– О проклятой губернской больнице, господин капитан, – быстро ответил Дани. – Лейтенант Козьма, наш отпускник, так и не понял, взята она или нет.
Кто из троих пнул его под столом? Скорее всего, это был тот же всуе упомянутый Отто Козьма.
– За каждый этаж и комнату приходилось сражаться в ожесточенных рукопашных схватках, – начал капитан Якоб, топорща усы в сторону пунцовеющего Отто. – Но что увидели наши товарищи, когда сражение кончилось? Больница, которая долго была сосредоточением тяжелых боев, была сверху донизу забита трупами женщин и детей, тяжелобольными и беспомощными людьми, часть которых оперировали всего несколько дней назад. Их кровати большевики использовали в качестве пулеуловительных щитов на окнах. Большевики стреляли в нас из-за кроватей тяжело-больных! Картина настолько бесчеловечная и мрачная, что ее никогда не забудешь. Крепитесь, друзья! – капитан Якоб подал Дани свой пустой уже бокал, и тот снова наполнил его. – Если мы позволим большевизму поднять голову, они станут бросать бомбы на наши дома и больницы. Их ничто не остановит.
– Такого не может быть, – усмехнулся Гильдебрандт. Обер-лейтенант единственный из присутствующих не подчинялся капитану Якобу и, как говорится, мог себе позволить. – В последней речи фюрер сказал…
– Я знаю все речи фюрера назубок! – рявкунул Якоб.
– Хайль!
– Хайль!
– Зиг хайль!
Хором отозвались Дани, Алмос и Отто. Гилдебрандт же просто вскинул пуку. Якоб фыркнул. Пожалуй, жест обер-лейтенанта показался ему чересчур небрежным.
– Большевизм есть проклятие человечества! – в подтверждение его слов одинокая яблоня уронила на середину стола свой недозрелый плод. Дани показалось или все его товарищи дружно вздрогнули? Стук упавшего яблока, звон стекла несколько поумерили пыл капитана. Вздохнув, он продолжил:
– Лейтенант Козьма в чём-то прав. Несколько раз нам казалось, что сражение за больницу закончено. Все её защитники перебиты и сопротивления больше не будет. Габели подтвердит мои слова. Он участвовал в последнем обходе больницы. Тогда мы добрались до так называемого «мужского отделения». Все помещения больницы были завалены трупами. Похоронные команды не справлялись с работами. Ты видел кладбище в больничном парке, Козьма?
Капитан Якоб рокотал. Листочки над их головами подрагивали. Дани считал, сколько раз солдафон Якоб скажет «ты» своим подчинённым. Чудовище Якоб так, наверное, никогда и не поймёт, сколь ему повезло получить под команду столь интеллигентных офицеров.
– Повторяю: всё было завалено трупами!
– Таким зрелищем нас не удивить, – сказал Алмос и правильно сделал. Мыслительная машина Якоба покатилась в ином направлении. Но перед этим их командир, разумеется, сплюнул.
– Мы думали, что битва закончена. Что в больнице не осталось ни одного защитника – только больные. Но едва мы открыли двери «мужского отделения», так эти «больные» оказались «героями» Советской армии. Даже те, кто не мог самостоятельно передвигаться, взяли в руки оружие. Они стреляли по нам, лёжа на кроватях! И тут возникает другой вопрос. Вопрос к тебе, Габели! Кто доставлял туда оружие, если больница со всех сторон окружена? На этот вопрос нам ещё предстоит получить ответ!
Капитан Якоб снова сплюнул.
– Выходит вы всех перебили? На этот раз зачистка удалась? – спросил Отто со всей мыслимой почтительностью.
– Разумеется! Через несколько минут с этими подлецами было покончено так основательно, как они этого заслуживали. Подтвердите мои слова, Габели. Так было?
– Так точно! – рявкнули Дани и Алмос хором.
– Последний узел сопротивления взят. Теперь город можно защищать, не опасаясь удара с тыла.
Завершив тронную речь, капитан Якоб вплотную занялся закусками. Тарелки быстро пустели.
– Странные люди эти русские, – опрокинув с очередной порцией бренди, набив живот обильной и питательной закуской, Гильдебрандт утратил свою обычную живость. – Обычные методы устрашения действую на них самым причудливым образом. Вот, например, взять ту женщину. Врача. Серафиму.
– Её больше нет, – заметил Алмос. – На такой жаре трупы быстро иссыхают. К тому же птицы. Как это называется по-русски, Дани?
– Вороньё.
– Все вы знаете, что участок линии обороны у ворот в Губернскую больницу находится в ведении моей роты, – продолжал Алмос. – Мы действовали согласно договорённости. Казнённых вывешивали на виду у шпаны и отщепенцев, засевших в больнице. Господин капитан, – Алмос со всем мыслимым почтением склонил осенённую буйными кудрями голову перед Якобом. – Серафимы и мальчишки больше у ворот нет. Вороньё! Так называет этих птиц Габели. Они расклевали оба трупа. Впрочем, думаю в губернской больнице устрашать больше некого. Все перебиты.
– Позволите мне высказать своё мнение, господин капитан? – в общении с Ласло Якобом Отто неизменно бывал особенно предупредителен и строго соблюдал субординацию.
– Говори, лейтенант. Что тебе?
– Это по поводу падальщиков, ворон. Нынешнюю ночь я провёл на наблюдательном пункте. В том месте, где раньше были ворота больницы. Когда мы заступали на пост, предметы устрашения всё ещё висели в проёме ворот. Но утром их уже не было.
Жёсткие усы Якоба встали перпендикулярно его же верхней губе. Глаза вытаращились. На этот раз, видимо, по причине сытости, он сплюнул особенно обильно.
– Ну и что? Габели сказал вам – это вороны. Поднимите голову. Они здесь повсюду. Так же, как и мухи.
– Мой дозорный сообщил мне о человеке, якобы пришедшем с территории больницы. Судя по всему, это был один из пациентов, потому что сильно хромал. Тем не менее рана не помешала ему взобраться по столбам ворот и срезать оба трупа.
– Этого не может быть! Трупы расклевали вороны.
– Тогда должны же были остаться скелеты!
Впечатлительный Алмос шумно вздохнул. Гильдебрандт молча таращился на собеседников. Препирательства с начальством были совершенно невыносимы для его немецкой ментальности.
– Мы осмотрели остатки верёвок. Они были перерезаны ножом. Это никак не могли быть вороны, – произнеся это, Отто на всякий случай поднялся и вытянулся по стойке смирно.
– Что думаешь по этому поводу, Габели? – спросил Якоб.
– Думаю, что с больницей ещё могут быть проблемы, – ответил Дани. – Нам предстоит ещё большая работа с местным населением.
– Яд большевизма ещё циркулирует по их жилам вместе с кровью, – проговорил Гильдебрандт.
– Да ты почти поэт, Хельвиг! – усмехнулся Якоб.
Их беседу прервал вой сирены ПВО. Хозяйка, проворно выбежав из дома, открыла дверь, ведущую в погреб.
– Если господа желают, – сказа фрау Мария, жестом приглашая их спуститься в погреб. – Там есть запас воды и отхожее ведро.
– Отхожее ведро! – Гильдебрандт вскочил. – Герои боёв за Воронеж станут мочиться в отхожее ведро!
Фрау Мария, пожав плечами, стала спускаться в погреб. Дани посмотрел вверх. Вороны исчезли, оставив небо в распоряжении самолётов с красными звёздами на крыльях. Их огромные тела нависли над горизонтом, но рева турбин пока не было слышно. Над улицей Первого мая всё ещё заходилась воем сирена ПВО.
Отто, выскочив из-за стола, побежал по дорожке за дом.
– Никак не может отвыкнуть… или привыкнуть, бедный наш отпускник! – покачал головой Алмос.
Дани поднялся. Он подошёл к изгороди. Ему показалось или в зарослях мелькнула чья-то быстрая тень? Слишком большая для кошки или любого другого зверя, имеющего обыкновение жить вблизи человеческого жилья, она исчезла стремительно, оставив Дани в недоумении. Он позабыл спросить у Гильдебрандта, живёт ли фрау Мария одна или у неё есть ребёнок.
– Шаймоши! Убирайся-ка прочь! – ревел за его спиной Якоб. – Бери «хорьх» и следуй в штаб. Я должен знать последнюю сводку.
Шаймоши, ни слова не говоря, побежал к калитке.
Дани бродил вдоль изгороди, стараясь найти следы неизвестного проныры. Беспокойное чутьё ловца диверсантов заставляло его осматривать каждый куст. Милая фрау Мария! Свирепый Бог этой земли сохранил её подворье в первозданно-идеальном порядке. Кусты смородины, идеально выровненные грядки с овощами, жестяные бочки наполнены водой для полива, в сарае блеет и возится живность и ни одной минной воронки, и ни одного следа автоматной очереди на идеально оштукатуренной стене. Зады хозяйства содержались в таком же идеальном порядке, как и его лицевая сторона. На заднем дворе Дани обнаружил задумчивого Отто.
– Я не добежал до нужника, – сообщил ему товарищ.
– А я ищу…
– Кого или что?
– Не знаю. Но вряд ли это кот. Скорее всего, кто-то более крупный.
– По огороду бегает какой-то мальчишка. Может быть, это сын фрау?
– У Марии Фишер нет детей. Ни сыновей, ни дочек, – Гильдебрандт вышел из-за угла дома и присоединился к ним. – Я думаю, ложная тревога. Бомбардировщики пройдут стороной. Сегодня их цель не мы.
Дани нехотя последовал за товарищами к столу, где капитан Якоб и лейтенант Гаспар допивали остатки праздничного бренди.
– Я говорю, вокруг дома ошивается какой-то мальчишка, – повторил Отто.
– Кто о чём, а Козьма о партизанах! – засмеялся Гильдебрандт. – Наш Отто боится партизан. Партизаны ему видятся под каждым кустом!
– Действительно, Козьма! – капитан Якоб надул и без того толстые губы. – Люди нашего доблестного Гаспара систематически обшаривают руины. Буквально просевают щебень через пальцы. Все выходы из больничного парка блокированы. Так, Гаспар?
– То так! – кивнул Алмос.
– Какие там партизаны! – обиделся Отто. – Мальчишка заметно припадает на левую ногу.
– Сейчас весь мир не здоров, – вздохнул Дани. – Что поделать! Война! Выпьем же за то, чтобы наши раны, если уж их не избежать, были бы лёгкими!
– Какая там война! – вздохнул Отто. – Прозит!
Он шумно проглотил бренди и продолжил:
– Парень заметно припадает на левую ногу. Похоже, у него врождённый подвывих. Помнишь, Дани, как Гильдебрандт рассказывал нам про разведчика-партизана? Припомни! Тот, что выносил раненых с танкового поля. Да ты же и сам его видел!