– Надо говорить имьеню Перви май, – коверкая русские слова говорил Алмос. – Так принято у русских. Так, Дани? Они всё имени чего-то.
– Зачем называть улицу именем календарного дня? – спросил Гильденбрандт.
– Ты должен знать это лучше нас, – засмеялся Алмос. – Потому что ты – немец. Первое мая – праздник коммунаров. Все мы знаем, как сильно было влияние коммунаров в Германии, пока фюрер железной рукой не навёл там порядок.
– Хайль! – весело провозгласил Гильбрандт.
– Зиг хайль! – Отто вытянул руку в приветственном жесте и чувствительно задел Дани по затылку.
– Не вижу логики. Зачем мы колесим между этих руин? – проговорил Алмос, но Гильдебрандт не дал ему договорить.
– Видите, видите то дерево? – закричал он.
– Это тополь, – сказал Отто.
– Какой там тополь! Это огромная яблоня! Видите под ней крышу?
– Мне больше нравятся черепичные крыши, – проговорил Алмос.
– Неважно черепичная она, жестяная или какая-то ещё! Это целая крыша! Понимаете?
Судя по всему, Шаймоши разбирало любопытство. «Хорьх» увеличил скорость и закачался на колдобинах русской дороги, как лодчонка на волнах Дуная. Скоро верный ординарец Дани притормозил у калитки.
Действительно, по странному стечению обстоятельств дом за номером 28 оказался единственным уцелевшим в ряду домов на чётной стороне улицы Первого мая. В отличие от остальных этот дом не был обнесён высоким, глухим забором. Живописный полисадник отгораживал от улицы выкрашенный синей краской, низенький штакетник. На синие ставни отбрасывала тень крона огромной, обильно плодоносящей яблони. Дорожка, ведущая от калитки к дому, была посыпана мелким щебнем. По обе стороны от неё цвели бело-розовые цветы. Чисто вымытые ступени крыльца устилал пёстрый домотканый коврик. На травке под яблоней уже стоял круглый стол на гнутых ножках и несколько стульев. Дани в изумлении уставился на белоснежную скатерть. Ему вдруг сделалось страшно. Что если прямо сейчас со стороны больницы прилетит снаряд или мина? Что если убийственное орудие поднимет в воздух столб чёрной пыли и чьи-нибудь кровавые ошмётки запятнают безупречную белизну крахмального льна?
– В этом доме живут не русские, – заявил Отто.
– Так точно! – засмеялся Гильденбрандт. – Хозяйка дома – немка. Её зовут Мария Иванова.
– Как-как? – изумился Отто, а Дани захохотал:
– Мария Иванова! Типично немецкое имя!
– В этих местах женщины берут фамилии своих мужей. Именно это обстоятельство помогло Марии избежать репрессий и выселения в Сибирь. Её девичья фамилия Фишер.
– Мери Фишер – как мило! – буркнул Алмос. – Но только вот что я вам скажу: видимо, большевики совсем уж тупы. Даже по вешнему виду дома, по этой вот белой скатерти можно определить, что тут живут не русские люди.
– Война приучает нас ко многому. Плохому и хорошему, – раздумчиво заметил Отто. – Сейчас белая скатерть из льна кажется нам экзотической роскошью. В то время как…
Но Гильдебрандт не имел привычки дослушивать речи товарищей до конца.
– Смотрите! Это же настоящий фарфор! Мери накрыла на пять персон! – вскричал он.
И действительно, стол был сервирован с нездешним изяществом. Белый фаянс тарелок, чистейшее стекло бокалов и – о чудо! – мельхиоровые с оригинальной гравировкой вилки и ножи. Настоящая роскошь! За их спинами, в той стороне, где располагалась губернская больница, ухнул разрыв.
– Боже! Только не сейчас! – взвыл Алмос.
– Нам надо торопиться, – проговорил Отто. – Отпразднуем рождение Дани под звуки битвы, а потом и сами ринемся в бой.
– Старина Якоб предрекал нам затишье, – сказал Дани. – Кстати, он и сам обещал непременно быть. Якоб, конечно, заскорузлый солдафон. Однако благодаря его искусству мы всё ещё живы.
– Хайль! – рявкнул Гильдебрандт.
– Зиг хайль! – Отто выкинул правую руку вперёд.
– Ну-ка, Дани! Оцени! – Гильдебрандт запрыгал вокруг стола. – Оцени! Ты же эксперт в таких делах! В кафе «Жебро» сервировка была не намного хуже, а?
– Напитков нет у нас толковых, – буркнул Шаймоши. Он уже выгружал из багажника «хорьха» корзины со снедью. – Ни игристых вин, ни спокойных. Только бренди, и тот ординарный.
А от крыльца к ним уже спешила хозяйка дома, полная и румяная русская немка Мария Генриховна Иванова.
Обильная закуска, бренди, относительный уют – вот иллюзия мирной жизни. Войне и запустению пока не удавалось проникнуть на этот крошечный клочок земли. Пухленькая и немолодая, совсем мирная с виду Мери Фишер успешно отбивала все её наскоки. Вдоль выкрашенного синей краской штакетника Марии Фишер обильно цвели желтые цветы на длинных ножках. За их пышными листьями скрывалась пустая улица, по которой лишь изредка проезжало моторное транспортное средство или гужевая повозка. Запустение соседних подворий скрывал высокий забор. На зады дома вела аккуратная, посыпанная гравием и обложенная кирпичом дорожка. Домик вдовы Фишер не потерял ни одного оконного стекла. На окнах цвели герани и колыхались белые, кружевные занавески.
Закуска на столе претендовала на изысканность, памятную по эпохе «Жебро». Впрочем, очерёдность подачи кушаний не соблюдалась. За холодными закусками не следовали горячие, а десерт не завершал торжественный ужин. Фрау Фишер выставила на стол сразу всё: запечённую по местному рецепту баранину, резанные крупными кусками овощи, очищенный от кожуры и порезанный ломтями арбуз, сероватый, с изрядной примесью отрубей, но безукоризненно свежий хлеб, плавящееся масло, плачущий, пресноватый местный сыр, чесночную колбасу. Шаймоши наполнил их бокалы бренди. Первый тост выпили, не чокаясь и стоя, за павших товарищей. И только потом Алмос спросил:
– Откуда такие яства? Ты ограбил интендантов, Дани?
– Это награда за пойманных вражеских лазутчиков. Капитан Якоб приказал, – Дани сделал многозначительную паузу. – Да! Наш отважный солдафон именно приказал как следует отпраздновать мой день рождения. Что бы всё было, как в кафе «Жебро». Кстати, Шаймоши! Принеси из «хорьха» мой альт.
– Вздрогнем! – провозгласил Отто, и сам наполнил их бокалы.
– Прозит! – Дани поднял бокал.
Гильдебрандт мазал хлеб маслом и накладывал на него колбасу. Хозяйка словно нарочно порезала её толстыми кружочками, а хлеб, наоборот, тоненькими ломтиками. Колбасы было много – более двух фунтов. Ешь – не хочу. Хлеба – наоборот, одна небольшая булка. Бесцветные глаза обер-лейтенанта увлажнились от наслаждения. Дани с нежностью смотрел на Гильденбрандта. Они, конечно, поступили бестактно, начав застольную беседу на венгерском языке.
Невдалеке ухнул взрыв. Это обстоятельство позволило лейтенанту Хельвигу перевести беседу в правильное русло, то есть на немецкий язык.
– Наши стреляют, – проговорил он. – Противотанковая пушка. С чего бы это вдруг?
– Я припоминаю историю о разведчике большевиков, – отозвался Дани на своём безупречном берлинском диалекте.
– О карлике? – переспросил Гильденбрандт.
– О мальчишке, – напомнил Отто.
– О том, кто подорвал подполковника Гербера, – сказал Алмос. – Мы с Дани гонялись за ним по всему Воронежу, а ты, Гильдебрандт, расходовал на него противотанковый боекомплект. Какая расточительность!
– Ха! Тем не менее – слышите? – Больница всё ещё сопротивляется, – кивнул Гильдебрандт. – Я предлагаю выпить за нашего счастливчика. За тебя, Отто. Прозит!
– За меня? Мой день рождения в декабре, если, конечно, доживу.
– За отпускника! – Дани поднял бокал.
– За счастливчика! – Гильдебрандт вскочил. – Виданное ли дело! В разгар боёв получить отпуск!
Товарищи выпили за окончание отпуска лейтенанта Отто Козьмы.
– Чувствую себя рыбой, выброшенной на берег, – проговорил Отто. – Прошедшей ночью, на совещании в штабе, я так и не понял, взята ли проклятая больница. Отбывая в отпуск, я был уверен, что по возвращении застану свою часть где-нибудь в районе Лисок. А она до сих занимает оборону возле проклятой больницы. И ещё. Меня поразило кладбище в сквере. Я пытался пересчитать кресты. Когда я уезжал в Будапешт, там было всего несколько могил. Что же я вижу теперь? Поле крестов!
– Кладбище большевистских танков. Кладбище немецких героев, – Алмос сделал широкий жест рукой и едва не уронил на пол бутылку с остатками бренди. – Эти руины вокруг – тоже кладбище. Фрау Фишер, по-видимому, большая праведница. Мы сидим под это яблоней и не слышим запаха тления, несмотря на то, что воняет повсюду. А губернская больница – вот действительно проклятое место. Сколько раз мы думали, что уничтожили всех врагов? Сколько раз капитан Якоб заявлял, что объект взят?
– Ответьте мне, друзья! – обычно спокойный до флегматичности Отто Козьма внезапно разволновался. – Взята Губернская больница или нет?
– Это вопрос метафизический, – вздохнул Дани. – Мы штурмовали объект силами двух рот. Я и Алмос – мы оба были там. Мои люди обучены технике зачисток. Под моей командой несколько высококлассных спецов, обученных отлову диверсантов. Но тем не менее…
Дани замолчал, услышав, как стукнула калитка. Это верный Шаймоши спешил к ним, неся на потном лице тревогу и озабоченность. Вдалеке ухнул новый разрыв.
– Крупный калибр, – равнодушно заметил Гильдебрандт.
– К нам едет господин Якоб, – заявил Шаймоши, и в тот же миг из-за зарослей жёлтых цветов послышался скрип тормозов.
– Ребята! Подберитесь! – скомандовал Дани.
Повинуясь безошибочному чутью, из дома явилась фрау Фишер. С её появлением снеди на столе не прибавилось, зато сервировке был придан вполне благопристойны вид.
Гильдебрандт ещё застёгивал пуговицы на френче, а Алмос приглаживал слишком пышную для солдата причёску, когда внушительная фигура капитана Якоба уже воздвиглась над столом. Хозяйка быстро скрылась из вида. Шаймоши, подав вновь прибывшему стул, унёсся в направлении огорода. Дани лично наполнил бокал командира. Якоб проглотил бренди, крякнул и задал для порядка первый вопрос:
– О чём толкуют герои за праздничным столом?