Чаплин сказал кому-то из журналистов: «В английских рецензиях на «Графиню» меня больше всего шокировала их анонимность. Причем все выпады исключительно личные. Их интересует одно – Чаплин провалился». Брандо позвонил Лорен и сказал: «Нас просто уничтожили». Американские критики не отставали от английских. Босли Кроутер из New York Times писал: «Это фиаско, причем одно из самых обидных и ненужных, которые, насколько я знаю, случались с фильмами». Помощник, читавший Чаплину слова Кроутера, вспоминает: «Он слушал стоически, сложив руки на груди – с бесстрастным лицом. Молча. Когда я закончил, он вышел из комнаты».
К Ч.Ч. все ближе подступали тени смерти… Его старший брат Сидни умер 16 апреля 1965 года, в день рождения самого Чаплина. Летом 1967 года скончался его любимый оператор Ролли Тотеро, с которым Чарли работал столько лет… Затем, в следующем году, умер его старший сын. Чарльзу было всего 43 года… Пережить все это Чаплину помогла преданная жена. Он ни на секунду не отпускал Уну от себя. Автор романов о супершпионе Джеймсе Бонде Иэн Флеминг после визита в Веве заметил: «…так приятно было видеть двух людей, искренне наслаждающихся взаимной любовью». Они находили удовольствие в обществе друг друга. Они постоянно держались за руки. Уна часто гладила мужа по голове и целовала.
Безусловно, эта семейная идиллия не была безоблачной. Друзья и знакомые иногда замечали нервозность и напряженность Уны. Говорили, что она пыталась снимать их спиртным. Администратор Чаплина Рейчел Форд пожимает плечами: «Уна никогда не пила втайне. Чарли знал. Она пыталась спрятаться, когда они ссорились, – запиралась на несколько дней и пила… Однажды я приехала, чтобы уладить какие-то дела, и застала его в жуткой ярости. Она убежала в свою комнату и заперла дверь. Он пытался вытащить ее оттуда… Это был настоящий ад».
В 1967 году Чаплин сказал: «…в своем возрасте я не хочу впустую тратить дни. Я хочу жить каждую минуту». В 78-й день рождения он с шутливой злостью набросился на именинный торт. Сохранилась фотография, на которой Чарли нацелился на торт большим ножом. Чаплин по-прежнему работал и начал подготовку к съемкам следующей картины.
Он трудился над сценарием фильма, который назвал «Другая» (The Freak). Это была история о крылатой девочке, которой поклонялись в Чили, считая ангелом, спустившимся с небес, но затем ее похитили и увезли в Лондон, где ей пришлось пережить множество несчастий. Роль девочки Чарли писал для своей дочери Виктории, но из этой идеи ничего не вышло. В студии Shepperton прошли пробы, была сделана раскадровка, но на этом все и закончилось. Виктория Чаплин говорила: «Я прямо умирала от желания сняться в «Другой», но чувствовала, что фильму что-то мешает. Помню, как на Рождество 1969 года мама сказала мне, отозвав в буфетную: «Знаешь, на самом деле я не хочу, чтобы отец делал этот фильм. Если он возьмет на себя такую ношу, это его убьет… Или он будет жить, или умрет, снимая фильм». Проект был остановлен. Чаплин этого не заметил – или ему не сказали, – и еще пять лет продолжал время от времени работать над этой идеей.
Но предполагаемая героиня покинула его. Виктория Чаплин сбежала в Париж с молодым французским актером Жаном Батистом Тьере, и в 1971 году они основали собственный цирк, названный Le Cirque Imaginaire. Чаплин жаловался своему музыкальному консультанту Эрику Джеймсу: «Я любил ее, как и всех своих детей, и дал ей все, что она хотела. Почему она отплатила мне этим?»
Джеймс сказал, что Чаплин может попытаться помочь Виктории, если ей и ее другу сейчас трудно. В ответ Чарли вскочил и, в буквальном смысле слова дрожа от ярости, крикнул: «Помочь ей! Помочь ей! Она больше никогда, слышишь, никогда не переступит порог этого дома!»
Джеймс приехал в Веве для того, чтобы помочь Чаплину с новой партитурой для повторного выпуска фильма «Цирк». За всю свою творческую карьеру Чарли написал более 80 музыкальных произведений, однако теперь его воображение начало угасать… В своих мемуарах Джеймс писал: «Мне удавалось предлагать мелодии и идеи, которые были для него приемлемы». Он приводил и другие подробности жизни в Веве. Эрик вспоминал, как Чаплин все время мерз и требовал затопить печи во всех комнатах, которыми он пользовался, как у него появилась привычка немного дремать после обеда, как дома он предпочитал простую пищу, но в ресторанах выбирал экзотические блюда, как он с удовольствием слушал, когда Джеймс наигрывал песенки из мюзик-холлов его детства, как он иногда сам исполнял эти песенки на манер Весты Тилли или Мэри Ллойд. А еще – как он ненавидел Рождество.
Произошло то, чего не могло не произойти. Чаплин удостоился звезды на голливудской Аллее славы. Это случилось в начале весны 1972 года и было лишь прелюдией к грандиозному примирению. После 20-летнего отсутствия Чарли возвращался в Америку, причем это было не просто сентиментальное путешествие. Чаплин подписал необычайно выгодный договор, связанный с прокатом некоторых его старых фильмов, и поездки в Нью-Йорк и Лос-Анджелес должны были стать лучшим рекламным туром.
В Нью-Йорк он прибыл 3 апреля 1972 года. Во время перелета Чарли был напряжен, опасаясь, что ожидавшие его в аэропорту журналисты настроены враждебно. Похоже, он даже боялся покушения и поклялся, что если увидит пикеты, направленные против него, то немедленно вернется в Швейцарию. По всей вероятности, обида и подозрительность так никуда и не делись…
Чаплин присутствовал на торжественном обеде, устроенном в его честь, и пожимал руку каждому гостю. Он до такой степени устал, что обменялся рукопожатием с собственной женой, а затем с официантом, который предложил ему бокал вина. Следующим вечером во время демонстрации фильма 1921 года «Праздный класс» в зале филармонии после окончания сеанса публика встала и устроила ему овацию, крича: «Чарли! Чарли!» В ответ Чаплин сказал: «Я родился заново. В отличие от вас мне сегодня очень трудно говорить, потому что я очень волнуюсь».
Он обсуждал этот случай с репортером журнала Life. «Бог мой, – сказал Чарли. – Любовь публики. Как мило». Затем он прибавил, что зрители были словно дети, которые сожалеют о своем поступке после того, как их отшлепали. Обида прошла. «Думаю, я был готов заплакать, как ребенок. Я больше не мог сдерживать свои чувства». Однако способность к самоанализу он не утратил. «Но самое главное произошло потом, здесь, в отеле, когда все отправились по домам, и я почувствовал то, что чувствовал Гамлет. Вот я один. Я словно вернулся в начало своей карьеры. Очень ярко. И ощутил внутри такую же грусть». Возможно, Чарли вспоминал вечер весны 1913-го в Нью-Йорке, когда он расплакался на представлении вагнеровского «Тангейзера». Его спрашивали, чувствует ли он горечь от того, как с ним обращались в 50-е годы. «Нет, нет, я ничего такого не чувствую», – ответил Чаплин.
Вместе с Уной он полетел на Западное побережье и по прибытии в Лос-Анджелес сказал встречающим: «Как приятно вернуться в Нью-Йорк!» Временами ясность мысли уже покидала Чарли… Он присутствовал на церемонии вручения премии «Оскар», в конце которой был показан документальный фильм о жизни и творчестве его самого – Чарли Чаплина. Когда экран погас и зажегся свет, он стоял на сцене. Один. Публика встретила его беспрецедентной овацией. Приветственные крики и аплодисменты не стихали несколько минут. Чаплину вручили специальный приз за бесценный вклад в то, что в этом веке кинематограф стал искусством. Зал снова аплодировал ему стоя. Чаплин был тронут до слез. Он помахал рукой и послал зрителям воздушный поцелуй. «Слова кажутся такими пустыми, – наконец сказал он, – такими ничтожными…»
Чаплин очень устал во время этой поездки. По возвращении в Веве он неудачно упал и повредил позвоночник. После этого случая Ч.Ч. редко покидал дом и не мог долго ходить без посторонней помощи. Кроме того, Чарли страдал от подагры. Он почти совсем не принимал гостей, но те, кто удостаивался такой чести, отмечали, что Чарли не отрывал глаз от тарелки и ел очень медленно. Он бесконечно перечитывал «Оливера Твиста» – вероятно, как напоминание о старом Лондоне. В последние годы Уна возила мужа по участку вокруг дома на инвалидном кресле.
Чаплина постоянно преследовал страх, что его забудут. В прошлом, когда его не узнавали, он расстраивался и даже злился. Ему всегда хотелось быть на виду. Теперь, в последние годы жизни, его беспокоило забвение в более широком смысле слова. В 1974 году он вместе с писателем Фрэнсисом Виндхэмом выпустил мемуары под названием «Моя жизнь в фотографиях» (My Life in Pictures). Виндхэм вспоминал, что Чарли требовал постоянного присутствия и заботы жены. «Он должен был все время видеть ее. Если она двигалась или ему казалось, что она собирается выйти из комнаты, он пугался». Нетрудно представить, каково приходилось Уне.
Весной 1975 года Чаплин приехал в Лондон. 4 марта королева Елизавета II посвятила его в рыцари. Как-то раз Чарли сказал, что его называют «мистер Чаплин» и он этим гордится, однако превращение в сэра Чарльза Чаплина было удовольствием совсем другого рода.
Летом он опять отправился в Великобританию. В Лондоне, в «своем» номере на пятом этаже отеля Savoy, Чаплин упал и повторно повредил спину. Пришлось возвращаться в Швейцарию. Теперь за ним круглосуточно присматривала сиделка.
Весь этот и следующий год состояние Чаплина ухудшалось. Ему стало трудно общаться с людьми. Временами он погружался в полубессознательное состояние, а однажды не смог вспомнить имя матери двух своих старших сыновей Литы Грей. В июне 1976 года Чарли сказал: «Работать – значит жить, а я люблю жить…» Уна помнит, как однажды в четыре утра ее разбудил голос мужа. Он рассуждал о своих фильмах: «Они прекрасны, но я больше никогда не буду их снимать…»
Вскоре после этого Чаплин перенес инсульт и остался частично парализованным. Он почти не узнавал людей, которых когда-то хорошо знал. Кинорежиссер Питер Богданович задумал снять документальный фильм о легенде немого кино. Один из его коллег рассказывал, что Питер приехал в Веве и обнаружил, что Чаплин больше не Чаплин. Он практически полностью потерял память – осталось только тело, почти без разума. Он с трудом отвечал на вопросы. Можно было услышать лишь односложные слова и то неразборчиво. Младший сын Чаплина Кристофер вспоминает: «…в последний год или около того отец сделался необщительным… мое самое яркое воспоминание о нем в последний год жизни – как я сижу напротив него за обеденным столом, а он просто смотрит на меня. У него были пронзительные голубые глаза. Я часто пытался понять, о чем он думает».