не слышалось стрельбы. Из-за груды старого щебня выскочил Алмос. Выхватив из кобуры пистолет, он подбежал к краю воронки.
– Не умеешь стрелять, дьявол! – прошипел он и выстрелил.
Кашель прекратился.
– Будь проклята эта война! – рычал Алмос. – Все мы сгинем в Воронеже. Их проклятая река уже полна нашей техникой. Скоро она выйдет из берегов и унесёт нас всех.
– В конце концов все вы окажетесь в аду. Вы замёрзнете там, но ещё до того, как ваши тела растают, их сожрут волки. Сначала они съедят ваши глаза, потом уши и носы. А сатана откусит твой поганый уд, Габели. Проклинаю вас. Потомство проклинать нет смысла, потому что у вас его нет и не будет.
Серафима внезапно замолчала. Ей стало тяжело дышать. Тонкая, алая струйка выбежала из правого уголка её рта и покатилась к шее.
– Что она говорит, господин лейтенант? – спросил Шаймоши.
– Она проклинает нас, – ответил Дани.
Женщина продолжала говорить, но Дани почему-то перестал понимать русский язык. То есть каждое слово в отдельности он, конечно, понимал. Но смысл фразы в целом ускользал от него. К тому же женщина часто сбивалась на немецкую речь и, если русские слова наводили на него непривычный страх, то немецкие хлестали, как пощёчины.
Шаймоши вскинул винтовку. Щелкнул затвор – он дослал патрон. Но Дани всё таки успел выстрелить первым. Пуля, посланная из винтовки вонзилась в тело женщины на мгновение позже пистолетной. Голос её наконец-то пресёкся. Пуля мелкого калибра угодила в середину груди. Пуля, выпущенная из винтовки, превратила её лицо в кровавое месиво. Серафима уронила голову назад. Руки её раскинулись, словно она возжелала обнять дымное, пышущее зноем небо. Мёртвый мальчишка лежал у неё под боком. Он будто спал, уткнувшись лицом в материнскую подмышку.
– Напрасно мы так, – выдохнул Дани.
– Да ладно! Вам нравилась её внешность. Понимаю. Война. Баб мало. Но на самом-то деле она была не слишком-то хороша. Да и не молода уже, – проговорил Шаймоши.
– Я не о том. Нам надо ещё поймать хромого санитара.
– Кого?
– Старшего брата этого вот Матвея.
– Поймаем!
– Распорядись подвесить обоих так, чтобы было видно от ворот больницы. А на шею этой табличку, что ли, приспособь, чтобы сын наверняка узнал свою мать.
– А мальчишку закопать?
– Нет. Пусть в последний раз повидает брата. И ещё…
Дани с плохо скрываемым раздражением посмотрел в преданные глаза своего ординарца.
– Я прошу тебя сделать так, как она хотела. Если доведётся, похорони их вместе.
Эта улица носила довольно странное название: «Первое Мая». По обе стороны бетонной дороги когда-то стояли одноэтажные дома. Участки земли и огороды русские обносят высокими заборами. В этом состоит одна из особенностей местного менталитета. Русские любят считать чужое. И не только считать, но и обобществлять. Возведение высоких заборов всего лишь попытка оградить своё добро от пытливых глаз соседей. Оберегают благополучие. Нищету и убожество в этих местах принято выставлять напоказ. Но в августе 1942 года на улице Первого Мая уже нечего стало ни скрывать, ни демонстрировать. Улица Первого Мая превратилась в поле руин. Проезжая часть улицы была частично восстановлена интендантскими службами. На разборку завалов выгоняли местное население и военнопленных, которых становилось всё больше. К концу августа губернская больница по-прежнему являлась костью в горле командования 2-й Венгерской армии, превращенная большевиками в постоянно гноящееся гнездо сопротивления. Оттуда на улицу Первого Мая прилетали мины. Оттуда на улицу Первого Мая приползали диверсанты.
Тем августовским днём за рулём «хорьха» как обычно сидел Шаймоши. Он уверенно лавировал между воронками – следами минных разрывов. Дани сидел рядом с ним. Он высматривал на дороге неразорвавшиеся мины. Отто Козьма, Алмос Гаспар и Гильдебрант Хельвиг расположились на заднем сиденье. Они миновали группу усталых и оборванных людей, разбиравших завалы недавно обрушившегося дома. Руины перегородили часть улицы, и Шаймоши пришлось притормозить, чтобы пропустить встречный транспорт. Конвоировали пленных пятеро подчинённых лейтенанта Гаспара. Отдавая честь «хорьху», они беззаботно улыбались.