Чарли Паркер. Книги 1 - 10 — страница 48 из 56

анных аль-Дайни и его предшественниками, не имели большой стоимости в денежном выражении, но представляли собой вехи, памятники цивилизации, либо изменившейся до неузнаваемости, либо полностью исчезнувшей из этого мира. Во многих отношениях именно подвал был любимым местом аль-Дайни в музее, ибо никто не знал, какие тайны здесь скрываются, какие неведомые сокровища можно обнаружить. Пока, сказать по правде, таковых нашлось не так уж много, но кладовая не пустела, потому что на каждый внесенный в каталог черепок или осколок статуи приходился десяток новых, только что обнаруженных. Объем известного постоянно увеличивался, но и с неисследованным происходило то же самое. Человек менее увлеченный считал бы эту работу бесплодной и невыполнимой, но в том, что касалось знаний, аль-Дайни был романтиком, и мысль о постоянно пополняющемся запасе неизвестного отзывалась радостью в его душе.

Держа в руке фонарик – Пэтчет, тоже с фонариком, следовал за ним, – аль-Дайни пробрался через каньоны архива и понял, что ключ уже не нужен – разбитая дверь болталась на петлях. В подвале было жарко и душно, в воздухе стоял резкий запах горящего пенопласта – грабители использовали его куски в качестве факелов, поскольку электричество отключилось за несколько часов до вторжения, – но внимание аль-Дайни привлекло вовсе не это. Мародеры и здесь оставили свои следы – перевернутые стеллажи, разбросанное содержимое ящиков и коробок, даже сожженные документы, – но, должно быть, не нашли ничего ценного для себя и убрались сравнительно быстро. Тем не менее кое-что определенно исчезло, и аль-Дайни с тревогой двинулся дальше. Добравшись до нужного места, он остановился и в отчаянии уставился на пустую полку. И все же надежда еще оставалась.

– Кое-что пропало, – сказал он Пэтчету, – и я умоляю вас помочь мне найти это.

– Что мы ищем?

– Свинцовый контейнер. Не очень крупный. – Ученый развел ладони примерно на два фута. – Простой контейнер с обычным запором и небольшим замком.

Вместе они осмотрели все открытые помещения подвала, а когда Пэтчет ушел по вызову командира отделения, аль-Дайни один продолжал поиски до наступления ночи, но никаких следов свинцового контейнера так и не нашел.

Если хочешь спрятать что-то ценное, положи это в кучу хлама. А еще лучше – заверни в тряпье, так что сокровище, даже оставаясь на виду, не привлечет ничьего внимания. Предмет даже можно занести в каталог как то, чем он не является; в данном случае: свинцовый контейнер, персидский, шестнадцатый век, внутри ничем не примечательный закрытый ящичек чуть меньшего размера, изготовлен, по всей вероятности, из железа и окрашен красной краской. Дата: неизвестна. Источник: неизвестен. Ценность: минимальная.

Содержимое: нет.

И все это – ложь, в особенности последний пункт, потому что если приблизиться к ящичку, находящемуся внутри контейнера, то покажется, что в нем кто-то говорит.

Точнее, не говорит.

Шепчет.

Мыс Элизабет, штат Мэн

Май 2009 года

Собака услышала, что ее зовут, и настороженно подошла к лестнице. Она спала на одной из кроватей, чего ей не полагалось. Прислушавшись, она не различила в голосе ничего, что намекало бы на опасность. Позвали снова. Звякнул поводок. Собака вскочила и бросилась вниз по ступенькам, едва не упав внизу.

Дэмиен Пэтчет успокоил ее, подняв руку, и пристегнул поводок к ошейнику. На улице было тепло, но пришел он в защитной военной куртке. Учуяв знакомый запах, собака ткнулась носом в карман, но Дэмиен отогнал ее. Отец отправился в ресторан, и в доме было тихо. Солнце клонилось к закату, и когда Дэмиен повел животное через лес к морю, небо у него за спиной уже отливало красным золотом.

Не привыкшая к ограничениям, собака нетерпеливо покусывала поводок. Обычно на прогулках ей предоставлялась полная свобода, можно было носиться где угодно, и теперь она недовольно рвалась вперед. Ей даже не позволили остановиться и принюхаться, а когда она попыталась помочиться, грубо и бесцеремонно потащили дальше. На ближайшей березе висело гнездо пятнистых ос. Сейчас, к вечеру, серое сооружение, днем представлявшее собой гудящую агрессивную массу, притихло. В начале недели, когда собака попыталась отведать сладкого березового сока – слетевший с дерева желтобрюхий дятел-сосун продолбил в коре дырку, оставив манящий источник для разного рода насекомых, птичек и белок, – ее ужалила оса. Теперь, приближаясь к знакомому дереву, собака это вспомнила и, заскулив, попыталась обойти березу, но Пэтчет успокоил зверя, погладил и сменил направление – в сторону от места происшествия.

В детстве Дэмиена всегда привлекали пчелы, осы и шершни. Эта колония сформировалась весной, когда оплодотворенная матка, очнувшись от многомесячного сна, начала отщипывать кусочки древесины, перетирать их во рту, смачивать слюной и прессовать, создавая бумажную пульпу, к которой она постепенно добавляла шестиугольные соты для младшего поколения: самок из оплодотворенных яиц и самцов из нетронутых. Как и когда-то мальчишкой, он внимательно прослеживал каждую стадию развития. Более всего его привлекал именно аспект женского правления: в их семье решения всегда принимали мужчины – по крайней мере, он так считал, пока, повзрослев, не стал понимать, как мать, бабушки и многочисленные тетушки и кузины, используя самые разнообразные приемы и действуя скрытно, почти незаметно, манипулируют своими мужчинами, достигая нужных им целей. Здесь, в этом сером гнезде, матка правила более открыто – она производила защитников гнезда, питала и питалась, согревала личинки, дрожа всем телом, запертая в колоколообразной камере, которую сама создала.

Он смотрел на гнездо, почти невидимое среди листьев, словно не хотел уходить. Дэмиен видел и замечал все – сплетенную пауком сеточку, муравьиные гнезда, ползущую по лапчатке зеленую гусеницу, и взгляд его задерживался на каждой сущей твари, фиксировал и отправлял в кладовую памяти.

Когда он остановился, в воздухе уже ощущался запах моря. Посторонний, окажись он рядом, подумал бы, что парень плачет. Лицо его исказилось, плечи содрогались от сдерживаемых рыданий. Дэмиен посмотрел по сторонам, словно высматривая кого-то между деревьями, но он только слышал птичьи перепевы да шум бьющихся о берег волн.

Собаку звали Сэнди. У десятилетней дворняжки, очень походившей на ретривера, хозяев было двое – Дэмиен и его отец. Несмотря на длительное отсутствие сына, Сэнди одинаково любила обоих, и они любили Сэнди. Собака не понимала, почему сегодня младший хозяин ведет себя так, обычно он позволял ей больше, чем старший. Сэнди неуверенно помахала хвостом, когда Дэмиен, опустившись на корточки, привязал поводок к молодому деревцу. Потом хозяин выпрямился и достал из кармана револьвер. Это был «смит и вессон спешл» 10-й модели. Дэмиен купил его у дилера, клявшегося, что оружие принадлежало ветерану Вьетнама, чья жизнь дала крен. Впоследствии выяснилось, что ветерану просто не хватало денег на кокаин, и в итоге дурная привычка стоила ему жизни. Дэмиен закрыл уши ладонями, так что револьвер в правой руке смотрел теперь в небо, потряс головой и крепко зажмурился.

– Пожалуйста, перестань. Умоляю. Пожалуйста.

Губы его скривились, из носа побежало, его трясло, и он направил револьвер на собаку. Дуло находилось в считаных дюймах от морды дворняжки. Сэнди подалась вперед и обнюхала оружие. Оно пахло машинным маслом и порохом. Собака хорошо знала эти запахи, так как хозяева часто брали ее с собой поохотиться на птиц, и она приносила им добычу. В предвкушении игры Сэнди приветливо помахала хвостом.

– Нет, – выдавил Дэмиен. – Не заставляй меня делать это. Не надо. Пожалуйста.

Палец на спусковом крючке напрягся. Рука дрожала. Огромным усилием воли он отвел револьвер от собаки; вырвавшийся крик улетел в сторону моря и заходящего солнца. Скрипнув зубами, Дэмиен отстегнул поводок от ошейника.

– Уходи! Домой, Сэнди! Беги домой!

Собака поджала хвост, но тот еще едва заметно подрагивал. Она не хотела уходить. Что-то было не так, и Сэнди это чуяла. И тогда Дэмиен надвинулся на нее с явным намерением пнуть, решив не делать этого только в последний момент. Отбежав на приличное расстояние, собака остановилась, но хозяин снова кинулся к ней, и Сэнди побежала – и бежала, пока не услышала выстрел. Собака вскинула голову, повернулась и медленно потрусила назад – посмотреть, кого там подстрелил хозяин.

Часть I

Так же по воле своей я сражался за них, ибо с ними

Ныне никто из людей на земле состязаться не мог бы[67].

Гомер «Илиада», книга 1

Глава 1

Пришло лето, сезон пробуждения. Здесь, в северном штате, в отличие от южных, весна – всего лишь иллюзия, обещание, которое дается, но никогда не выполняется, пародия на новую жизнь, в которой нового только почерневший снег да медленно тающий лед. У побережий и болот, в Большом северном лесу и солончаках Скарборо природа научилась выжидать своего часа. Пусть зима продолжает править в феврале и марте, медленно отступая к сорок девятой параллели, отстаивая с боем каждый клочок земли. К апрелю ивы и тополя, орешник и вязы под птичьи трели уже дали почки. Они ждали этого с осени, их листочки еще спрятаны, но уже готовы развернуться, и вскоре болота покрылись пурпурно-коричневым ковром ольхи, бурундуки и бобры вышли из спячки. Небо расцвело вальдшнепами, гусями и граклами, разбросанными, как семена, по голубому полю. И вот наконец май принес лето, и все, что спало, проснулось. Всё и вся.

Солнце разлилось по подоконнику, грея мне спину, а в чашке был свежий кофе.

– Нехорошее дело, – сказал Кайл Куинн, аккуратный, плотно сбитый мужчина во всем белом, владелец закусочной «Дворец» в Бидфорде. Кроме того, он исполнял обязанности шеф-повара, и должен сказать, такого чистюли шефа я в жизни не видел. Мне доводилось есть в забегаловках, где, едва взглянув на повара, начинаешь подумывать, а не пропить ли курс антибиотиков, но Кайл всегда выглядел очень опрятным, а его кухня такой безупречно чистой, что в сравнении с «Дворцом» даже некоторые палаты интенсивной терапии выглядели грязноватыми, а иной хирург, взглянув на руки Кайла, отправился бы мыть свои.

«Дворец» был старейшей забегаловкой-вагончиком в Мэне, построенной по спецзаказу «Поллард компани» в Лоуэлле, Массачусетс; белая и красная краска на нем оставались свежими и яркими, а золоченая надпись на окне, подтверждавшая, что «приглашаются дамы», по-прежнему пламенела. Закусочная открылась в 1927 году и с тех пор сменила пять владельцев, последним из которых стал Кайл. Здесь подавали только завтрак и закрывались к полудню, но заведение было одним из тех маленьких сокровищ, благодаря которым повседневная жизнь становится чуть более сносной.

– Да, – согласился я. – Хуже и быть не может. – На стойке передо мной лежала «Портленд пресс геральд». Заголовок на первой странице пониже сгиба гласил: «НИКАКИХ ЗАЦЕПОК В ДЕЛЕ ОБ УБИЙСТВЕ ПАТРУЛЬНОГО».

Патрульного полицейского Фостера Жандро, о котором шла речь в газете, нашли застреленным в его собственном грузовике на самой окраине городка Сако за бывшим баром «Голубая луна». В тот день он был свободен от дежурства и одет в штатское. Что привлекло патрульного в «Голубую луну», никто не знал, тем более что смерть, как показало вскрытие, наступила между полуночью и двумя часами ночи, когда никаких дел у выгоревшей коробки не пользовавшегося популярностью бара ни у кого быть не могло. Тело обнаружила бригада дорожных рабочих, которые завернули на парковочную площадку у «Голубой луны» выпить кофе и покурить перед началом дневной смены. В него выстрелили с близкого расстояния дважды из оружия 22-го калибра – в сердце и голову. Налицо были все признаки того, что его казнили.

– Это место всегда притягивало неприятности как магнит, – изрек Кайл. – После того, как бар сгорел, надо было все сровнять с землей.

– Точно. А что поставить вместо?

– Могильный камень. Надгробную плиту с именем Салли Кливер.

Кайл отправился наливать кофе остальным посетителям, большинство из которых читали или негромко разговаривали, усевшись в ряд, словно персонажи на картине Нормана Рокуэлла. Во «Дворце» не было ни кабинок, ни столов – только пятнадцать табуретов. Я занял последний, самый дальний от двери. Часы показывали начало двенадцатого, и закусочная, строго говоря, была закрыта, но Кайл никого не торопил. Такое это было заведение.

Салли Кливер. Это имя упоминалось в отчете об убийстве Жандро, этом незначительном эпизоде местной истории, который большинство жителей предпочло бы забыть, но ставшем последним гвоздем в крышку гроба «Голубой луны». После ее смерти бар заколотили, а еще через пару месяцев сожгли. Владельца допросили на предмет поджога и махинации со страховкой, но только формально. Все в округе прекрасно знали, что красного петуха пустила семейка Кливеров, и за это их никто бы винить не стал.

Бар стоял закрытым уже лет десять, что не вызывало ни малейших сожалений даже у частенько наведывавшихся пьянчуг. Местные всегда называли его «Хандрой», поскольку пребывание в нем настроения и самочувствия никому не улучшало, даже если посетитель не ел и не пил ничего, что не открыто у него на глазах. Заведение было мрачным, напоминавшим кирпичную крепость, увенчанную вывеской с подсветкой из четырех ламп, из которых больше трех никогда не работало. Постоянный полумрак в баре скрывал пыль и грязь; все стулья были привинчены к полу, что помогало пьяным держаться на ногах. Меню было составлено прямо по рецептам кулинарной школы хронического ожирения, но большинство клиентов предпочитали обходиться бесплатными орешками к пиву, подсоленными до опасного для здоровья уровня, чтобы склонить посетителей к потреблению алкоголя. В конце вечера несъеденные, но захватанные жирными пальцами орешки ссыпались в большой мешок, который бармен Эрл Хэнли держал возле раковины. Помимо Эрла, бармена в заведении не было. Когда он болел или занимался делами более важными, чем маринование алкашей, «Голубая луна» не открывалась. Иногда, наблюдая подтягивающихся за ежедневной порцией завсегдатаев, было трудно сказать, огорчаются они, обнаружив дверь запертой, или испытывают чувство облегчения.

А потом умерла Салли Кливер, и вместе с ней закатилась «Голубая луна».

Никакой загадки в ее смерти не было. Двадцатитрехлетняя Салли жила с бездельником по имени Клифтон Андреас, для приятелей – просто Клиффи. Салли работала официанткой и, похоже, каждую неделю откладывала немного деньжат, надеясь, видимо, скопить достаточную сумму и найти для сожителя киллера или убедить Эрла Хэнли зарядить его пивные орешки убойной дозой крысиного яда. Я шапочно знал Клиффи Андреаса – как человека, которого лучше обходить стороной. Не было собачонки, встретив которую Клиффи не возжелал бы утопить, и не было жучка, которого он не захотел бы раздавить. Работу предпочитал сезонную, но поскольку никакой квалификацией не обладал, то нигде дольше месяца и не задерживался. За работу брался в самом крайнем случае, когда денег не оставалось совсем, заработок рассматривал как крайнее средство, если занять, украсть или отнять у более слабого и нуждающегося не представлялось возможным. Клиффи обладал тем особенным шармом плохого парня, который так притягивает женщин, демонстративно считающих добропорядочных мужчин слабаками, пусть даже втайне они и мечтают о самом обычном парне, который не барахтался бы в грязи на дне жизни и не тащил за собой другого.

С Салли Кливер я знаком не был. Судя по всему, она не отличалась высокой самооценкой и на многое не рассчитывала, но Клиффи умудрился понизить самооценку еще больше, не дотянув при этом и до нижней планки ожиданий женщины. В общем, однажды вечером Клиффи нашел скромную, горбом добытую заначку и решил устроить для себя и приятелей приятный вечер в «Голубой луне». Салли, придя домой и не обнаружив денег, отправилась искать Клиффи в его любимом пристанище и нашла в баре, где он правил бал, потратив ее скудный запас на единственную в заведении бутылку коньяка. В первый и последний раз Салли отважилась постоять за себя. Обложив сожителя проклятиями, она исцарапала ему физиономию и вцепилась в волосы, так что Эрл Хэнли в конце концов предложил Клиффи избавить заведение от его женщины и домашних проблем и не возвращаться, пока она не утихнет, а проблемы не будут решены.

Недолго думая, Клиффи Андреас схватил Салли Кливер за воротник и выволок через заднюю дверь. Некоторое время посетители бара слушали, как он приводит ее в чувство. В бар Клиффи вернулся со сбитыми костяшками пальцев и следами крови на руках и лице. Эрл Хэнли налил ему еще стаканчик и выскользнул за дверь – проверить, как там Салли. К тому времени она уже захлебывалась собственной кровью на задней парковке, где и умерла еще до прибытия «Скорой».

На этом «Голубой луне» и Клиффи Андреасу пришел конец. Он получил от десяти до пятнадцати, отсидел восемь в Томастоне, а через два месяца после освобождения погиб от руки «неустановленного лица», забравшего у Клиффи часы, но не тронувшего бумажник. Часы потом нашли в ближайшей канаве. А люди шептались, что, мол, у Кливеров хорошая память.

И вот теперь Фостер Жандро погиб буквально в нескольких ярдах от того места, где захлебнулась кровью Салли Кливер, и полицейским пришлось вновь потревожить давно остывший пепел истории «Голубой луны». Полиции штата не нравилось терять своих сотрудников, не нравилось ни в далеком 1924-м, когда в дорожной аварии с мотоциклом в Маттавамкеге погиб Эмори Гуч, ни в 1964-м, когда Чарли Блэк стал первым полицейским, застреленным при налете на банк в Южном Бервике. Но с убийством Жандро не все было ясно. Газета писала, что зацепок у следователей нет, однако согласно молве дело обстояло иначе. На земле рядом с машиной Жандро нашли пузырек с крэком; похожие осколки обнаружились и на полу у него под ногами. Тесты не выявили следов наркотика в организме, но в полиции стали всерьез подозревать, что сотрудник приторговывал наркотой, а это не обещало ничего хорошего.

Закусочная понемногу пустела, но я своего места не покидал и в конце концов остался у стойки один. Кайл меня не беспокоил и, убедившись, что моя чашка полна, взялся за уборку. Последние завсегдатаи, преимущественно пожилые люди, для которых посещение «Дворца» было обязательным событием недели, расплатились и ушли.

Офиса у меня никогда не было. Мне он был не нужен, а если б я и обзавелся таковым, то, наверное, никогда не мог бы спокойно раскошеливаться на его содержание, даже если аренда в Портленде или Скарборо обошлась бы недорого. Клиенты лишь изредка заговаривали про отсутствие офиса, а в тех случаях, когда все же возникала необходимость в приватности и особой осторожности, мне всегда удавалось, попросив об одолжении, заполучить в свое распоряжение подходящую комнату. Время от времени я пользовался кабинетом своего адвоката во Фрипорте, но обычно людям не нравится ходить в такие кабинеты, как не нравятся и сами адвокаты. Обращаясь ко мне за помощью, большинство, как я понял, предпочитали неформальный подход. Обычно я сам отправлялся к ним, и разговор шел у них дома, но иногда для встречи годилась и тихая, скромная закусочная вроде «Дворца». В данном случае место выбрал потенциальный клиент, и меня оно устраивало как нельзя лучше.

Вскоре после полудня дверь закусочной открылась, и в зал вошел мужчина лет семидесяти. Выглядел он так, что вполне мог бы служить эталоном типичного янки старой закалки: бейсболка, куртка «Л. Л. Бин» поверх клетчатой рубашки, аккуратные джинсы и рабочие ботинки. Крепкий, как натянутый канат, с морщинистым, обветренным лицом и светло-карими глазами, поблескивавшими за стеклами на удивление модных, в стальной оправе, очков. Поздоровавшись с Кайлом – старик назвал его по имени, – он снял бейсболку и вежливо поклонился Таре, дочери Кайла, которая убиралась за стойкой и ответила гостю улыбкой.

– Рада вас видеть, мистер Пэтчет. Давненько вы к нам не заглядывали. – В голосе ее прозвучала мягкая нотка, взгляд просветлел, и этого было вполне достаточно, учитывая недавно постигшее старика горе.

Из служебного окошка между кухней и баром высунул голову Кайл.

– Пришел проведать настоящую закусочную, а, Беннет? Похоже, подкормиться тебе не помешает.

Беннет Пэтчет усмехнулся и взмахнул рукой, как будто слова Кайла были назойливо жужжащими над головой мухами, после чего опустился на табурет рядом со мной. Более сорока лет Пэтчет владел рестораном «Дюны», возле автодрома на шоссе 1. Заведение открыл его отец, вернувшись домой после службы в Европе; он же и управлял им до Беннета. На стенах в «Дюнах» до сих пор висели фотографии Пэтчета-старшего, некоторые военных времен – там его окружали молодые солдаты, уважительно смотревшие на своего сержанта. Умер он, не дожив до пятидесяти, после чего бизнес взял на себя сын. Беннет уже прожил дольше отца; впрочем, и мне судьба, похоже, отвела срок больший, чем моему старику.

Пэтчет принял от Тары чашечку кофе за счет заведения, затем снял пальто и повесил его рядом с древним газовым камином. Тара ушла в кухню помочь отцу, так что мы с Беннетом остались одни.

– Чарли, – сказал он, пожимая мне руку.

– Как поживаете, мистер Пэтчет? – спросил я. Обращаться к нему по имени показалось мне странным. Да, я почувствовал себя лет на десять старше, но когда имеешь дело с такими людьми, лучше подождать, пока они сами не позволят обращаться к ним чуть более фамильярно. Я знал, что все служащие называют его «мистер Пэтчет». Для многих он был кем-то вроде отца, но при этом оставался боссом, и они относились к нему с почтением и уважением, которых он заслуживал.

– Можешь называть меня Беннетом, сынок. Чем меньше формальностей, тем лучше. Думаю, я никогда еще не разговаривал с частным детективом, разве что с тобой, да и то лишь тогда, когда ты бывал в моем заведении. Видел их только по телевизору да в кино. И, сказать по правде, твоя репутация меня несколько пугает.

Он пристально посмотрел на меня, и я заметил, как его взгляд задержался на шраме. В прошлом году я попал под пулю, оставившую эту пожизненную отметину на шее. В последнее время коллекция таких царапин изрядно пополнилась. После смерти меня вполне могут выставить в стеклянном ящике в качестве примера и предостережения другим, кому может показаться соблазнительным путь, где ожидают побои, огнестрельные ранения и электрошок. С другой стороны, может быть, мне просто не повезло. Или, наоборот, повезло. Зависит от того, каким вам видится тот самый стакан.

– Не верьте всему, что слышите.

– И не верю, но все равно…

Я пожал плечами. Старик хитровато улыбнулся.

– Давай не будем топтаться на месте, – продолжал он. – Хочу поблагодарить за то, что согласился встретиться и нашел для меня время. Знаю, ты человек занятой.

Никаких особых дел у меня не было, но все же приятно, когда считают, что они у тебя есть. С тех пор как в начале года мне вернули лицензию, отозванную из-за недопонимания между мной и полицией штата Мэн, в работе наступило что-то вроде штиля. Было одно дело со страховкой, абсолютно скучное и сводившееся по большей части к сидению в машине с книжкой в руке и ожиданию, когда некий придурок с якобы полученной на производстве травмой начнет ворочать камни у себя во дворе. Но при нынешнем уровне экономики такие дела выпадают нечасто. Большинство частных детективов в штате едва сводили концы с концами, так что браться приходилось за все, что попадалось, в том числе и такое, после чего хотелось отмыться в ванне с хлоркой. Мне довелось, например, следить за одним парнем по имени Гарри Милнер, обслужившим в течение недели трех разных женщин в разных мотелях и апартаментах; при этом он ходил на работу и водил детей в баскетбольную секцию. Жена подозревала, что у него связь на стороне, но была немного шокирована, когда узнала, что муж состоит в довольно запутанных сексуальных отношениях, ассоциирующихся обычно с французскими водевилями. Его талант в организации времени заслуживал восхищения, как, впрочем, и его энергичность. Милнер был всего лишь на пару лет старше меня, и если бы я попытался каждую неделю удовлетворять четырех женщин, то, скорее всего, получил бы инфаркт, отмокая после непосильных трудов в ванне со льдом. Тем не менее то была лучшая оплачиваемая работа, и я снова стал барменствовать в «Буром шатуне» на Форест-авеню пару раз в месяц – скорее для того, чтобы приятно провести время, чем подработать.

– Я не так занят, как вы можете подумать.

– Тогда у тебя точно найдется время, чтобы меня выслушать.

Я кивнул.

– Пока мы не перешли к делу… Мне жаль, что с Дэмиеном так вышло.

Дэмиена я знал не лучше, чем его отца, и даже не думал идти на похороны. Газеты об этом не распространялись, но все знали, как умер Дэмиен Пэтчет. Это все война, говорили люди. Да, курок спустил он сам, но убил его Ирак.

Беннет поморщился от боли.

– Спасибо. В некотором смысле, как ты уже, наверное, догадался, именно поэтому мы здесь. Мне немного неудобно обращаться к тебе по такому вопросу; по сравнению с твоей обычной работой – выслеживанием убийц, – мое предложение может показаться скучным.

Я бы рассказал ему, как интересно убивать время около какого-нибудь мотеля, пока объект слежки совершает на стороне предосудительные действия сексуального характера, или сидеть часами в машине с камерой на приборной доске в надежде, что кто-то, может быть, вдруг наклонится.

– Иногда и скучное – приятная перемена.

– Охотно верю, – сказал Пэтчет.

Он перевел взгляд на лежавшую передо мной газету и снова поморщился. Салли Кливер, подумал я. Черт, надо было убрать газету до прихода Беннета.

До самой своей смерти Салли работала в «Дюнах».

Он отпил кофе, а потом по меньшей мере минуты три молчал. Люди вроде Беннета Пэтчета доживают до преклонных лет в добром здравии, потому что никогда не торопятся. Они живут по местному времени, времени штата Мэн, и чем скорее все, кому приходится иметь с ними дело, научатся соответствующим образом подводить часы, тем для всех будет лучше.

– У меня работает официанткой девушка, – сказал он наконец. – Хорошая. Ты, может, помнишь ее мать, Кэти Эмори?

Кэти училась со мной в средней школе Скарборо, хотя мы вращались в разных кругах. Она была из тех девушек, которым нравятся спортсмены, а я спортом не увлекался, как и девушками, которым нравятся спортсмены. В Скарборо я вернулся после смерти отца уже тинейджером и не искал компании, а держался особняком. Местные ребята давно поделились на крепкие, сплоченные группы, войти в которые постороннему было не так-то просто даже при желании. Со временем я обзавелся несколькими друзьями и лишь у немногих вызвал недовольство. Кэти я помнил, но сомневался, что она вспомнит меня. Другое дело, что мое имя время от времени мелькало в газетах, и, может быть, она, как и другие, читала их и вспоминала парнишку, приехавшего в Скарборо и проучившегося в тамошней школе последние два года. Вспомнила, может быть, и рассказы об отце этого парнишки, полицейском, убившем двух детей, а потом покончившем с собой.

– Как у нее дела?

– Живет где-то около Авиалинии. – Так в наших краях называли шоссе 9, проходившее между Бруэром и Калисом. – Третий раз замужем. Сошлась с каким-то музыкантом.

– Вот как? Я не настолько хорошо ее знал.

– Оно и к лучшему. А то мог бы оказаться на месте этого музыканта.

– Это мысль. Девушка она была видная.

– Она и теперь неплохо выглядит. Чуть располнела, но видно, что была хороша. Оно и по дочери заметно.

– А дочку как зовут?

– Карен. Карен Эмори. Единственный ребенок от первого брака. Родилась, когда папаша уже навострил лыжи, так что фамилию носит материнскую. Вообще-то, если я правильно помню, других детей у Кэти не было. Карен работает у меня уже год. Повторяю, девочка хорошая. Не без проблем, но, думаю, она с ними справится, если только помочь ей немножко. А помощи она не чурается и, если надо, попросить не стесняется.

Беннет Пэтчет был человеком необычным. Для него, как и для его жены, Хейзел, которая умерла пару лет назад, их работники были не столько служащими, сколько близкими, частью одной большой семьи. С особенной теплотой они относились к работавшим в «Дюнах» женщинам, некоторые из которых задерживались здесь на годы, другие – лишь на пару месяцев, и девушкам, попавшим в беду или нуждавшимся хотя бы в небольшой стабильности. Они не совали нос в их дела, не читали наставлений, но выслушивали тех, кто к ним обращался, и помогали, если могли. Пэтчеты владели парой зданий в районе Сако и Скарборо, и эти здания они превратили в недорогое жилье для своих работников и работников некоторых других предприятий, владельцы которых придерживались схожих взглядов. Едва ли не единственным требованием было раздельное проживание мужчин и женщин. Полностью избежать пересечения полов было, конечно, невозможно, но случались такого рода встречи гораздо реже, чем можно подумать. По большей части принимавшие предложение Пэтчетов оставались вполне довольны и условиями проживания, и психологической и эмоциональной атмосферой. Многие рано или поздно уходили – двигались дальше или возвращались к прежней жизни, – но пока они работали на Пэтчетов, за ними присматривали и старшие коллеги, и сама пара. Смерть Салли Кливер стала серьезным ударом, но, с другой стороны, лишь укрепила супругов в их принципах. Беннет тяжело переживал смерть жены, но ничуть не изменил отношения к служащим. Теперь у него остались только они, и он видел Салли Кливер в каждой женщине, а может быть, уже видел и сына в каждом мужчине.

– Карен встречается с мужчиной, который не очень меня интересует, – продолжал Беннет. – Жила в служебном доме на Горэм-роуд. Хорошо ладила с Дэмиеном. Мне казалось, он ею увлекся, но она, как говорится, положила глаз на его друга Джоэла Тобиаса, сослуживца по Ираку. Этот Тобиас был командиром взвода. С Карен они сошлись после смерти Дэмиена, а может, и еще раньше. Слышал, что в Ираке Тобиас повидал много всякого, и теперь у него проблемы с психикой. У него ведь там друзья погибли. Истекали кровью у него на руках. А теперь он просыпается с криком по ночам, весь в поту. Она думает, что может ему помочь.

– Это она вам сказала?

– Нет. Узнал от одной официантки. Сама Карен ничего такого мне бы не сказала. Думаю, ей удобнее говорить о таких вещах с женщинами. К тому же мне не понравилось, что она так быстро переехала к нему, не успев толком познакомиться, и ей мое мнение известно. Может, я слишком старомоден, но ей бы стоило повременить. Я ей так и сказал. Они тогда встречались всего полмесяца, и я спросил, не думает ли она, что чересчур торопится. Но у молодых своя голова на плечах, и Карен посчитала, что сама знает, что ей делать. Я вмешиваться не стал. Она хотела работать у меня – ну и ладно. В последнее время нам пришлось поджаться, как и всем остальным, но мне нет нужды выжимать больше из заведения, которое позволяет оплачивать счета. Деньги у меня есть. Работников мне больше не надо. Я бы и нынешний штат сократил, но ведь им нужен заработок, а старику приятно, когда рядом молодые люди.

Пэтчет допил кофе и посмотрел на кофейник на другой стороне стойки. Словно уловив телепатический сигнал, из кухни выглянул Кайл.

– Хочешь, налей себе еще. А то пропадет.

Беннет обошел вокруг стойки, подлил нам обоим кофе и остался стоять, задумчиво глядя в окно на старое здание суда.

– Тобиас старше нее – ему хорошо за тридцать. Староват и уж очень изломан. Не самая подходящая пара для молодой женщины. В Ираке его ранило, потерял несколько пальцев, проблемы с ногой. Сейчас водит фуру. Независимый подрядчик, так он себя называет, но работой не перегружен. Раньше у него всегда было время поболтаться с Дэмиеном, сейчас постоянно с Карен. У человека, зарабатывающего на жизнь перевозками, столько свободного времени быть не может. Такое впечатление, что деньги для него не проблема.

Беннет взял сливочник, добавил в кофе сливок. В разговоре опять возникла пауза. Я не сомневался, что он долго обдумывал то, что собирался сказать мне, но было видно, что еще раз все тщательно взвешивает, прежде чем произнести все вслух.

– Знаешь, я уважаю военных. Мой отец был военным. Будь у меня зрение получше, я бы, возможно, отправился во Вьетнам, и тогда, не исключено, мы не разговаривали бы сейчас. Может быть, меня бы уже не было, и я лежал бы где-нибудь под белым камнем. В любом случае я был бы другим. Возможно, что и лучше.

Я не знаю, кто прав, а кто виноват в этой иракской войне. Похоже, кончится все там еще не скоро, и людей погибнет немало, а ради чего? Непонятно. Разве что есть люди поумнее, и они знают что-то такое, чего не знаю я. Но хуже всего, что о вернувшихся с войны не заботятся так, как они заслуживают. Мой отец вернулся со Второй мировой раненым, но даже не догадывался об этом. Война сломала его, но тогда для этого не было медицинского названия, и люди просто не понимали, насколько все плохо. Когда Джоэл Тобиас пришел в «Дюны», я сразу понял, что он тоже сломлен, что повреждены не только его рука и нога. Гнев рвал его изнутри. Это чувствовалось, это читалось в его глазах. Я понял это сам, мне не надо было подсказывать.

Не пойми меня неправильно. Парень имеет такое же право быть счастливым, как и любой другой. Тем более что принес столько жертв. Боль, которую он испытывает, физическая она или психологическая, не лишает его права на это. Возможно, при нормальном ходе вещей девушка вроде Карен и была бы тем, что ему нужно. Она ведь тоже пострадала. Не знаю, что и как, но теперь она чувствует таких, как она сама, чувствует чужую боль. Такое сочувствие могло бы исцелить хорошего человека, при условии, что он не стал бы этим сочувствием злоупотреблять. Но, по-моему, Джоэл Тобиас – нехороший человек. Вот в чем все дело. Он ей не пара.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Я и не знаю, – ответил он, как мне показалось, с огорчением. – Наверняка не знаю. Но чутье подсказывает. Есть и еще кое-что. У парня грузовик, такой чистенький, как малыш у медсестры на руках. Еще у него «Шевроле Силверадо», тоже новый. Живет он в симпатичном домике в Портленде, денежки у него водятся. Тратит больше, чем следовало бы. Мне это не нравится.

Я ждал, прикидывая, что сказать, и понимал, что надо быть осторожным. Мне не хотелось показать, что я сомневаюсь в его словах, но я отдавал себе отчет в том, что старик, пожалуй, слишком печется о своих молодых работниках. Может быть, он переживает из-за того, что не уберег Салли Кливер, хотя здесь ему винить себя не в чем.

– Знаете, может, он взял все в кредит, – сказал я. – До недавнего времени можно было взять новый грузовик очень просто – заплати первый взнос и езжай. Или он мог получить компенсацию за ранения. Вы же…

– Она изменилась, – сказал Беннет. Сказал так тихо, что я едва расслышал, но с нажимом, так что не обратить на это внимания было невозможно. – И он тоже изменился. Я это вижу, когда он приходит за ней. Выглядит плохо, еще хуже, чем раньше. Как будто плохо спит. А в последнее время и по ней это видно. Пару дней назад обожглась – попыталась схватить падающий кофейник, и кофе выплеснулся на руку. Конечно, это просто невнимательность, но обычно причина в усталости. Кроме того, она похудела, хотя там и худеть-то особенно нечему. А еще, думаю, он поднял на нее руку. Я видел синяк на лице. Она, конечно, объяснила, что налетела на дверь, но кто ж в наше время в такое поверит.

– Вы пытались поговорить с ней об этом?

– Пытался, но она сразу замыкается. Как я уже говорил, с мужчинами обсуждать личные дела не любит. Я тогда нажимать не стал, побоялся, что совсем уйдет в себя, но мне за нее тревожно.

– Чего вы хотите от меня?

– Ты же знаешь парней Фульчи? Может, поговоришь с ними, чтобы они припугнули Тобиаса, посоветовали ему положить в постель кого-то другого.

Пэтчет сказал это с печальной улыбкой, но я видел, что ему и в самом деле хотелось бы посмотреть, как Фульчи, действовавшие всегда как ненасытные боевые машины, отделают человека, посмевшего ударить женщину.

Я покачал головой:

– Не получится. Либо женщина начнет жалеть мужика, либо тот решит, что она пожаловалась кому-то, и будет только хуже.

– Что ж, помечтать все равно было приятно, – сказал Пэтчет. – Ну, если этот вариант не проходит, то мне хотелось бы, чтобы ты присмотрелся к Тобиасу получше, разузнал о нем побольше. Мне нужно что-то такое, что могло бы убедить Карен держаться от него подальше.

– Это я могу, вот только нет гарантии, что она скажет вам за это спасибо.

– Я рискну.

– Не хотите узнать мои расценки?

– Ты намерен меня обобрать?

– Нет.

– Что ж, полагаю, ты стоишь того, что просишь. – Он положил на стойку конверт. – Здесь две тысячи долларов. На сколько этого хватит?

– На первое время достаточно. Понадобится еще, я скажу. Если потрачу меньше, остаток верну.

– Ты расскажешь мне, что узнаешь?

– А если окажется, что он чист?

– Нет, – твердо сказал Пэтчет. – Если мужчина бьет женщину, чистым он быть не может.

Я коснулся конверта кончиками пальцев. Что-то подсказывало, что деньги надо вернуть. Но вместо этого я напомнил историю Жандро.

– Старые призраки.

– Старые призраки, – согласился он. – Знаешь, я иногда и сам там бываю. Не знаю, почему. Может, надеюсь, что однажды попаду в какую-нибудь временную яму и успею ее спасти. Обычно молюсь, когда прохожу мимо. Это место следовало бы сровнять с землей.

– Вы знали Фостера Жандро?

– Иногда заходил. Они все заходят – патрульные, местные копы. Мы же о них заботимся. Нет, они, конечно, платят, как и все остальные, но мы стараемся, чтобы голодными они не ушли. Так что Фостера я знал. Его двоюродный брат, Бобби Жандро, служил с Дэмиеном в Ираке и вернулся без ноги. Такие дела.

Какое-то время я сидел молча. Чего-то не хватало.

– Вы сказали, что эта встреча отчасти имеет отношение к смерти Дэмиена. Карен Эмори – единственная связь?

Беннет заволновался. Похоже, любое упоминание о сыне доставляло ему боль, но было здесь и нечто другое.

– Тобиас вернулся с войны сломленным, но моего сына это не коснулось. Да, он тоже видел там много плохого, и бывали моменты, когда я понимал, что он вспоминает их, но он оставался тем человеком, которого я знал. Он часто мне рассказывал, что воевал хорошо, если можно так сказать. Не убивал никого, кто не пытался убить его, и не питал ненависти к иракцам. Ему было их жаль, потому что на их долю много чего выпало, и он старался обращаться с ними хорошо. Там погибло несколько его товарищей, но он не мучился кошмарами. По крайней мере на первых порах. Это пришло потом.

– О посттравматическом стрессе я знаю немного, но говорят, симптомы могут проявиться не сразу.

– Так оно и есть. Я тоже читал. Читал еще до смерти Дэмиена: думал, что смогу помочь, если буду знать, что ему пришлось вынести. Но, видишь ли, Дэмиену нравилось в армии. Не думаю, что он хотел уйти. Он несколько раз побывал в армейских командировках и не отказался бы от следующей. По правде говоря, вернувшись домой, он только и говорил о том, чтобы отправиться туда снова.

– Что же не отправился?

– Был нужен Джоэлу Тобиасу здесь.

– А вы откуда знаете?

– Дэмиен сам сказал. Съездил с Тобиасом пару раз в Канаду, и, как мне показалось, что-то у них там заварилось, какое-то дельце с перспективой хороших денег. Дэмиен даже начал поговаривать насчет собственного бизнеса, если с армией не получится, может быть, в охранной сфере. Вот тогда у него проблемы и начались. Тогда он и стал меняться.

– Как меняться?

– Перестал есть. Не мог спать, а когда все же засыпал, то кричал во сне.

– Вы слышали, что он кричал?

– Иногда. Просил кого-то оставить его в покое, замолчать. Нет, не так – перестать шептать. Возбуждался, делался агрессивным. Мог ни за что обругать. Когда не работал на Тобиаса, часто уединялся. Сидел, курил, смотрел в пустоту. Я предлагал ему обратиться к кому-нибудь, но не знаю, последовал ли он моему совету. Началось это через три месяца после его возвращения, а еще через две недели он покончил с собой. – Пэтчет похлопал меня по плечу. – Присмотрись к этому Тобиасу, понаблюдай за ним, а потом поговорим.

Он попрощался с Кайлом и Тарой и вышел. В окно я видел, как Пэтчет медленно идет к своей машине, видавшей виды «Субару» с наклейкой «Тюленей»[68] на заднем бампере. Старик открыл дверцу, оглянулся и, увидев, что я смотрю на него, поднял руку в знак прощания. Я сделал то же самое.

Из кухни вышел Кайл.

– Собираюсь закрываться. Вы закончили?

– Спасибо. – Я расплатился и добавил прилично сверху – за кофе и остальное. Не так-то много в наше время закусочных, где двое могут спокойно поговорить о подобных вещах, не опасаясь, что их подслушивают.

– Беннет – хороший человек, – заметил Кайл.

– Да, хороший.

По пути в Скарборо я сделал небольшой крюк, чтобы проехать мимо «Голубой луны». Ветер трепал свисавшую с водосточной трубы желтую оградительную ленту, ярко выделяющуюся на фоне черного сгоревшего бара. Окна были по-прежнему заколочены, дверь заперта на тяжелый засов, но в крыше, в том месте, откуда вырвалось когда-то пламя, зияла дыра, а в воздухе, если подъехать ближе, все еще ощущался запах сырости и горелого дерева. Кайл и Беннет были правы: эти обуглившиеся останки давно следовало снести, но они стояли, как черная раковая клетка на красном от клевера лугу, раскинувшемся за ними.

Я поехал дальше, и отражение руин «Голубой луны» побежало в зеркале назад и наконец осталось далеко позади, но при этом как будто сохранилось в зеркале как след от грязного пальца – напоминание от мертвых о том, что живые у них в долгу.

Глава 2

Вернувшись домой в Скарборо, я сел за стол, чтобы сделать кое-какие заметки по нашему разговору с Беннетом Пэтчетом и обдумать все, что узнал. Если Джоэл Тобиас избивал подружку, он определенно заслуживал наказания, но понимал ли Беннет, куда вмешивается? Даже если бы мне удалось раскопать что-то против Тобиаса, на отношения молодых людей это, скорее всего, никак не повлияло бы, разве что я обнаружил бы такое, от чего любая женщина, у которой еще сохранились остатки здравомыслия, собрала бы вещички и рванула куда подальше. Я пытался предупредить его, что Карен Эмори может и не поблагодарить за вмешательство в ее личные дела, даже если Тобиас действительно поднимал на нее руку. Тем не менее, если забота о молодой женщине была единственной причиной этого вмешательства, то я вполне мог позволить себе потратить какое-то время на расследование. В конце концов, Беннет платил за это.

Проблема состояла в том, что моим нанимателем двигало не только беспокойство за Карен Эмори. По сути, эпизод с Карен послужил поводом для проведения отдельного, пусть и связанного с первым, расследования смерти его сына. Судя по всему, Беннет всерьез считал, что Джоэл Тобиас несет ответственность за перемены в поведении Дэмиена Пэтчета, которые в конце концов привели его к самоуничтожению. По большому счету, все расследования, возбуждаемые частными лицами за рамками правоохранительной и корпоративной сфер, являются личными делами, но некоторые из них имеют абсолютно личный характер. Беннет хотел, чтобы кто-нибудь ответил за смерть его сына, поскольку сам сын ответить за себя не мог. Некоторые отцы в похожей ситуации могли бы направить свой гнев на военных, не позаботившихся о вернувшемся с войны солдате или не разглядевших проблему психиатров, но Дэмиен, по словам Беннета, вернулся домой в относительно неплохом состоянии. Утверждение это тоже нуждалось в проверке, но пока, по мнению Пэтчета, Джоэл Тобиас был так же повинен в смерти Дэмиена, как если бы он сам держал руку самоубийцы в тот момент, когда палец лег на спусковой крючок.

Интересный человек этот Пэтчет. В душе он, может быть, и мягкий человек, но внешне словно покрыт роговыми щитками, как крокодил. Это сейчас он солидный бизнесмен, а в свое время отмотал срок. В молодости Беннет связался с парнями из Оберна, которые, поразмявшись на ограблении автозаправок и бакалейных лавок, совершили налет на Первый фермерский банк в Огасте, во время которого размахивали оружием и даже стреляли – правда, холостыми. Добыча оказалась невелика, около двух тысяч долларов с мелочью, а в скором времени и копы установили по крайней мере одного члена банды. Его взяли, и он после короткой обработки сдал остальных в обмен на сокращение срока. Беннет сидел за рулем, и ему светило десять лет. Он не был профессиональным преступником. Пять лет, проведенных в Томастоне, построенной в девятнадцатом веке крепости-тюрьме и сохранившей следы старых виселиц, убедили его в ошибочности выбранного пути. Поджав хвост, Беннет вернулся в отцовский бизнес и с тех пор держался подальше от неприятностей. Это не значит, что он проникся уважением к закону и, будучи преданным в прошлом, был не готов донести на кого-то в свою очередь. Может быть, ему не было большого дела до Джоэла Тобиаса, но, обратившись ко мне, а не в полицию, Беннет пошел на типичный для себя компромисс, ведь наняв меня для слежки за одним, он в душе надеялся, что я могу заодно и выявить истинные причины смерти другого.

Никаких секретов больше не существует. Немного находчивости, немного наличности – и каждый может узнать о людях то, что они предпочли бы сохранить в тайне. Задача упрощается, если у вас есть лицензия частного детектива. Уже через час на столе у меня лежала кредитная история Джоэла Тобиаса. Насколько я мог судить, никаких серьезных обвинений против него не выдвигалось, проблем с полицией не было. Уволившись из армии по инвалидности чуть более года назад, он, судя по всему, много работал, платил по счетам и вел обычную для синего воротничка жизнь.

Одним из любимых словечек моего отца было «подозрительный». Молоко, перед тем как испортиться, могло иметь подозрительный запашок. Едва различимый звук в автомобильном двигателе мог указывать на укрывшийся от диагностики подозрительный дефект в карбюраторе. Для него «подозрительное» было опаснее откровенно плохого, просто потому, что природа изъяна оставалась неустановленной. Он знал, что что-то не так, но не мог ничего сделать, потому что истинное лицо проблемы было скрыто. С явной бедой можно справиться или смириться, но то, что лишь попахивало подозрительно, не давало ему спокойно спать.

Вот и дела Джоэла Тобиаса попахивали. Грузовик-тягач со спальным местом обошелся ему при покупке в восемьдесят пять тысяч долларов. Вопреки тому, что сказал Беннет, машина была не совсем новая, но в отличном состоянии. Примерно тогда же он приобрел трейлер, за который заплатил еще десять тысяч. Джоэл отдал пять процентов наличными и выплачивал остальное помесячно при процентной ставке, которую можно было бы даже назвать льготной, но при этом его общие ежемесячные выплаты составляли две с половиной тысячи долларов. Мало того, практически одновременно с трейлером Тобиас купил новенький «Шевроле Силверадо», заключив очень удачную сделку: он отдал за автомобиль восемнадцать тысяч долларов, сбив цену дилера на шесть тысяч, и теперь расплачивался по ссуде – 280 долларов в месяц. И наконец выплаты по закладной на дом в Портленде, возле Фореста и неподалеку от «Бурого шатуна», как оказалось, еще одна тысяча в месяц. Дом принадлежал дяде и уже уходил за долги, когда тот оставил его по завещанию племяннику. Если сложить все, получалось, что каждый месяц Тобиасу приходилось отдавать почти пять тысяч долларов только для того, чтобы, как говорится, держаться на плаву. А ведь еще надо было оплачивать страховку, медицинское обслуживание и отопление, покупать бензин для «Шевроле», продукты и пиво – все то, что делает жизнь комфортной. Приплюсовать, по скромным подсчетам, еще тысячу долларов, и выходит, что ежегодный доход Тобиаса должен составлять около семидесяти тысяч долларов после налоговых вычетов. Зарабатывать такие деньги реально, учитывая, что как оператор-владелец он мог получать девяносто центов за милю плюс топливо, но для этого нужно работать много и на большие расстояния. Возможно, Тобиас получал компенсацию за покалеченную руку и ногу. Ранения могли давать ему право на налоговую скидку в размере от пятисот до тысячи двухсот долларов ежемесячно. Какая-никакая помощь, но все остальное, тем не менее, нужно было зарабатывать на трассе. Его кредитный рейтинг оставался стабильным, он не допускал просрочек в платежах и регулярно перечислял взносы на индивидуальный пенсионный счет.

Но если верить Беннету и тому впечатлению, которое производил сам Тобиас, то он отнюдь не гнул спину за баранкой. Со стороны казалось, что никаких финансовых проблем у него нет, а это говорит о том, что деньги приходят откуда-то еще или бизнес субсидируется из неких сбережений. Последний вариант означал, что в бизнесе он долго не задержится.

Такие дела. Джоэл Тобиас был подозрителен. Деньги откуда-то текли к нему. Оставалось только установить этот источник дополнительного дохода, и кое-что из сказанного Беннетом могло указывать на него. По словам старика, Тобиас совершал поездки между Мэном и Канадой. Что означало пересечение границы, то есть контрабанду.

А если речь идет о границе между Канадой и Мэном, контрабанда означает наркотики.

* * *

«Нью-Йорк таймс» писала об этом так: «Чтобы пресечь поток контрабанды между Мэном и Канадой, понадобилась бы небольшая армия – столь дика и необжита большая часть территории и столь велики и разнообразны возможности». Сказано это было в 1892 году, но с тех пор положение почти не изменилось. В конце девятнадцатого века власти беспокоила потеря таможенных сборов от спиртного, рыбы, скота, переправлявшихся через границу контрабандой, но уже тогда возникла проблема с опиумом, ввозившимся в режиме таможенного склада в Нью-Брансуик и переправлявшимся в Соединенные Штаты через Мэн. Сухопутная граница штата с Канадой составляет четыреста миль и проходит в основном по неосвоенной территории да еще более трех тысяч миль береговой линии. Добавьте сюда четырнадцать тысяч островков и получите рай для контрабандистов.

В 1970-е, когда Управление по борьбе с наркотиками стало все больше переключаться на южную границу с Мексикой, наркодилеры перенесли внимание на Новую Англию, где уже существовал готовый рынок сбыта – студенты ее 250 колледжей. Все, что требовалось, это купить моторку, добраться до Ямайки или Колумбии и вернуться уже известным маршрутом, оставляя по тонне во Флориде, обеих Каролинах, Род-Айленде и, наконец, Мэне. С тех пор здесь обосновались мексиканцы, всевозможные южноамериканцы, байкеры и прочие, кому доставало сил и наглости отхватить и удержать кусок рынка наркотиков.

Я сидел в кресле и смотрел в окно на затопленные водой низины и носящихся над ними птиц. Южнее к небу поднимался столбик темного дыма, медленно растворяясь в неподвижном воздухе и оставляя грязное пятно на безупречной голубизне клонящегося к закату дня. Я позвонил Беннету Пэтчету, и он подтвердил, что Карен Эмори работает, что ее смена заканчивается в семь вечера, и Джоэл Тобиас, вероятно, заедет за ней. Он часто заезжал, когда не был в отлучке. Беннет спросил, не может ли она задержаться немного на работе, и Карен ответила, что нет, не может, потому что они с Тобиасом собрались вместе поужинать. Еще она сказала, что в ближайшие недели Джоэлу предстоят несколько рейсов в Канаду, и свободного времени у него будет мало. За неимением лучшего я решил взглянуть на Джоэла Тобиаса и его подружку.

* * *

«Дюны» – заведение довольное крупное и при полном комплекте кухонного штата и готовности официанток попотеть ради хороших чаевых может обслужить сотню, а то и более клиентов. Широкие окна выходят на трассу 1 и парковку с кегельбаном «Большая двадцатка» на другой стороне шоссе. Через зал проходит единственная стойка с закруглениями по обоим концам, образуя фигуру, напоминающую вытянутую в ширину букву «U». Вдоль стен расположены четырехместные кабинки; еще несколько образуют винило-пластиковый островок в центре ресторана. Официантки – в голубых рубашках с названием заведения на спине и изображением трех коней, рвущихся к финишному столбу. У каждой на левой стороне груди вышито имя.

Заходить я не стал, решил подождать на парковке. Оттуда и увидел Карен Эмори – смена подходила к концу, и она раскладывала на столе чеки. Беннет описал ее мне, так что узнать Карен оказалось нетрудно – из всех официанток, работавших в тот вечер, она единственная была блондинкой. Симпатичная, изящная, невысокая, около пяти футов, худенькая; правда, казалось, что блузка маловата и с трудом вмещает бюст. Приходившие в «Дюны» парни, наверное, пускали слюни, пожирая глазами стянутую пуговицами ткань на груди.

В 18.55 на стоянку въехал черный «Силверадо» с дымчатыми тонированными стеклами. Через двадцать минут из ресторана выпорхнула Карен Эмори – в коротком черном платье, на каблуках, с распущенными по плечам волосами и свежим макияжем на лице. Девушка забралась в «Силверадо», и водитель, вывернув налево, выехал на трассу номер 1 и направился на север. Я держался за ними всю дорогу до Южного Портленда, где авто подъехало к «Бил-стрит барбекю» на Бродвее. Карен вышла первой, Джоэл Тобиас – следом. Он был по меньшей мере на фут выше своей подружки; темные волосы, зачесанные назад и уже тронутые сединой, слегка завивались над ушами. Джоэл был одет в джинсы и голубую рубашку из денима. Жирок, если таковой и присутствовал, умело маскировался. При ходьбе Тобиас слегка прихрамывал, оберегая правую ногу, а левую руку держал в кармане джинсов.

Я подождал две-три минуты и последовал за ними. Парочка уже устроилась за столиком у двери, так что я прошел к барной стойке, заказал бутылку безалкогольного пива, немного жареной картошки и устроился так, чтобы видеть и телевизор, и столик, за которым расположились Тобиас и Карен. Им, похоже, было весело. Они взяли по «Маргарите» и пиву и большое блюдо закусочного ассорти. Разговор оживляли улыбки и смех – по большей части со стороны Карен, – показавшиеся мне несколько вынужденными, хотя, возможно, на моем впечатлении сказалось мнение Беннета Пэтчета. Я постарался отвлечься от его рассуждений и смотреть на них, как на обычную пару интересных незнакомцев. Но нет, Карен определенно переигрывала, что подтвердилось, когда Тобиас вышел из-за стола. Ее улыбка постепенно потускнела, а на лице проступило выражение задумчивости и обеспокоенности.

Я заказал еще одно пиво, пить которое не планировал, и тут рядом со мной нарисовался Тобиас. Протолкнувшись к стойке, он попросил у бармена чек, объяснив, что официантка, похоже, занята. Потом повернулся ко мне, улыбнулся и, бросив «прошу прощения, сэр», вернулся к своей спутнице. Я никак не отреагировал, но, когда он отходил от стойки, успел посмотреть на его левую руку – двух пальцев действительно не хватало. Через минуту-другую подошла официантка. Получив инструкцию у бармена, она взяла чек и направилась к их столику. Парочка расплатилась и ушла.

Следить за ними я не стал. Во-первых, потому, что уже увидел их вместе, а во-вторых, из-за того, что маневр Тобиаса немного вывел меня из равновесия. Я не видел, как он возвращался из мужского туалета, а значит, он вышел через боковую дверь на улицу, а потом вошел через главную. Может, ему просто захотелось покурить, но в таком случае он удовольствовался двумя-тремя затяжками. Может, его появление рядом со мной было простой случайностью. В любом случае я не стал выскакивать на стоянку и мчаться за ним вдогонку – это только подкрепило бы его подозрения, – а допив без удовольствия пиво и посмотрев телевизор, поднялся и вышел. Машин на стоянке почти не осталось, черного «Силверадо» видно не было. Время подбиралось к десяти, но небо еще не потемнело. Я поехал в Портленд, чтобы посмотреть на жилище Тобиаса. Это оказался небольшой, хорошо отремонтированный двухэтажный дом. «Силверадо» стоял на дорожке, а вот грузовика я не приметил. В комнатах наверху, за задернутыми шторами, горел свет, но потом погас, и дом погрузился в темноту.

Я подождал немного, рассматривая дом и думая о беспокойстве на лице Карен и о ловком маневре Тобиаса, а потом вернулся в Скарборо, в свой дом, пустой и тихий. Когда-то со мной жили женщина, ребенок и собака, но теперь они были в Вермонте. Пару раз в месяц я навещал свою дочь Сэм, а иногда, если ее мать, Рейчел, отправлялась по делам в Бостон, она приезжала ко мне с ночевкой. Рейчел встречалась с кем-то, и по этой причине мне не хотелось ее беспокоить. А иногда я просто обижался на нее за это. Во всяком случае, я старался сохранять дистанцию, потому что не желал им обеим зла, а зло меня преследовало неотступно.

Их сменили тени другой женщины и ребенка – я уже не мог их разглядеть, но ощущал: так ощущаешь запах осыпающихся и выброшенных по этой причине цветов. Они давно перестали быть источником тревоги, мои ушедшие жена и дочь. Их отнял у меня убийца, у которого я в ответ тоже забрал жизнь. Терзаемый чувством вины и обуреваемый гневом, я допустил, чтобы они превратились на время в злобные и мстительные тени. Но то было раньше; теперь их незримое присутствие успокаивало меня – я знал, что им отведена какая-то роль в моем будущем, что бы там ни случилось.

Я открыл дверь, и дом встретил меня теплом и запахом соли с болот. Я почувствовал пустоту теней, равнодушие тишины и спокойно уснул в одиночестве.

Глава 3

Джеремая Уэббер только-только налил себе бокал вина, дабы растянуть удовольствие от готовки ужина, когда зазвенел дверной звонок. Уэббер не любил, если нарушался заведенный им порядок, а вечер четверга в его относительно скромном доме – скромном по крайней мере по меркам богачей Нового Ханаана – был священным. Вечером в четверг он выключал мобильный телефон, не отвечал на звонки по домашнему (и, говоря по правде, немногочисленные друзья Уэббера, зная его причуды, старались не беспокоить его, если речь не шла о жизни и смерти) и уж точно не реагировал на дверной звонок. Кухня располагалась в задней части дома, и во время готовки он держал дверь закрытой, так что через стекло входной двери могла быть видна лишь тонкая горизонтальная полоска света. В гостиной горела лампа, еще одна в спальне наверху – вот и все освещение в доме. В кухне негромко звучал диск Билла Эванса[69]. Иногда Уэббер накануне четверга планировал, какая именно музыка будет звучать, пока он готовит, какое вино будет сопровождать трапезу, какую посуду достать. Эти маленькие слабости помогали ему сохранять душевное равновесие.

Вечерами по четвергам знавшие, что он дома, обычно не досаждали, а те, кто не знал наверняка, не имели возможности точно установить, дома хозяин или нет, лишь на основании имеющегося в доме освещения. Даже самые ценные его клиенты – а некоторые были весьма состоятельными людьми, привыкшими к тому, что их желания исполняются в любой час дня и ночи, – смирились с тем, что в четверг вечером Джеремая Уэббер недоступен. В этот четверг заведенный порядок уже был частично нарушен несколькими продолжительными телефонными разговорами, поэтому домой он приехал после восьми, а сейчас было уже около девяти, и он все еще не поужинал. Посему он более обычного не желал отвлекаться.

Вежливый и утонченный, немного за пятьдесят, темноволосый, Уэббер был мужчиной привлекательным, хотя и слегка женоподобным. Это впечатление усиливало его пристрастие к галстукам-бабочкам в горошек и ярким жилетам, а также разнообразие культурных интересов, включающих в себя балет, оперу и современный свободный танец, и далеко не только. Такое сочетание давало повод случайным знакомым предположить, что он гомосексуалист, но Уэббер не был геем, то есть и близко не был. У него до сих пор не появилось ни единого седого волоска – генетическая особенность, благодаря которой он выглядел лет на десять моложе. Моложавость позволяла ему встречаться с женщинами по всем понятиям слишком молодыми для него, не привлекая неодобрительного, если не завистливого, внимания, объектом коего часто становятся любовные пары с подобной разницей в возрасте. Но у относительной привлекательности для противоположного пола, сочетавшейся с определенной щедростью в отношении тех, кто удостоился его благосклонности, была и оборотная сторона. Ей были обязаны крушением два его брака, из коих лишь о первом он сожалел, поскольку любил свою жену, хотя, пожалуй, и недостаточно. Ребенок от этого брака, его дочь и единственный отпрыск, гарантировал общение бывших супругов, в результате чего первая жена, как он полагал, все еще питала к нему нежную привязанность. Второй брак был ошибкой, причем такой, какую он не имел ни малейшего желания повторять, предпочитая, когда доходило до секса, случайные, ни к чему не обязывающие связи долгосрочным обязательствам. Так что потребность в женском обществе он испытывал редко, заплатив за свои аппетиты разрушенными браками и финансовыми потерями, которые идут рука об руку в такого рода делах. Как следствие, в последнее время у Уэббера возникли проблемы с наличностью, и ему пришлось предпринять некоторые шаги, дабы исправить эту ситуацию.

Когда прозвенел звонок, Уэббер как раз собирался приступить к разделке форели, лежавшей на маленькой гранитной стойке. Он вытер пальцы о фартук, взял пульт и, уменьшив звук, прислушался. Потом подошел к кухонной двери и посмотрел на маленький видеоэкран домофона.

На пороге стоял мужчина в темной шляпе. Он смотрел в сторону от объектива камеры. Но пока Уэббер наблюдал, голова мужчины чуть повернулась, как будто он каким-то образом понял, что его разглядывают. Головы он не поднял, поэтому глаза оставались в тени, но, судя по тому, что удалось увидеть, человек, стоявший на крыльце, был Уэбберу незнаком. На верхней губе незнакомца виднелась отметина, хотя, возможно, то была просто игра света.

Звонок зазвонил во второй раз, и теперь незнакомец удерживал палец на кнопке, поэтому двухнотная последовательность звуков повторялась снова и снова.

– Какого черта? – проворчал Уэббер, надавив пальцем на кнопку домофона. – Да? Кто вы? Что вам нужно?

– Я хочу поговорить, – ответил незваный гость. – Неважно, кто я, для вас важно лишь то, кого я представляю. – Речь его была слегка невнятной, как будто он держал что-то во рту.

– И кого же?

– Я представляю «Фонд Гутелиба».

Уэббер отпустил кнопку домофона, непроизвольно поднеся палец ко рту. Пожевал ноготь – привычка с детства, признак волнения. «Фонд Гутелиба». Сделок с ними он провел немного. Все проходило через третью сторону, некую юридическую фирму в Бостоне. Попытки выяснить, что конкретно представляет собой фонд и кто отвечает за решения по его приобретениям, результата не дали, и он начал подозревать, что такой организации в действительности нет, и существует она чисто номинально. Уэббер не оставил попыток докопаться до истины, и через некоторое время получил от адвокатов письмо, извещавшее, что конфиденциальность для вышеупомянутой организации – вопрос принципиальный, и его дальнейшие действия приведут к немедленному прекращению какого-либо сотрудничества со стороны фонда. Более того, говорилось в письме, в определенных кругах будут запущены слухи, что мистер Уэббер не так осмотрителен, как желали бы некоторые его клиенты. После такого предупреждения Уэббер пошел на попятный. Фонд, реальный или же просто вывеска, служил для него средством приобретения кое-каких необычных и дорогих предметов. Вкусы тех, кто за ним стоял, были весьма оригинальны, и когда Уэбберу удавалось удовлетворить эти вкусы, ему платили тут же, не торгуясь и не задавая вопросов.

Но тот последний заказ… Ему следовало быть осторожнее, внимательнее изучить доказательства подлинности, сказал он себе, понимая, что просто подготавливает ложь, которую мог бы предложить в качестве оправдания человеку на крыльце, если возникнет необходимость.

Он потянулся левой рукой за вином, но не рассчитал движения. Бокал с шумом упал на пол и разбился, забрызгав домашние туфли и низ брючины. Чертыхнувшись, Уэббер вернулся к домофону. Незнакомец по-прежнему стоял перед дверью.

– В данную минуту я довольно занят. Несомненно, это можно обсудить в обычное время.

– Безусловно, можно, – последовал ответ, – но нам никак не удается привлечь ваше внимание. Вы не соизволили ответить на целый ряд наших сообщений. Знаете, складывается впечатление, что вы нас намеренно избегаете.

– Но в чем дело?

– Мистер Уэббер, вы испытываете мое терпение, как испытывали терпение фонда.

Он сдался.

– Ладно, сейчас.

Уэббер посмотрел на вино, растекающееся по черно-белому кафельному полу, и старательно обошел осколки. Какая жалость, подумал он, снимая фартук, и направился к входной двери, но задержался, чтобы взять револьвер из шкафчика, стоящего в холле, и сунул его сзади под кардиган, за пояс брюк. Оружие было маленькое, и спрятать его не составляло труда. По пути он взглянул в зеркало – на всякий случай – и открыл дверь.

Гость оказался ниже, чем ему показалось, и одет был в темно-синий костюм, который когда-то, возможно, считался дорогим приобретением, но теперь выглядел устаревшим, хотя и перенес минувшие годы, сохранив некоторое достоинство. Из нагрудного кармана выглядывал краешек бело-синего носового платка в тон галстуку. Голова незнакомца все так же была опущена, но сейчас это выглядело естественно, так как он снимал шляпу. В какой-то момент Уэбберу показалось, что вместе со шляпой он снимает и макушку, как верх аккуратно срезанного яйца, позволяя заглянуть внутрь черепа. Но нет, под шляпой обнаружились лишь растрепанные пряди седых волос, напоминавшие куски сахарной ваты, и куполообразная голова, заметно заострявшаяся кверху. Гость поднял глаза, и Уэббер невольно попятился.

На довольно бледном лице выделялись ноздри, узкими темными провалами врезанные в основание узкого, идеально прямого носа. Кожа вокруг глаз – морщинистая, с синюшным оттенком – свидетельствовала о болезни и разложении. Сами глаза были едва видны под складками кожи, свисавшими на них со лба, как тающий воск с горящей свечки. Под глазными яблоками виднелось покраснение, и Уэббер подумал, что глаза у незнакомца постоянно воспалены от песка и пыли.

Впрочем, боль ему, по-видимому, причиняли не только глаза. Уродливая верхняя губа напомнила Уэбберу фотографии детей с «волчьей пастью» в воскресных газетах, рассчитанные на привлечение благотворительных пожертвований, вот только здесь была не «волчья пасть», а рана, стрелообразное рассечение, обнажающее белые зубы и бледные десны. К тому же рана выглядела сильно инфицированной, воспаленной, с багровыми, местами почти черными пятнышками. Уэбберу показалось, что он почти видит пожирающие плоть бактерии. И как человек выносит такие мучения? Какие средства он должен принимать, чтобы уснуть? Как он вообще может смотреть на себя в зеркало, видя там это свидетельство разложения собственного тела и явно надвигающейся смерти? Из-за болезни возраст гостя определить было невозможно, но Уэббер дал бы ему от пятидесяти до шестидесяти, даже с учетом претерпеваемых разрушительных процессов.

– Мистер Уэббер, – произнес незнакомец, и, несмотря на рану, голос его оказался мягким и приятным. – Позвольте представиться. Меня зовут Ирод. – Он улыбнулся, и Уэбберу пришлось приложить усилие, чтобы не показать возникшего отвращения, ибо создавалось впечатление, что движения лицевых мышц гостя вот-вот разорвут рану на губе. – Меня часто спрашивают, люблю ли я детей[70]. Я не обижаюсь.

Уэббер не знал, как реагировать на его слова, поэтому просто открыл дверь пошире, пропуская гостя; его правая рука почти небрежно скользнула за спину, где и осталась, рядом с пистолетом. Войдя в дом, Ирод вежливо кивнул и бросил взгляд на пояс хозяина. У Уэббера возникло отчетливое впечатление, что гость знает об оружии, и это его ничуть не смущает. Ирод посмотрел в сторону кухни, и Уэббер жестом пригласил его пройти. Ирод ступал медленно, но определенно не из-за болезни. Во всех его движениях чувствовались расчетливость и уверенность. В кухне он положил шляпу на стол и огляделся, одобрительно улыбаясь. Лишь музыка, похоже, пришлась ему не по вкусу – взглянув на музыкальный центр, он чуть заметно нахмурил брови.

– Похоже на… нет, это оно и есть: «Павана» Форе, – сказал он. – Не могу сказать, впрочем, что одобряю то, что с ней делают.

Уэббер слегка пожал плечами.

– Это Билл Эванс, – сказал он. Кто же не любит Билла Эванса?

Ирод недовольно скривился.

– Мне никогда не нравились такого рода эксперименты, – заметил он. – Боюсь, что в большинстве вопросов я пурист.

– Каждому свое, полагаю, – отозвался Уэббер.

– Что верно, то верно. Как скучен был бы мир, будь у всех одинаковые вкусы. И все же трудно не согласиться, что иногда лучше противиться, чем потакать. Не возражаете, если я присяду?

– Прошу вас, – ответил Уэббер с едва уловимой ноткой неудовольствия.

Ирод сел, при этом обратив внимание на разлитое на полу вино и разбитый бокал.

– Надеюсь, это не из-за меня, – заметил он.

– Это я по собственной неловкости. Потом уберу. – Уэббер не хотел занимать руки щеткой и ведром, пока этот тип у него в кухне.

– Судя по всему, я оторвал вас от приготовления ужина. Прошу вас, ради бога, продолжайте. Я вовсе не желаю задерживать вашу трапезу.

– Ничего. – Точно так же Уэббер решил, что лучше будет не поворачиваться спиной к Ироду. – Приготовлю, когда вы уйдете.

Ирод на секунду задумался, словно борясь с желанием ответить на это, но в конце концов сдержался, как кошка, решившая не гнаться за бабочкой и не давить ее. Вместо этого он переключил внимание на бутылку белого бургундского на столе, осторожно повернув ее одним пальцем, чтобы прочесть этикетку.

– А, замечательно, – сказал он, затем повернулся к Уэбберу. – Не угостите стаканчиком?

Он терпеливо ждал, пока Уэббер, не привыкший к тому, чтобы гости высказывали такие требования, достал из кухонного шкафа два бокала и отмерил Ироду порцию при данных обстоятельствах более чем щедрую, затем налил себе. Ирод взял бокал и понюхал. Вытащил из брючного кармана носовой платок, аккуратно сложил его и, приложив к подбородку, сделал глоток уголком рта, чтобы не задеть рану на губе. Немного вина стекло вниз и впиталось в платок.

– Чудесно, благодарю, – сказал он и извиняющимся жестом махнул рукой с платком. – Поневоле привыкаешь частично жертвовать достоинством, чтобы продолжать жить так, как нравится. – Он снова улыбнулся. – Как вы могли догадаться, я не вполне здоров.

– Очень жаль это слышать, – отозвался Уэббер, силясь вложить в свои слова хоть каплю сочувствия.

– Благодарю вас, – сухо ответил Ирод и показал пальцем на свою верхнюю губу: – Меня пожирает рак. Вот это недавнее – некроз тканей, не реагирует на пенициллин и ванкомицин. Удаляли омертвевшую ткань, но всю удалить не получилось. И теперь, видимо, снова надо будет обследоваться. Забавно. Говорят, мой тезка, убийца младенцев, страдал некротизирующим фасцитом паха и гениталий. Божье наказание, можно сказать.

Кого, интересно, ты имеешь в виду, подумал Уэббер, царя или себя? Ирод словно уловил эту мысль, поскольку выражение лица его изменилось, и даже то незначительное добродушие, которое он проявлял до этого, испарилось.

– Пожалуйста, мистер Уэббер, садитесь. Кроме того, можете вытащить револьвер из-за пояса. Вряд ли вам так удобно, а я не вооружен. Я пришел поговорить.

Немного смутившись, Уэббер вытащил оружие, положил его на стол и сел напротив Ирода. Если понадобится, револьвер все еще находится близко. Бокал с вином он держал в левой руке – на всякий случай.

– Итак, к делу, – продолжал Ирод. – Как я уже сказал, я представляю интересы «Фонда Гутелиба». До недавнего времени считалось, что у нас с вами взаимовыгодное сотрудничество: вы находите нам материал, мы платим без возражений и проволочек. Время от времени мы просили действовать от нашего имени, приобретая ту или иную вещь на аукционе, когда предпочитали не афишировать свои интересы. И опять-таки, на мой взгляд, вы получали вполне достойное вознаграждение за потраченное время. Фактически, вам дали возможность приобретать указанные предметы за наши деньги и продавать их нам же с наценкой, превышавшей агентские комиссионные. Я прав? Я не искажаю характер нашей договоренности?

Уэббер молча кивнул.

– Несколько месяцев назад мы попросили вас приобрести для нас гримуар[71] семнадцатого века, из Франции. По описанию, в переплете из телячьей кожи, но мы знаем, то была всего лишь уловка, дабы избежать нежелательного внимания. Текстура кожи человеческой, как нам обоим известно, очень отличается от телячьей. Вещь, мягко говоря, уникальная. Мы предоставили вам всю информацию, необходимую для успешной покупки с преимущественным правом. Мы не хотели, чтоб книга оказалась на аукционе, даже таком специализированном, как было обещано. Но вам впервые не удалось выполнить заказ. Как оказалось, другой покупатель приобрел гримуар до вас. Вы вернули нам деньги и сообщили, что в следующий раз постараетесь лучше. К несчастью, ввиду уникальной природы вещи о «следующем разе» говорить не приходится.

Ирод снова улыбнулся, на этот раз с сожалением, как разочарованный учитель ученику, который не усвоил простое понятие. Атмосфера в кухне изменилась с момента появления в ней Ирода, причем явно. Дело было не только в растущем беспокойстве, которое охватило Уэббера из-за направления, которое принял разговор. Нет, у него возникло ощущение, будто сила тяжести мало-помалу увеличивается, а воздух становится плотнее. Попытавшись поднести к губам бокал, Уэббер был неприятно удивлен его весом. Он чувствовал, что если ему надо будет встать и пойти, это будет равносильно попытке пробраться по грязи или илу. Ирод менял саму сущность окружающего, выпуская из себя стихии, которые изменяли свойства материи атома. Этот умирающий человек, а он, безусловно, умирал, создавал ощущение какой-то плотности вокруг себя, как если бы был не плотью и кровью, но некой неизвестной субстанцией, каким-то зараженным соединением, чужеродной массой.

Уэбберу все же удалось поднести бокал к губам. Вино потекло по подбородку, и ему стало неприятно от того, что получилось как у Ирода. Он вытер струйку рукой.

– Я ничего не мог сделать. Что касается редких находок и находок, связанных с эзотерикой, то здесь есть и всегда будет конкуренция. Их существование трудно сохранить в тайне.

– И все же в случае с гримуаром из Ла-Рошели его существование было тайной, – возразил Ирод. – Фонд тратит немало времени и усилий на установление местонахождения интересующих его предметов, которые были забыты или утеряны, и крайне осторожен при ведении поисков. Гримуар обнаружили после нескольких лет тщательных поисков. Его ошибочно отнесли к восемнадцатому веку, и после длительных проверок по разным источникам мы подтвердили, что это ошибка. Только фонд знал о значимости этого гримуара. Даже его владелец относился к нему просто как к антикварной вещице, возможно ценной, но он не догадывался, насколько важной она может быть для истинного коллекционера. Фонд, в свою очередь, назначил вас действовать от его имени. От вас требовалось лишь удостовериться, что оплата осуществлена, и затем организовать безопасную доставку предмета. За вас сделали всю тяжелую работу.

– Я не совсем понимаю, на что вы намекаете, – сказал Уэббер.

– Я ни на что не намекаю. Я рассказываю вам, как было дело. Вас обуяла жадность. В прошлом вы имели дело с коллекционером Грейдоном Тьюли и знали, что Тьюли питает особую страсть к гримуарам. Вы сообщили ему о существовании гримуара Ла-Рошели. Он, со своей стороны, согласился заплатить вам комиссионные как посреднику и предложил за гримуар на сто тысяч долларов больше, чем выделил фонд. Вы не передали всю эту сумму продавцу, но оставили половину себе вдобавок к комиссионным. Затем вы заплатили субагенту в Брюсселе, поручив ему действовать от вашего имени, и гримуар ушел к Тьюли. Я ничего не упустил?

Уэббер хотел бы возразить, отрицать сказанное Иродом, но не мог. Глупо было надеяться, что обман сойдет ему с рук, но что сделано, то сделано. Тогда казалось, что это вполне возможно и даже разумно. Ему нужны были деньги: бизнес реагировал на экономический спад, и с наличными возникли затруднения. Кроме того, дочь училась на втором курсе медицинского факультета, и плата за обучение буквально разоряла его. Фонд, как и большинство других клиентов, платил хорошо, но недостаточно часто, и Уэбберу какое-то время приходилось туговато. На приобретении гримуара для Тьюли он, после выплаты субагенту в Брюсселе, заработал 120 тысяч долларов. Для него это были большие деньги: их хватило, чтобы сократить долг, частично оплатить следующий год обучения Сьюзен и положить немного в банк – для себя. Поведение Ирода просто возмутительно. Уэббер не работает на «Фонд Гутелиба», его обязательства перед ним минимальны. Да, в деле с продажей гримуара он поступил не совсем благородно, но такое случается сплошь и рядом. К черту Ирода. Уэбберу и так хватит денег на вполне безбедную жизнь, и он на хорошем счету у Тьюли. Если фонд прекратит с ним сотрудничество, что ж, так тому и быть. Ирод ничего не докажет. Если кто-то пожелает навести справки, у Уэббера достаточно фальшивых купчих, чтобы объяснить происхождение небольшого состояния.

– Думаю, вам следует уйти, – сказал Уэббер. – Я бы хотел заняться ужином.

– Не сомневаюсь. К сожалению, боюсь, что не могу оставить это дело как есть. Нам следует договориться о форме компенсации.

– Не думаю. Я вообще не понимаю, о чем вы говорите. Да, я выполнял определенную работу для Грейдона Тьюли в прошлом, но у него есть и свои источники. Я не могу отвечать за все неудавшиеся сделки.

– Вас не обвиняют во всех неудавшихся сделках, только в этой конкретной. «Фонд Гутелиба» придает большое значение вопросам ответственности. Никто не заставлял вас действовать так, как вы действовали. В этом радость свободной воли – и ее проклятье. Вы должны признать вину за свои действия. Ошибки нужно исправлять.

Уэббер начал было говорить, но Ирод остановил его, подняв руку.

– Не лгите мне, мистер Уэббер. Это оскорбляет меня и выставляет в неприглядном свете вас. Будьте мужчиной. Признайтесь в том, что вы сделали, и мы сможем договориться о возмещении. Признание облегчает душу. – Он правой рукой накрыл руку Уэббера. Его ладонь была влажной и холодной, но Уэббер не мог пошевелиться. Рука Ирода, казалось, придавила его.

– Ну же, – продолжал Ирод. – Все, о чем я прошу, – это честность. Мы знаем правду, и теперь вопрос лишь в том, как оставить все это в прошлом.

Темные глаза блестели, как черные шпинели[72] на снегу. Уэббер как будто попал под гипноз. Он коротко кивнул, и Ирод ответил таким же жестом.

– В последнее время было тяжело. – Глаза горели, слова застревали в горле, как будто он вот-вот расплачется.

– Знаю. Сейчас для многих тяжелые времена.

– Я никогда раньше так не делал. Тьюли связался со мной по другому вопросу, и я как-то невольно проболтался. Я был в отчаянном положении. И поступил неправильно. Я прошу прощения – у вас и у фонда.

– Ваше извинение принято. К сожалению, теперь нам надо обсудить вопрос компенсации.

– Половины денег уже нет. Я не знаю, какую сумму вы предполагаете взыскать, но…

Ирод, казалось, удивился.

– О, дело не в деньгах, – сказал он. – Мы не требуем денег.

Уэббер вздохнул с облегчением.

– Тогда что? – спросил он. – Если вам нужна информация об интересующих вас предметах, я, наверное, смог бы предоставить ее по сниженной цене. Могу порасспрашивать, проверить свои контакты. Уверен, что отыщу что-нибудь, что возместит потерю гримуара и…

Он замолчал. На столе появился конверт из плотной бумаги, в какие обычно кладут фотографии.

– Что это? – спросил Уэббер.

– Откройте и увидите.

Уэббер взял конверт. На нем не было ни имени, ни адреса, и он не был запечатан. Уэббер вытащил лежавшую там цветную фотографию. На снимке была запечатлена женщина. Она явно не знала, что ее снимают, поскольку смотрела через плечо, улыбаясь кому-то или чему-то, не попавшему в кадр.

Это была его дочь Сьюзен.

– И что это значит? – спросил Уэббер. – Вы угрожаете моей дочери?

– Не совсем, – отозвался Ирод. – Как я уже говорил вам, фонд весьма интересует концепция свободного волеизъявления. В деле с гримуаром у вас был выбор, и вы его сделали. Теперь я получил распоряжение предоставить вам еще один выбор.

Уэббер сглотнул.

– Продолжайте.

– Фонд санкционировал изнасилование и убийство вашей дочери. Возможно, вас несколько утешит, что это необязательно должно произойти.

Уэббер инстинктивно взглянул на револьвер и потянулся к нему.

– Должен предупредить вас, – продолжал Ирод, – если со мной что-нибудь случится, ваша дочь не доживет до утра, и мучения ее будут гораздо сильнее. Вы сможете воспользоваться этим револьвером, но не сейчас. Позвольте, я закончу, а потом все взвесьте.

Не зная, что делать, Уэббер не сделал ничего, и судьба его была решена.

– Как я уже сказал, – продолжал Ирод, – действия санкционированы, но необязательно должны быть выполнены. Есть другой вариант.

– Какой?

– Вы лишаете себя жизни. Вам придется выбрать: ваша жизнь, мгновенно оборванная, или жизнь вашей дочери, которая будет умирать медленно и мучительно.

Уэббер в оцепенении уставился на Ирода.

– Вы ненормальный. – Произнося эти слова, он понимал, что это не так. В глазах Ирода не было ничего, кроме абсолютного здравомыслия. Наверное, бывает так, что боль доводит человека до безумия, но здесь не тот случай. Наоборот, физические страдания придали сидящему напротив человеку совершенную ясность восприятия: он не питал иллюзий в отношении окружающего мира и понимал, что этот мир может причинить невероятные страдания.

– Нет. У вас есть пять минут, чтобы принять решение. После этого останавливать то, что должно произойти, будет уже слишком поздно.

Ирод откинулся на спинку стула. Уэббер схватил револьвер и направил на него, но тот и глазом не моргнул.

– Звоните. Скажите им, чтобы отпустили ее.

– Стало быть, вы сделали выбор?

– Нет. Нет никакого выбора. Предупреждаю, если вы не позвоните, я убью вас.

– И тогда ваша дочь умрет.

– Я могу заставить вас страдать. Могу прострелить вам колено. Пах. Вы будете корчиться от боли и истекать кровью, пока не выполните мое требование.

– Ваша дочь все равно умрет. Вы это знаете. В глубине души вы понимаете, что все будет именно так, как я сказал. Вам надо признать это и сделать выбор. Четыре минуты тридцать секунд.

Уэббер взвел курок револьвера.

– Говорю в последний раз…

– Думаете, вы первый, кого поставили перед выбором, мистер Уэббер? Вы действительно полагаете, что я не делал этого раньше? В конце концов вам придется выбрать: ваша жизнь или жизнь вашей дочери. Что вы цените больше?

Ирод ждал. Он взглянул на свои часы, отсчитывая секунды.

– Я хочу увидеть ее взрослой. Хочу увидеть, как она выйдет замуж и станет матерью. Хочу быть дедушкой. Вы понимаете?

– Понимаю. Она будет жить, а ее дети станут приносить цветы вам на могилу. Четыре минуты.

– Неужели вы никого не любите?

– Нет.

Уэббер осознал тщетность своих попыток, и револьвер дрогнул в его руке.

– А откуда мне знать, что вы не лжете?

– Насчет чего? Насчет изнасилования и убийства вашей дочери? О, думаю, вы понимаете, что я не шучу.

– Нет. Насчет… насчет того, что ее отпустят.

– Просто не лгу. Мне незачем. Лгут другие. Мое дело – поставить их перед последствиями этой лжи. За каждую ошибку нужно расплачиваться, за каждый поступок отвечать. Вопрос в том, кого вы любите больше – свою дочь или себя?

Ирод поднялся. В одной руке у него был мобильный телефон, в другой винный бокал.

– Я оставлю вас одного, – сказал он. – Пожалуйста, не пытайтесь воспользоваться телефоном. Если вы сделаете это, наш договор будет аннулирован, и я гарантирую, что ваша дочь умрет медленной, мучительной смертью. И мои коллеги позаботятся, чтобы вы не увидели рассвет.

Уэббер не попытался остановить Ирода, когда тот медленно выходил из комнаты. Он как будто оцепенел.

В холле Ирод изучил свое отражение в зеркале. Поправил галстук, смахнул пылинку с пиджака. Он любил этот костюм. Сколько раз надевал его по таким вот случаям. В последний раз взглянул на часы. Из кухни доносилось какое-то неразборчивое бормотание. Неужто Уэббер настолько глуп, что позвонил? Нет, тон голоса не тот. Может быть, Уэббер кается или прощается с дочерью? Он подошел ближе.

– Кто ты? – спрашивал Уэббер. – Ты тот, кто навредит моей Сьюзи? Это ты, да? Ты?

Ирод заглянул в кухню. Уэббер смотрел в окно. Он увидел отражение Уэббера и свое и на мгновенье ему почудилась третья фигура, слишком иллюзорная, чтобы решить, что кто-то заглядывает из сада – конечно, в кухне не было никого, кроме живого – пока еще живого — Уэббера.

Уэббер повернулся и посмотрел на Ирода. Он плакал.

– Будь ты проклят. Гореть тебе в аду.

Он прижал дуло к виску и нажал на спусковой крючок. От выстрела, эхом отразившегося от кафельных стен и пола кухни, у Ирода зазвенело в ушах. Уэббер, падая, перевернул стул. Какой дилетантский способ стреляться, размышлял Ирод, но, с другой стороны, нельзя же было ожидать, что Уэббер окажется профессионалом в таком деле, как самоубийство; характер самого акта исключал это. Дуло револьвера дернулось от выстрела верх, снеся верхнюю часть черепа, но Уэббер умудрился не убить себя. Глаза его были широко распахнуты, а рот судорожно открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. В порыве милосердия Ирод забрал оружие из руки Уэббера и закончил работу за него, затем допил вино из своего бокала и собрался уходить. У двери он остановился и глянул в кухонное окно. Что-то было не так. Он быстро прошел к окну и обвел взглядом ухоженный и мягко освещенный сад. Сад окружала высокая стена с воротами по обе стороны дома. Ирод не заметил никаких признаков чьего-то присутствия, но тревога осталась.

Гость посмотрел на часы. Он пробыл здесь слишком долго, тем более если выстрелы привлекли внимание. Ирод нашел главный электрический щиток в чулане под лестницей и отключил электричество, после чего вытащил из внутреннего кармана голубую хирургическую маску и прикрыл ею нижнюю часть лица. В каком-то смысле вирус H1N1 оказался для него благом. Прохожие все так же иногда таращились на него, но человек с такой болезнью, как у него, видит в их взглядах не только любопытство, но и понимание.

Ирод, укрытый тенями, растворился в ночи и навсегда выбросил Джеремаю Уэббера и его дочь из головы. Уэббер сделал свой выбор, правильный выбор, на взгляд Ирода, – его дочери позволят жить. Он всегда – что бы ни говорил Уэбберу – работал один и нарушать обещание не собирался.

Потому что был человеком слова – на свой манер.

Глава 4

Когда кровь Уэббера смешивалась с пролитым вином и растекалась по кухонному полу, а Ирод вернулся во мрак, из которого появился, далеко на севере по лесной прогалине эхом разнесся звонок телефона.

Этот звук заставил мужчину, скрючившегося в грязной постели, мучительно очнуться ото сна и сразу же понять – это они: телефон от сети перед тем, как лечь спать, он отключил.

Лежа на кровати, он осторожно, не поворачивая головы, посмотрел в сторону телефонного аппарата, словно они уже были здесь, с ним, и любое движение могло подсказать им, что он проснулся.

Уходите. Оставьте меня в покое.

Забубнил, ожив, телевизор – он уловил отрывок какой-то старой комедии шестидесятых, над которой, помнится, смеялся вместе с матерью и отцом, сидя между ними на диване. При воспоминании о родителях к глазам подступили слезы. Ему было страшно, и он хотел, чтобы они защитили его, но родители уже давно исчезли с лица земли, и он был один-одинешенек. Потом картинка пропала, остались только помехи, и через экран пришли голоса; точно так же они приходили прошлой ночью, и позапрошлой, и каждую ночь с тех пор, как он доставил последнюю партию. Его охватила дрожь, хотя в комнате было тепло.

Прекратите. Убирайтесь.

В кухне, в дальнем конце жилища, заиграло радио. Его любимая программа, «Немного ночной музыки». Когда-то он любил слушать ее перед сном, но больше – нет. Теперь, включая радио, за музыкой он слышал их, в паузах между частями симфонии, заглушающих голос ведущего, не перекрывая совсем, но звучащих достаточно громко, чтобы не дать сосредоточиться на том, что говорилось; имена композиторов и дирижеров не доходили до сознания – все его силы уходили на то, чтобы не обращать внимания на чужую медоточивую речь. И хотя слов он не понимал, их значение было ясно.

Они хотели выйти на свободу.

В конце концов ему стало невмоготу. Он соскочил с кровати, схватил бейсбольную биту, которую держал под рукой, и замахнулся с силой и решимостью, которым он позавидовал бы и в молодости. Экран телевизора лопнул с глухим хлопком, выбросив сноп искр. Секунду спустя на пол полетели обломки радиоприемника; осталось разобраться с телефоном. Он встал над ним с занесенной битой и смотрел на шнур электропитания, лежавший далеко от розетки, и пластиковый соединительный кабель – соблазнительно близко к телефонной коробке. Телефон не был подключен к сети, однако зазвонил. Ему бы удивиться, но он не удивился. В последние дни он уже ничему не удивлялся.

Вместо того чтобы разнести телефон вдребезги, он отложил биту и подсоединил аппарат к сети. Поднес трубку к уху, старательно избегая контакта из страха, что голоса могут каким-то образом попасть из телефона ему в голову, поселиться там и сводить с ума дальше. Он прислушался, чувствуя, как трясутся губы и текут слезы, и набрал номер. Телефон на другом конце прозвонил четыре раза, а потом включился автоответчик. Всегда автоответчик. Он попытался успокоиться, затем сказал в трубку:

– Что-то случилось. Вам надо приехать сюда и все забрать. Скажите всем, что я выхожу из игры. Просто заплатите то, что мне причитается, а остальное можете оставить себе.

Он положил трубку, надел пальто, теннисные туфли и взял фонарик. Поколебавшись немного, сунул руку под кровать и нашел зеленую универсальную военную кобуру М 12. Вытащил «браунинг», опустил его в карман пальто, прихватил бейсбольную биту для пущего спокойствия и вышел из трейлера.

Ночь выдалась безлунная, черное небо затянули тучи, отчего мир казался мрачным. Луч фонарика серпом прорезал тьму; пройдя мимо заколоченных комнат, он добрался до четырнадцатого номера. Снова вспомнился отец; он увидел себя мальчиком, который стоит со стариком перед этой самой комнатой и спрашивает, почему нет номера 13, почему после 12-го идет 14-й. Отец тогда объяснил ему, что люди суеверны. Люди не хотят жить в комнате с номером тринадцать или на тринадцатом этаже больших городских отелей, поэтому пришлось внести изменения, чтобы они не беспокоились. Так тринадцатый номер стал четырнадцатым, и в результате все спят чуть лучше, даже если на самом деле четырнадцатый – это все равно тринадцатый, как бы ты ни пытался упрятать сей факт. В больших городских отелях тринадцатый этаж остался, и в маленьких мотелях – как у них – все так же есть комната тринадцать. И вообще, есть люди, которые не желают жить в номере четырнадцать по той же самой причине, но в общем большинство постояльцев просто ничего не замечают.

Сейчас он стоял один перед номером четырнадцать. Изнутри не доносилось ни звука, но он чувствовал их. Они ждали, чтобы он начал действовать, ждали, чтобы он сделал то, чего они хотели от него, чего требовали по радио, по телевизору и в ночных звонках по телефону, который не должен работать, но работает. Они ждали и хотели, чтобы он выпустил их.

Болты на двери были на месте, замки не повреждены, но когда он проверил шурупы, которыми прикрутил дверь к коробке, то обнаружил, что три из них разболтались, а один совсем выпал.

– Нет, – пробормотал он. – Это невозможно. – Он поднял шуруп с пола и осмотрел шляпку. Целая и невредимая. Ну, допустим, кто-то приходил, когда его не было в трейлере, и дрелью выкрутил шуруп, но почему только один и почему оставил остальные, не доведя дело до конца? Бессмыслица.

Если только…

Если только они не сделали это изнутри. Но как?

Надо открыть, подумал он. Надо открыть и проверить. Но он не хотел открывать. Боялся того, что может увидеть, и того, что может сделать вопреки себе. Он знал, что если еще может совершить какое-то доброе дело в своей жизни, то это не обращать внимания на эти голоса. Он почти слышал их, зовущих его, издевающихся над ним…

Он сходил к себе в трейлер, нашел большой ящик с инструментами и вернулся к номеру четырнадцать. Когда он вставлял сверло в дрель, его внимание привлек звук – металл по дереву. Он положил дрель и направил фонарик на дверь.

Один из оставшихся шурупов поворачивался, выкручиваясь из дерева. Прямо у него на глазах он вышел на всю длину и упал на землю.

Значит, шурупов уже недостаточно. Он отложил дрель и взял пневмомолоток. Тяжело дыша, приблизился к двери, приставил дуло пистолета к дереву и нажал на спусковой крючок. Его слегка тряхнуло отдачей, но когда он отступил назад, то увидел, что гвоздь, все шесть дюймов, по самую шляпку ушел в дерево. Он продолжил работу, пока не всадил в дверь двадцать гвоздей. Чтобы вытащить их, придется повозиться… На душе стало немного спокойнее.

Он сел на влажную землю. Шурупы больше не двигались, и голосов не было слышно.

– Ага, – прошептал он. – Не нравится, да? Скоро вы станете проблемой кого-нибудь другого, а с меня довольно. Я заберу свои денежки и уберусь отсюда. И так уж подзадержался. Заползу на время в какую-нибудь теплую норку.

Он посмотрел на ящик с инструментами. Слишком тяжелый, чтобы тащить его назад в трейлер, и, бог знает, может, скоро снова понадобится. Номер пятнадцать был закрыт только куском фанеры. С помощью отвертки он выкрутил два шурупа, которыми она крепилась, и занес ящик в темную комнату. Слева проступили очертания старого шкафа и голый каркас кровати с проржавевшими пружинами и сломанными столбиками, похожий на скелет какого-то доисторического существа.

Он повернулся и посмотрел на стену, отделявшую эту комнату от номера четырнадцать. Краска облупилась и местами вздулась. Он приложил ладонь к одному пузырю и почувствовал, как тот подался, но не ощутил сырости, как ожидал. Пузырь был теплым, как если бы с другой стороны стены горел огонь. Он подвинул руку в сторону, пока не нащупал прохладный участок, краска на котором оставалась неповрежденной.

– Что за?.. – Он произнес это вслух, и звук собственного голоса во мраке напугал его, словно говорил не он, а некий его двойник, который стоял чуть в стороне и с любопытством наблюдал за ним, человеком, постаревшим раньше времени, искалеченным войной и утратами, человеком, которого среди ночи преследуют телефонные звонки и голоса, говорящие на чужом языке.

Прохладное место на стене стало теплеть под его ладонью. Даже не теплеть – оно сделалось горячим. Он на секунду прикрыл глаза, и в голове вспыхнуло видение: нечто в соседней комнате, фигура, изуродованная и вывернутая, вспыхивающая изнутри, когда на стену с той стороны ложится ее ладонь, следующая за рукой человека с другой, как кусок железа, тянущийся за магнитом.

Он убрал руку и потер ладонь о штанину. Во рту и в горле пересохло. Захотелось прокашляться, но он сдержался. Это нелепо, он понимал: в конце концов, он ведь только что заколотил наглухо дверь, поэтому пока можно успокоиться, но между этими механическими звуками и такой человеческой слабостью, как кашель, все же есть разница. Поэтому он прикрыл рот рукой и попятился из комнаты, оставив там ящик с инструментами. Он поставил на место фанеру, но закреплять ее не стал. Ночь была тихой, безветренной, так что упасть она не должна. Он не поворачивался спиной к мотелю, пока не добрался до фургона. Войдя, запер дверь, потом выпил воды, следом опрокинул в рот стакан водки и проглотил таблетку снотворного. Снова набрал номер, который уже набирал, и оставил второе сообщение.

– Еще одна ночь. Я хочу получить деньги, и с меня хватит этой чертовщины. Сожалею, но больше не могу.

Потом он разбил телефон и топтал мелкие осколки, после чего скинул башмаки и пальто и свернулся калачиком на кровати. Он слушал тишину, а тишина прислушивалась к нему.

* * *

Их ни в грош не ставили. С самого начала, подумал он. Даже его фамилию на новой идентификационной карточке написали неправильно: «Бобби Жанро» вместо «Жандро». А он не собирался идти на войну с исковерканной фамилией – плохая карма. И как они взвились, когда он указал на ошибку – можно подумать, потребовал отнести его в Ирак в паланкине.

Что ж, богатые всегда имеют бедных, и в этой войне богачи воевали за счет бедняков. Ни одного богатенького рядом, а если какой и завелся бы, он бы спросил его: а зачем? Какой смысл быть здесь, если есть другие варианты? Нет, там были только такие же, как он сам, а некоторые и еще беднее, хотя уж он-то знал, каково оно, жить бедняком. Тем не менее по стандартам некоторых знакомых парней, которые о бедности знали не понаслышке, ему жаловаться было не на что.

Начальство говорило, что они готовы развернуться в боевой порядок и сражаться, а ведь им даже бронежилеты не выдали.

– Это потому, что иракцы по вам стрелять не будут, – сказал Латнер. – Будут только язвить, насмехаться да говорить всякие гадости про ваших мамочек.

Длиннющий, как жердь, – он такого, наверное, и не встречал, – Латнер только так и говорил: «мамочки» да «папочки». Когда умирал, просил позвать свою «мамочку», да только она была далеко, за тысячи миль, и, может, молилась за него, как будто это могло помочь. Ему дали наркотики – от боли, и он уже плохо соображал, не понимал, где находится. Думал, что дома, в Ларедо. Ему сказали, что мамочка уже едет, и он так и умер, веря в эту ложь.

Они собирали куски металла и расплющенные банки, делали себе бронепластины. Потом они снимали бронежилеты с убитых иракцев. Те, что приезжали позже, были экипированы лучше: наколенники, защитные очки, солнцезащитные очки «Уайли-икс», даже карточки с ответами на возможные вопросы репортеров, потому что к тому времени все полетело к чертям собачьим, как говаривал его старик, и было нежелательно, чтобы кто-нибудь ляпнул что-то не то.

Душевых поначалу не было – мылись из касок. Жили в развалинах, позже – по пять человек в комнатушке без кондиционера при жаре в 50 градусов. Ни поспать, ни помыться, неделями в грязной форме. Потом будут и кондиционеры, и жилые блоки-контейнеры, и нормальные сральни, и рекреационные центры с игровыми станциями и большими телевизорами, и гарнизонные лавки, где продавались футболки с надписями «Кто твой Баг-дэдди»[73]и «Бургер-Кинг». Будет Интернет, круглосуточный телефон, но когда кого-то убивали, это все отключалось до уведомления семьи. Будет и бетонный бункер – чтобы не чувствовать себя на открытой местности.

Трудности его не смущали. Поначалу. В армию не для того записываются, чтобы оставаться дома и отбывать время в Штатах. В армию записываются, чтобы идти на войну. Как там сказал министр обороны Рамсфельд? На войну идут с той армией, которая есть, а не с той, какую хотелось бы иметь. Но, опять-таки, у Рамсфельда все на месте, руки-ноги целы, так что ему легко говорить.

У него были тату на руках – мальчишеские глупости, но ничего бандитского. В Мэне, наверное, и банд таких не было, чтобы ради них наколки делать, а для реально крутых парней, вроде «Бладс» и «Крипс»[74], татушки ничего не значили. В армии свои наколки: армейские жетоны на боку, «мясные жетоны» с личными данными – даже если тебя разорвет на куски, опознать все равно смогут. Штаб-сержант обещал дать поблажку насчет тату. Обещал даже подчистить бумаги, убрать кое-какие криминальные мелочи; у него самого даже ВВС[75]не было. Хорошая жизнь была ему обеспечена: подписной бонус, оплачиваемый отпуск и при желании – учеба в колледже по завершении срока. Он набрал более 80 процентов в отборочном тесте на профпригодность и мог записаться на два года, но записался на четыре. Заняться все равно было особенно нечем, а четырехлетний контракт означал гарантированное место в конкретном подразделении. Он хотел по возможности служить с земляками, ребятами из Мэна. Ему нравилось быть солдатом. У него хорошо получалось. Поэтому и продлил. А не продлил бы, и все было бы по-другому. Второй раз – это круто. Просто убойно.

Но до него было далеко. Сначала его послали на подготовку в Форт-Беннинг на три с половиной месяца, и уже на второй день он думал, что протянет ноги. После прохождения базовой подготовки дали две недели передышки, а потом записали во вспомогательную программу вербовки на военную службу в родном городе. Ему полагалось вербовать приятелей в армию, да только приятели не покупались на обещания. Вот тут он и познакомился с Тобиасом. Тобиас уже тогда был ловкачом: умел задружиться, договориться, оказать услугу, за которую потом приходилось расплачиваться. Тобиас взял его под свое крыло.

– Не сечешь ты в этих делах, – сказал ему Тобиас. – Держись меня – я научу.

И он держался. Тобиас приглядывал за ним, как он позже приглядывал за Дэмиеном Пэтчетом. Но потом роли поменялись. Засвистели пули, и он подумал:

«Я – наживка. Я – живой щит.

И меня убьют».

Глава 5

На следующее утро чуть свет я был у дома Джоэла Тобиаса. На случай, если у Тобиаса после вчерашнего возникли подозрения, что за ним следят, я взял «Мустанг» вместо «Сатурна», на котором вел наблюдение вчера. Неприметным «Мустанг» не назовешь, но я припарковался за каким-то грузовиком на стоянке «Биг скай брэд компани» на углу Диринг-авеню, устроившись так, чтобы видеть дом Тобиаса на Ревире и самому не быть при этом на виду. Когда я припарковался, «Силверадо» по-прежнему стоял на подъездной дорожке, а окна наверху были занавешены. В начале девятого Тобиас в черной футболке и черных джинсах вышел через переднюю дверь. На левой руке у него я заметил татуировку, но рассмотреть издалека не смог. Он сел в грузовик и поехал направо. Я подождал, пока грузовик скроется из виду, и последовал за ним.

Дорожный трафик позволял держаться на расстоянии и в то же время не выпускать его из вида. В Бедфорде я едва не потерял Тобиаса на перекрестке, но уже через пару кварталов догнал. В конце концов он въехал на территорию складского комплекса чуть в стороне от улицы Франклина. Я проехал мимо, потом попал на соседнюю стоянку и уже оттуда наблюдал, как Тобиас паркуется рядом с тремя огромными фурами около проволочной ограды. Следующий час у него ушел на профилактическое техобслуживание, после чего он забрался в «Силверадо» и вернулся домой.

Я заправил «Мустанг», выпил кофе в «Биг скай» и попытался определить, что делать дальше. Пока известно только, что у Тобиаса что-то не так с финансами, и, возможно, как предполагал Беннет, не все ладно с подружкой, но меня не оставляло чувство, что все это, как ни крути, не мое дело. Теоретически, я мог бы оставаться рядом, пока он не соберется в Канаду, потом проследовать за ним за границу и посмотреть, не прояснится ли что, но шансы остаться незамеченным на таком долгом маршруте очень невелики. Как-никак, если Тобиас занимается чем-то нелегальным, вопрос безопасности для него на первом месте, а чтобы вести наблюдение правильно, нужны две, а еще лучше три машины. Можно было бы привлечь Джеки Гарнера, но Джеки бесплатно не работает, если только ему не гарантировано попутное развлечение и возможность подраться, не опасаясь уголовного преследования. К тому же слежка за идущей в Квебек фурой вряд ли совпадает с представлениями Джеки о приятном времяпрепровождении. И даже если Тобиас и впрямь возит контрабанду, что тогда? Я же не Таможенная служба Соединенных Штатов.

Другой вопрос, бил он свою подружку или не бил. Но я не представлял, как мое вмешательство могло бы улучшить ситуацию. У Беннета Пэтчета было гораздо больше возможностей осторожно заняться делом Карен Эмори через кого-нибудь из сослуживцев. Появление незнакомца с вопросом, не бил ли ее в последнее время бойфренд, вряд ли расположило бы ее к нему.

Я позвонил Беннету на сотовый, попал на голосовую почту и оставил сообщение. Не оказалось его и в «Дюнах»; снявшая трубку женщина сказала, что не ждет Пэтчета сегодня. Я убрал телефон. Кофе остыл. Я опустил стекло и вылил его на землю, а пустой стаканчик бросил на заднее сиденье. Скука и досада. Я достал из бардачка роман Джеймса Ли Берка, сел поудобнее и стал читать.

Книгу я дочитал через три часа, изрядно отсидев при этом задницу. А кофе проделал свой путь через весь организм. Как любой хороший детектив, я держал в машине пластиковую бутылку – на крайний случай, – но острой стадии ситуация пока не достигла. Еще одна попытка дозвониться до Беннета завершилась той же голосовой почтой. Минут двадцать спустя на перекрестке появился зеленый «Субару» Карен Эмори с хозяйкой за рулем. Она уже была в синей форменной футболке «Дюн». Больше никого в машине не было. Я остался на месте.

Через полчаса появился «Силверадо» Тобиаса и проследовал в сторону автострады. Я покатил за ним. В Портленде он купил билет на комедию в театре «Никелодеон». Я прождал минут двадцать – он не вышел. Все указывало на то, что в Канаду Джоэл не собирается, по крайней мере, не сегодня. Даже если он готовился к ночному маршу, последовать за ним в одиночку я не мог. К тому же в ближайшие два вечера меня ждали в «Шатуне», а подвести Дейва Ивенса я не мог. В общем, день прошел впустую, мне нечего было сообщить Беннету – по крайней мере, того, что стоило бы его денег. Часы показывали пять, в бар мне к восьми, но сначала я хотел принять душ и сходить в туалет.

Я поехал в Скарборо. Близился вечер, было тепло и тихо. После душа я переоделся и принял решение: возьму с Беннета за фактически отработанные часы и верну остальное, если только ему не удастся меня переубедить. Буде он пожелает и возьмет на себя роль посредника, я, пожалуй, посижу с Карен Эмори бесплатно и расскажу ей о возможных вариантах действий в случае домашнего насилия. Что же касается Джоэла Тобиаса, то он – если только не восполняет дефицит финансов совершенно законными средствами, о которых мне ничего не известно – может и дальше продолжать в том же духе, пока его не прижмут копы или таможенники. Компромисс не идеальный, но идеальные компромиссы случаются редко.

В «Буром шатуне» в тот вечер было не протолкнуться. В самом конце бара в стороне от двери пили копы из полиции штата. Я счел за лучшее держаться от них подальше, и Дейв со мной согласился. Теплых чувств они ко мне не питали, а один из их компании, детектив Хансен, до сих пор отдыхал на больничном из-за того, что в начале года сунулся в мои дела. Я за собой вины не чувствовал, но знал, что у его коллег другая точка зрения. Весь вечер я принимал заказы от официанток, а обслуживанием сидельцев у бара занимались два бармена. Смена пролетела быстро, и к полуночи я был уже свободен. Для очистки совести прокатился мимо дома Джоэла Тобиаса. «Силверадо» стоял на месте, рядом с машиной Карен Эмори. Фура у склада тоже не трогалась.

Я ехал домой, когда зазвонил телефон. Определитель показал номер Беннета Пэтчета. Я свернул к «Данкин донатс» и ответил.

– Поздновато звоните, мистер Пэтчет.

– Подумал, что ты полуночник, как и я сам. Извини, что не смог ответить раньше. По правде говоря, весь день занимался юридическими вопросами, а когда освободился, уже не в состоянии был проверять сообщения. Но теперь вот пропустил стаканчик на ночь и чувствую, немного полегчало. Нашел что-нибудь стоящее?

Я сказал, что ничего такого не нашел, если не считать нестыковок в финансах Тобиаса, о чем Беннет уже догадывался. Потом поделился со стариком своими сомнениями: продолжение слежки затруднительно без привлечения дополнительных людских ресурсов, и если Карен Эмори стала жертвой домашнего насилия, не лучше ли разобраться с проблемой как-то иначе.

– А мой мальчик? – спросил Беннет, голос его дрогнул. Я подумал, что старик, пожалуй, принял на ночь не один стаканчик. – Как же мой мальчик?

Я не знал, что сказать. Ваш мальчик умер, и его уже не вернуть. Проблема была в посттравматическом стрессе, а не в том, что он связался с Джоэлом Тобиасом, который, возможно, и занимался темными делишками под прикрытием легального бизнеса.

– Послушай, – продолжал Беннет. – Ты, наверное, считаешь меня старым дурнем, который не желает принять обстоятельства смерти сына. Может, оно и так. Но у меня чутье на людей, и Джоэл Тобиас доверия не внушает. Мне он не понравился с первой встречи, и я был против, чтобы Дэмиен участвовал в его делах. Прошу тебя – продолжай. Вопрос не в деньгах. Деньги у меня есть. Если нужно привлечь кого-то еще, привлекай – я все оплачу. Что скажешь?

Что тут сказать? Я пообещал понаблюдать за Тобиасом еще несколько дней, хотя смысла в этом не видел. Он поблагодарил и дал отбой. Секунду-другую я смотрел на телефон, потом бросил его на соседнее сиденье.

В ту ночь мне приснилась фура Джоэла Тобиаса. Она стояла на заброшенной парковке с незапертым контейнером, и когда я открыл его, там была только тьма, тьма, уходившая глубже дальней стенки контейнера, как будто я смотрел в бездну. Я почувствовал, как из темноты ко мне быстро приближается что-то, несется на меня из бездны… и очнулся с первым лучом солнца и с ощущением, что я не один.

В комнате пахло духами моей погибшей жены, и я знал – это предупреждение.

Глава 6

Я припарковался в терминале залива Каско-Бей, когда почтовое судно отправлялось в утренний рейс; с дюжину пассажиров, по большей части туристы, смотрели на отступающую пристань и суету, рыболовецкие лодки и паромы. Почтовое судно было неотъемлемой частью обыденной жизни залива и, совершая по два рейса в день, связывало Большую землю с Литл-Даймонд, Грейт-Даймонд и Даймонд-Коув, Лонг-Айлендом, Клифф-Айлендом и Пикс-Айлендом, с Грейт-Чебиг, самым крупным из островов Каско-Бей, а также с Датч-Айлендом, или Заповедником, самым дальним из Календарных островов[76]. Почтовое судно – способ сообщения не только между живущими морем и живущими на море, но также и между обитателями многочисленных форпостов Каско-Бей.

Сам вид почтового парохода неизменно вызывал что-то вроде ностальгии. Он принадлежал, казалось, другой эпохе, одним лишь видом вызывая в воображении свои прежние инкарнации и напоминая о важности подобной связи в те времена, когда путешествия между островами и материком были не так легки. Пароход доставлял не только письма, посылки и грузы, но также и новости. Мой дед, отец моей матери, взял меня как-то на один из почтовых рейсов, когда мы с матерью вернулись в Мэн после смерти отца, когда мы бежали на север от расползавшегося кровавого пятна. Помню, я тогда подумал, что хорошо бы навсегда покинуть материк и поселиться на одном из этих островов, чтобы кровь растворилась в волнах, когда дойдет до побережья и начнет стекать в море. Оглядываясь назад, я понимаю, что всегда бежал: от отцовского наследия, от смерти Сьюзен и Дженнифер, моей жены и ребенка, и, наконец, от себя самого.

Но теперь я остановился.

«Парусный мастер» был, если уж называть вещи своими именами, обычной дырой, одним из последних старых береговых баров Портленда, что открывались в расчете на ловцов лобстеров, портовых рабочих и всех тех, кто добывал средства к существованию на темной стороне города. Бар появился там задолго до того, как кому-то пришла в голову мысль, что туристы, возможно, были бы не прочь проводить какое-то время на набережной, но когда эти самые туристы в конце концов появились, «Парусный мастер» они предпочитали обходить стороной. Так сторонятся разлегшегося на улице пса – шерсть не скрывает шрамы от былых схваток; пасть, даже в дреме, приоткрыта в оскале, и видно пожелтевшие клыки; слезящиеся глаза полуприкрыты – от него так и несет затаенной угрозой и перспективой лишиться пальца или чего посущественнее, если случайному прохожему вздумается по неосторожности погладить его. Даже название на висевшей снаружи вывеске едва различимо – краска давно стерлась, а обновить ее никто не спешит. Те, кому нужно, сами знали, где найти бар, – к числу таковых относились местные да определенного типа новички, не озабоченные хорошей кухней, равнодушные к маякам и далекие от ностальгических мыслей о почтовых пароходах и островитянах. Эти отыскивали «Парусный мастер» чутьем и, поцапавшись с другими псами, и получали свое место.

«Парусный мастер» был единственным все еще работавшим на пристани заведением; другие стояли с заколоченными окнами и с замками на дверях, за которыми давно не осталось ничего, что можно было бы украсть. Проникший в них рисковал провалиться сквозь пол в холодную воду, потому что все эти строения, как и сама пристань, гнили и погружались в море. Чудом представлялось уже то, что «Парусный мастер» не рухнул давным-давно; более крепкий и прочный с виду, он покоился на тех же, что и соседи, ненадежных сваях.

Так что посещению бара сопутствовало ощущение опасности сразу отовсюду, и перспектива утонуть в бухте из-за неверного шага и прогнившей половицы представлялась проблемой относительно меньшей в сравнении с более явной угрозой физического насилия, серьезного или не очень, со стороны кого-либо из посетителей. В последнее время даже ловцы лобстеров захаживали в «Парусный мастер» нечасто, а тех, что все же приходили, интересовал не столько промысел, сколько выпивка – пили упорно, пока потребленная жидкость не начинала вытекать из ушей. Ловцами они назывались только по привычке, поскольку те, кто попадал в «Парусный мастер», уже давно смирились с фактом, что времена, когда они были полезными членами общества, вкалывавшими за достойную плату, остались в прошлом. Людей сюда заносило в тот момент, когда больше пойти было некуда, когда единственным концом виделись похороны с присутствием тех, кто знал тебя лишь по месту в баре и привычной выпивке, тех, кто, провожая тебя в последний путь, равно скорбели и о собственной жизни. Бар вроде «Парусного мастера» есть едва ли не в каждом прибрежном городке; об утраченном чаще вспоминают именно в таких заведениях, чем в поредевшем семейном кругу. В этом смысле «Парусный мастер» был – как буквально, так и фигурально – вполне подходящим местом для заканчивающих земной путь, поскольку на борту корабля именно мастер зашивал умершего в парусину и перед тем, как сделать последний стежок, колол его иглой в нос, дабы удостовериться, что бедняга и впрямь отдал концы. В баре к таким мерам не прибегали; его завсегдатаи упивались до смерти, так что когда клиент переставал заказывать выпивку, то был верный знак, что своей цели он достиг.

Хозяином «Парусного мастера» был некто Джимми Джуэл, хотя я ни разу не слышал, чтобы кто-то называл его иначе, как «мистер Джуэл». Джимми Джуэл владел пристанью, на которой и стоял бар, и еще несколькими заведениями вроде «Парусного мастера»: жилыми домами, едва ли соответствовавшими такому определению; полуразвалившимися строениями на набережной и в боковых улочках города на всем пути от Киттери до Калиса; и незастроенными участками, использовавшимися единственно для сохранения грязных луж с застоявшейся дождевой водой. Участки не продавались и никаких указаний на их владельца не имели, если не считать таковыми запретительные знаки со словами «посторонним вход воспрещен»; некоторые из этих знаков выглядели вполне официально, другие представляли собой обычные дощечки с разнообразными и весьма креативными вариантами написания вышеуказанного предостережения.

Объединяла все эти участки и строения неопределенная перспектива когда-нибудь, в некоем отдаленном будущем вызвать интерес какого-нибудь девелопера. Пристань, на которой стоял «Парусный мастер», должна была, как поговаривали, стать частью проекта по переустройству пирса. В расчете на привлечение 160 миллионов долларов власти надеялись вдохнуть в набережную новую жизнь, сделав ее коммерчески привлекательной, для чего собирались возвести новый отель, офисные высотки и построить терминал для круизных судов. Впоследствии проект забросили, и чем дальше, тем больше он отодвигался в неопределенное будущее. Порт переживал не лучшие времена. Международный морской терминал, некогда заполненный грузовыми контейнерами, ожидающими погрузки на корабли и баржи, затих и почти не подавал признаков жизни. Количество рыболовных судов, доставляющих улов на рыбный рынок у портлендского рыбацкого пирса, сократилось за пятнадцать лет с 350 до 70, и предполагаемое сокращение разрешенных для рыбного промысла дней грозило подорвать сами основы жизни рыбаков. Служба скоростного сообщения между Портлендом и Новой Шотландией прекратила свое существование, лишив многих работы, а порт дохода. Некоторые видели спасение набережной в увеличении численности баров и ресторанов, но их противники указывали на то, что порт может превратиться в подобие тематического парка с дюжиной влачащих жалкое существование ловцов лобстеров, оставленных ради сохранения местного колорита, и у Портленда останется лишь тень великой глубоководной гавани, на протяжении трех столетий определявшей идентичность самого города.

Посреди всей этой неопределенности и восседал, держа нос по ветру, Джимми Джуэл. Нельзя сказать, что Джимми было наплевать на Портленд, пирсы и историю города. Просто деньги он ценил больше.

Но приходящие в упадок здания хотя и составляли значительную часть его инвестиционного портфеля, однако полностью не отражали широты деловых интересов Джимми. Он имел свою долю во внутренних и трансграничных перевозках и едва ли не больше всех на северо-восточном побережье знал о контрабанде наркотиков. Занимался он главным образом марихуаной, но в последнее время серьезно пострадал от крупных налетов и теперь, по слухам, несколько отошел от наркобизнеса в пользу более легальных предприятий или предприятий, выглядящих таковыми, что вовсе не одно и то же. Старые привычки не отпускают, и когда подворачивалось что-то противозаконное, Джимми не отказывался – как ради денег, так и ради удовольствия, которое приносило ему нарушение закона.

Звонить заранее, чтобы договориться о встрече, не пришлось. Сердцем империи Джимми был «Парусный мастер». За баром у него имелся небольшой офис, использовавшийся главным образом как склад. Сам же Джимми обычно проводил время у стойки, где читал газеты, отвечал на редкие звонки, поступавшие на древний телефонный аппарат, и без конца пил кофе. Там я и застал его, когда вошел в то утро в «Парусный мастер». Больше никого не было, если не считать бармена в засаленной белой футболке, переносившего со склада ящики с пивом. Звали бармена Эрл Хэнли, и это был тот самый Эрл Хэнли, который работал в «Голубой луне» тем вечером, когда Салли Кливер умерла от побоев своего бойфренда; владельцем «Парусного мастера», как и «Голубой луны», был один и тот же человек – Джимми Джуэл.

При моем появлении Эрл поднял голову. Если ему и понравилось увиденное, то он предпринял мужественную попытку скрыть этот факт. Физиономия его сморщилась, сделавшись похожей на свежесмятую бумажку; впрочем, она и в спокойные моменты напоминала последний орех, оставшийся в вазе через неделю после Дня благодарения. Со стороны казалось, что он состоит из нескольких шаров из покрытого коркой жира, верхний из которых венчали жирные черные волосы. Круглыми у него были даже бедра. Когда Эрл двигался, я почти слышал, как переливается в теле жир.

Джимми обычно носил черный костюм гробовщика и синюю рубашку с открытым воротом. Был он худ, волосы разнообразных оттенков седины смазывал помадой, слегка отдававшей гвоздикой. Высокий, выше шести футов, Джимми немного сутулился, будто держал на плечах ношу, невидимую другим, но давившую на него самого. Правый уголок рта всегда был приподнят, как будто жизнь представлялась ему забавной комедией, которую он лишь наблюдал со стороны. Джимми не был плохим парнем, что обычно справедливо в отношении контрабандистов и наркодилеров. В прошлом он пару раз сталкивался с моим дедом, служившим в полиции штата и давно знавшим Джимми, но они уважали друг друга. Джимми пришел на похороны деда, и его скорбь была искренней. Я с ним редко имел дело, но временами наши пути пересекались, и пару раз, когда я обращался с вопросом, он направлял меня в нужную сторону, ставя условием, что никто не пострадает и полиция останется в стороне.

Джимми оторвался от газеты, и его полуулыбка дрогнула, как лампочка, моргнувшая из-за секундного сбоя электропитания.

– А маску тебе не полагается носить? – спросил он.

– С какой стати? У тебя еще есть, что украсть?

– Нет, но я подумал, все вы, мстители, носите маски. Чтобы потом, когда вы исчезаете в ночи, люди могли спросить: «Кто же он, этот мститель в маске?» В противном случае ты просто парень, который одевается не по возрасту, чтобы выглядеть моложе, сует нос, куда не следует, и удивляется потом, когда его как следует прижмут.

Я сел на стул напротив. Джимми вздохнул и сложил газету.

– Так я, по-твоему, одеваюсь не по возрасту? Хочу выглядеть моложе?

– Сейчас, если хочешь знать мое мнение, все одеваются так, чтобы выглядеть помоложе. Если вообще одеваются. Я еще помню времена, когда даже шлюхи в барах не одевались так, как некоторые девчонки сегодня, причем и зимой, и летом. Иногда так и хочется купить каждой пальто. Но что я знаю о моде? Для меня любой костюм, если он не черный, выглядит так, как если бы его мог носить Либераче[77]. – Он протянул руку. Мы поздоровались. – Как дела, парень?

– Неплохо.

– Ты все еще с той женщиной? – Джимми имел в виду Рейчел, мать моей дочери Сэм. Я не удивился. Джимми Джуэл протянул так долго в том числе и потому, что не упускал из виду каждого, с кем когда-либо пересекался.

– Нет. Мы расстались. Она в Вермонте.

– Ребенка забрала с собой?

– Да.

– Жаль.

Продолжать эту тему мне не хотелось. Я настороженно принюхался.

– У тебя в баре воняет.

– У меня в баре не воняет. Клиенты воняют. Но чтобы избавиться от вони, надо избавиться от них, а тогда здесь останусь только я да мои призраки. А, да, Эрл тоже не благоухает, но у него это может быть генетическое.

Эрл ничего не сказал, но добавил к выражению лица еще несколько морщинок и вернулся к своим делам.

– Выпьешь? За счет заведения.

– Нет, не буду. Слышал, ты выпивку разбавляешь.

– А ты наглец. Пришел и оскорбляешь мое заведение.

– Какое заведение, это так, для списания налогов. Если бы оно приносило реальные деньги, твоя империя бы рухнула.

– У меня есть империя? Вот уж не знал. Будь у меня империя, я бы и одевался получше, и черные костюмы носил подороже.

– У тебя есть человек, который приносит кофе, не спрашивая, и, также не спрашивая, разбивает головы. Это кое-что да значит.

– Так ты хочешь кофе?

– Он здесь такой же плохой, как и все остальное?

– Хуже, но кофе я делаю сам, и ты, по крайней мере, знаешь, что у меня руки чистые. В буквальном смысле слова.

– От кофе не откажусь, спасибо. Для чего-то другого еще рановато.

– Тогда ты не туда пришел. Думаешь, окна маленькие, потому что я не могу позволить себе купить стекло?

В «Парусном мастере» всегда было темно: здешние клиенты не склонны вспоминать о времени.

Джимми кивнул Эрлу, тот поднялся, достал откуда-то кружку, посмотрел, не слишком ли она грязная и, убедившись, что грязна она в меру, налил кофе. Когда он поставил кружку передо мной, содержимое качнулось и выплеснулось на столешницу. Эрл посмотрел на меня, и во взгляде у него читалось: ну ты еще пожалуйся.

– Такой большой и такой неловкий, – сказал я.

– Ты ему не нравишься. Только не принимай близко к сердцу – ему никто не нравится. Иногда мне кажется, что ему даже я не нравлюсь, но я ему плачу и тем самым покупаю некоторую долю терпимости.

Джимми передал мне серебряный кувшинчик с молоком, не со сливками, и сахарницу. Джимми не любил пастеризованное молоко, дешевые заменители сливок и пакетики с подсластителем. Я взял молоко, но от сахара отказался.

– Итак, ты с визитом вежливости, или я что-то натворил, что требуется поправить? Потому что, должен сказать, когда ты появляешься здесь, мне хочется проверить страховку.

– Думаешь, я приношу неприятности?

– Господи, да Смерть, наверное, присылает тебе корзину фруктов на Рождество с благодарностью за бизнес.

– Есть вопрос насчет грузовых перевозок.

– Не суйся в это дело, вот тебе мой совет. Смены долгие, никакой переработки, спишь в кабине, еда плохая, да еще и умираешь на стоянке. С другой стороны, убить тебя никто особенно не старается, а в твоей нынешней работе это что-то вроде профессионального риска.

Его совет насчет смены рода деятельности я пропустил мимо ушей.

– Есть парень, независимый перевозчик. У него хорошая фура, ипотека… как обычно. За все надо платить. По моим прикидкам, за год расходов набегает тысяч на семьдесят, и это притом, что он не шикует.

– Может, что-то с цифрами не так?

– Возможно. Ты когда-нибудь встречал честного человека?

– Если это касается налогов, то нет. А если бы встретил, то проверил до последнего пенни, как налоговая служба. Этот твой парень далеко гоняет?

– Думаю, возит что-то в Канаду.

– Канада большая. Куда именно?

– В Квебек, насколько мне известно.

– Это недалеко. Работает много?

– Не сказал бы.

– То есть ты предполагаешь, что он немножко подрабатывает на стороне?

– Он пересекает границу. Так что да, мелькнула такая мыслишка. И я думаю, что даже белки не перебегают на ту сторону без того, чтобы ты не был в курсе и не взял свои десять процентов орешков.

– Пятнадцать. И это еще по-дружески. У твоего парня есть имя?

– Джоэл Тобиас.

Джимми отвел глаза и щелкнул языком.

– У меня такого нет.

– А под кем он, знаешь?

На вопрос Джимми не ответил, но спросил:

– А почему ты им интересуешься?

По дороге в Портленд я прикидывал, чем готов поделиться с Джимми, и в итоге решил, что рассказать придется почти все. Единственное, что мне хотелось бы пока не трогать, это смерть Дэмиена Пэтчета.

– У него есть подружка, и один обеспокоенный гражданин считает, что он, возможно, обращается с ней не очень хорошо и что ей было бы лучше держаться от него подальше.

– И что? Ты докажешь, что он возит контрабанду, она бросит его и начнет встречаться с проповедником? Либо ты лжешь – а я не верю, что ты пришел сюда с этой целью, – либо твой озабоченный гражданин отстал от жизни. Половина девчонок в этом городе готовы прыгнуть к парню в постель, если у него звенит в кармане. И при этом им наплевать, откуда взялись денежки. По факту дело обстоит так, что если ты признаешься, что, мол, добыл их незаконно, половина этих пташек позовет подружек присоединиться.

– А другая половина?

– А другая стырит бумажник. Они же далеко не смотрят – что близко, то и хватают. – Джимми потер щетинистую щеку. – Знаю, ты не из тех, кто следует совету, но, может, в память о дедуле послушаешь меня. Дело того не стоит. Если это всего лишь домашние разборки, то проблема как-нибудь сама собой разрешится. Забудь об этом. Можно найти и более легкий заработок.

Я отпил кофе. Вкус был как у отработанного масла. Если бы своими глазами не видел, как Эрл наливал его, то подумал бы, что он, прежде чем угостить меня, вышел с кружкой через заднюю дверь и зачерпнул воды из залива. С другой стороны, Эрл вполне мог специально держать несколько вонючих кружек и стаканов для особых посетителей.

– Так не получится, – сказал я.

– Ну, я, в общем, подозревал, что это пустой разговор.

– Так ты знаешь Тобиаса?

– Сначала ты. Дело ведь не в том, что какая-то девчонка попала на нехорошего парня.

– Тот, кто меня нанял, считает, что парень занимается грязными делами, и, видимо, у него есть к нему личные претензии.

– И ты явился ко мне, полагая, что если Тобиас перевозит незаконный груз, то я могу об этом знать.

– Джимми, ты о таких вещах знаешь, даже если сам Бог не в курсе.

– Это потому, что Бога только его кусок и интересует, а поскольку мы все с ним в итоге рассчитываемся, то он может позволить себе подождать. Я же, с другой стороны, всегда ищу выгоду.

– Как и Джоэл Тобиас.

Джимми пожал плечами.

– Рассказать об этом парне могу немного, но то, что знаю, тебе не понравится…

О границе Джимми знал все – каждую дорогу, каждую бухточку, каждый укромный уголок. Работал он преимущественно на себя, в том смысле, что был агентом нескольких криминальных организаций, которые предпочитали держаться несколько в стороне от приносившей им доход нелегальной деятельности. Алкоголь, наркотики, люди, деньги – Джимми изыскивал способы перевозить все, что требовалось. Кого нужно подкупали и постоянно подкармливали, и люди в форме хорошо знали, когда отвернуться и посмотреть в сторону. Когда-то Джимми говорил, что зарплатная ведомость у него побольше, чем у правительства, и работа более надежная.

События 11 сентября привнесли в жизнь Джимми и ему подобных большие перемены. Охрана границы заметно усилилась, и он уже не мог гарантировать бесперебойную доставку груза. Суммы взяток увеличились, и некоторые официальные лица уведомили Джимми, что риск слишком большой, и работать на него они больше не могут. Несколько партий были перехвачены, что вызвало недовольство людей, чьи грузы он переправлял. Джимми терял деньги и клиентов. Но кое-кому экономический спад пошел на пользу: объем наличности уменьшился, рабочие места закрывались, и в таких обстоятельствах контрабанда стала привлекательным вариантом для тех, кто изо всех сил старался удержаться на плаву в трудные времена. Хотя хороших помощников много не бывает, Джимми подходил к отбору кандидатов с большой осторожностью. Он искал тех, кому мог доверять, кто не поддается панике, когда собаки обнюхивают их машины, кто не воспользуется удобной возможностью обчистить партнера и податься с добычей в бега. Как правило, так вели себя только новички. Те, что постарше, знали, какими будут последствия. Джимми мог сойти за добродушного парня, но Эрл таковым определенно не был и запросто переломал бы лапки котенку за пролитое молоко.

Если же с ситуацией не справлялся и Эрл, – что случалось очень редко, – то Джимми обращался к друзьям, которые были у него повсюду. Эти друзья, так или иначе обязанные ему, хорошо знали, где найти придурка, посмевшего вызвать недовольство Джимми Джуэла. А поскольку новичкам доверялись только грузы с максимальной ценностью, то есть пятизначной суммой, убежать далеко они не могли. Впрочем, для начала нужно было еще найти тайник с нелегальной посылкой. И даже те, кто убегал, рано или поздно возвращались, потому что Джимми всегда нанимал людей, у которых были друзья и родственники. Провинившийся либо возвращался добровольно, потому что скучал по привычной компании, либо под давлением, дабы уберечь от неприятностей близких. Далее следовало избиение, конфискация ценностей или, в случае отсутствия таковых, исполнение бесплатно или за мизерное вознаграждение некоей рискованной, грязной работы в качестве искупления за содеянное. К крайним мерам Джимми старался не прибегать, поскольку они привлекали нежелательное внимание к его операциям, но это не значило, что тот, кто вызвал гнев Джимми Джуэла, никогда не погибал. Тела хоронили в лесу, но сам Джимми этим не занимался. Просто некоторые клиенты, сильно огорченные сбоем в их делах и тем фактом, что кто-то сбежал с их наличкой или наркотиками, требовали показательной кары – pour décourager autres[78] – а некоторые его квебекские контакты с удовольствием приводили приговор в исполнение. В таких случаях Джимми как мог призывал к снисходительности, но если его обращения не находили отклика, всегда давал понять, что он ни при чем, что он так не работает и что курок спускали не его люди. В этом отношении позиция Джимми была известна, и никто на него не жаловался, главным образом потому, что всегда есть люди, готовые выключить кому-то свет, пусть даже для того только, чтобы самим остаться в игре.

Джимми никого не неволил, не принуждал работать на себя. Он предпочитал деликатный подход, иногда через посредника, и, если его предложение отвергали, искал иной вариант. Терпения ему было не занимать. Зачастую было достаточно уронить зернышко и ждать, например, перемены в финансовых обстоятельствах, и тогда отношение к предложению могло быть пересмотрено. Но он не выпускал из поля зрения местных водителей, держал ухо востро и брал на заметку, если кто-то начинал сорить деньгами или покупал новую фуру, когда здравый смысл подсказывал, что ему и содержание старой должно даваться с трудом. Пожалуй, единственное, чего Джимми не опасался, это конкуренции со стороны ловких парней, пытавшихся работать независимо, пусть и по мелочи. У этого правила было несколько исключений: по слухам, он сумел договориться с мексиканцами, но не пытался найти общий язык с доминиканцами, колумбийцами, байкерами, даже с индейцами-мохоками. Если они выражали желание пользоваться его услугами – а такое, хоть редко, но бывало, – Джимми шел навстречу, но если бы он поставил под сомнение их право перевозить товар, то закончил бы свои дни вместе с Эрлом в «Парусном мастере»: их привязали бы к стульям, а под ногами у них валялись бы куски их же самих – конечно, если ноги у них еще были бы целы, – и смотрели бы они, как горит их бар, – понятно, если бы глаза оставались на месте.

Вот так, присматриваясь к перевозчикам, Джимми и обратил внимание на Джоэла Тобиаса. Имея фуру, грузовик и дом, он работал особенно не напрягаясь, что, ясное дело, не обеспечивало необходимый уровень доходов. Одно с другим не сходилось, и Джимми начал потихоньку наводить справки, потому что если Тобиас занимался наркотиками, то эти наркотики откуда-то приходили и куда-то уходили после пересечения границы, а возможных вариантов и в первом, и во втором случае было немного. Алкоголь занимал много места и не приносил прибыли, которая оправдывала бы риск. К тому же, как выяснил Джимми, Тобиас пользовался оборудованными переходами, а значит, регулярно подвергался проверкам и должен был иметь первоклассные документы; в противном случае его карьера перевозчика нелегального алкоголя закончилась бы очень быстро. Оставалась наличка. Но опять-таки, большие суммы не могли упасть с неба, а Джимми был на этом рынке монополистом. В любом случае физическое перемещение наличных денег составляло лишь незначительную долю в его операциях, и для доставки наличных из одного места в другое есть способы гораздо более легкие, чем перевозка их в багажнике машины. Ситуация сложилась любопытная, и Джимми в один прекрасный день решил обратиться к Тобиасу напрямую. Случилось это в «За три доллара у Дьюи», где Тобиас выпивал в одиночку после вполне законной доставки груза на склад. Было четыре часа пополудни, и в баре пока царило затишье. Джимми и Эрл подсели к Тобиасу у стойки – один сел справа, другой слева – и предложили его угостить.

– Спасибо, не надо, – ответил Тобиас и вернулся к газете.

– Мы же чисто по-дружески, – сказал Джимми.

Тобиас взглянул на Эрла.

– Да? То-то я смотрю ваш приятель весь такой дружелюбный.

По части дружелюбия Эрл походил на раскрывшую объятия чумную крысу.

Ни малейших признаков испуга или беспокойства Тобиас не обнаружил. Парень он был крупный, не такой большой, как Эрл, но более подтянутый. Джимми уже знал, что Тобиас служил в армии. В Ираке покалечил левую руку, лишился мизинца и безымянного пальца, но оставался в хорошей физической форме, а значит, следовал приобретенным в армии привычкам. Еще он поддерживал связи со своими армейскими приятелями, что немного насторожило Джимми. Какие бы махинации ни проворачивал Тобиас, он занимался этим не в одиночку. Солдаты, как бывшие, так и служащие в настоящее время, – это оружие, а Джимми оружие не любил.

– Он – лапочка. А беспокоиться тебе из-за меня надо.

– Послушайте, я пью пиво и читаю газету. Почему бы вам вместе с вашим Игорем[79] не пойти куда-нибудь попугать детей. Мне с вами разговаривать не о чем.

– Знаешь, кто я такой?

Тобиас отхлебнул пива, но головы не повернул.

– Да, я знаю, кто вы.

– Тогда ты знаешь, почему я здесь.

– Мне работа не нужна. У меня все в порядке.

– Судя по тому, что я слышал, лучше, чем в порядке. У тебя крутая фура. Ты регулярно вносишь платежи и при этом еще можешь позволить себе выпить пива в конце трудного рабочего дня. Просто как сыр в масле катаешься, как я погляжу.

– Как вы и сказали, я много работаю.

– На мой взгляд, тебе, чтобы зарабатывать такие деньги в наши трудные времена, и тридцати часов в день не хватит. Независимый перевозчик, конкуренция с большими парнями. Черт, тебе и спать должно быть некогда.

Тобиас промолчал. Допил пиво, сложил газету и забрал сдачу со стойки, оставив доллар чаевых.

– Вас это не касается.

– Ты не очень-то вежлив, – сказал Джимми.

Тобиас посмотрел на него с любопытством.

– Приятно было пообщаться, – сказал он и поднялся.

Эрл потянулся, чтобы усадить его на стул, но Тобиас действовал быстрее. Развернувшись, он ударил Эрла ногой в левое колено. Нога подогнулась, и Тобиас схватил Эрла за волосы и с силой впечатал физиономией в стойку. Эрл свалился на пол.

– Не надо так, – сказал Тобиас. – Занимайтесь своим делом, а я буду заниматься своим.

Джимми кивнул, но не примирительно, а утвердительно, словно только что укрепился в некоем своем подозрении.

– Хорошей дороги.

Тобиас вышел. Эрл еще держался за колено, но самообладание сохранил и, похоже, намеревался продолжить выяснение отношений, но Джимми успокоил подручного, положив руку ему на плечо.

– Пусть идет. – Он проводил Тобиаса взглядом. – Это только начало.

Теперь, в «Парусном мастере», Эрл изо всех сил делал вид, что ему дела нет до нашего разговора.

– Тобиас оскорбил его профессиональную гордость.

– Очень ему сочувствую.

– И правильно делаешь. Эрл оскорблений не прощает.

Я посмотрел на Эрла. Он убирался в баре, хотя посетителей не было и сделать «Парусный мастер» чище можно было только одним способом – залить все поверхности кислотой. В этом отношении он имел немало общего с «Голубой луной».

– Он и дня не отсидел за то, что случилось с Салли Кливер. Может, пара лет за решеткой немного бы его закалила.

– Тогда Эрл был моложе, – сказал Джимми. – Сейчас он повел бы себя по-другому.

– Но ее уже не вернешь.

– Не вернешь. Строгий ты судья, Чарли. Люди имеют право меняться и учиться на своих ошибках.

Он был прав, а я – нет, но признавать этого не хотелось.

– Почему ты не снес то, что осталось после пожара? – спросил я.

– «Луну»? Даже не знаю. Может, из сентиментальности. Как-никак мой первый бар. Дыра, конечно, но они все такие. Я знаю свое место и знаю клиентов.

– И?

– Это напоминание. И для меня, и для Эрла. Уберу «Луну», и мы начнем забывать.

– Ты знаешь что-нибудь о Жандро, полицейском, что там умер?

– Не знаю. И на все вопросы полиции я уже ответил. А у тебя, насколько я помню, никакого жетона. Разве что с надписью «Любопытный кретин».

– А Тобиас?

– Похоже, после моего с ним разговора решил глаза не мозолить. За границы штата целый месяц не выезжал. Сейчас снова начал.

– Есть мысли, где у него на канадской стороне пункт назначения?

– Груз возит стандартный: корма для животных, бумажная продукция, запчасти. Я бы, пожалуй, достал тебе список, но только толку от него не будет. Обычное дело. Либо я запоздал с вопросами, либо те люди умнее, чем кажутся.

– Люди? Ты имеешь в виду партнеров?

– Какие-то армейские дружки. Они вместе с ним гоняют. Парню с твоими талантами найти их будет нетрудно. – Джимми поднял газету и начал читать. Разговор закончился. – Приятно было поболтать, Чарли. Ты ведь выход сам найдешь? Эрлу провожать тебя не надо?

Я поднялся и надел куртку.

– Так что он возит, Джимми?

Рот у Джимми скривился, правая сторона скопировала левую, изобразив крокодилью улыбку.

– Как раз выясняю. Может, поставлю и тебя в известность…

Глава 7

Доверял ли я Джимми Джуэлу? Не уверен. Мой дед однажды охарактеризовал его как человека, который может солгать, о чем-то умолчав, но в целом предпочитает не лгать. Разумеется, Джимми делал исключение для Таможенной службы США и служб закона и правопорядка в целом, но и в отношениях с ними он стремился по возможности избегать конфронтации и, таким образом, необходимости говорить неправду.

Если исходить из услышанного, то ясно, что теперь Джоэл Тобиас на радаре у Джимми Джуэла, а это примерно то же самое, что оказаться под наблюдением военного дрона – по большей части он просто висит где-то над тобой, но ты узнаешь об этом только тогда, когда он обрушивает возмездие на твою голову.

Удостоверившись, что фура Тобиаса осталась на складе, а «Силверадо» по-прежнему стоит у дома, я заглянул в «Протоку» с луизианской кухней на Диринге подкрепиться тарелкой супа гумбо. Джимми сказал, что Джоэлу Тобиасу помогают бывшие солдаты, а это влекло за собой целый комплекс новых проблем. В штате Мэн проживало более 150 тысяч ветеранов, и это не считая призванных воевать в Афганистане и Ираке. Большинство обосновались вне городов, предпочитая более спокойную жизнь в сельских районах вроде Каунти. Я по собственному опыту знал, что они не склонны откровенничать с посторонними, тем более обсуждать свои дела, легальные или нелегальные.

Расположившись за столом, я позвонил Джеки Гарнеру и сказал, что у меня есть для него работа. Джеки до сих пор, хотя ему шел четвертый десяток, жил со своей матерью, которая сквозь пальцы смотрела на увлечение сына самодельной взрывчаткой и прочими импровизированными зарядами, но ему было строго-настрого запрещено приносить их домой. В последнее время в этом уютном эдиповом сожительстве появилась нотка напряженности, вызванная тем фактом, что Джеки начал встречаться с женщиной по имени Лайза, которая, похоже, так запала на своего нового кавалера, что стала настаивать на его переезде к ней. Оставалось неясным, в какой степени она осведомлена о делах со взрывчаткой. Мать Джеки видела в ней нежеланную конкурентку за сыновнее внимание и в последнее время принялась разыгрывать роль болезненной, чахнущей родительницы под неизменный мотив «кто-же-присмотрит-за-мной-когда-ты-уйдешь?». Правда, удавалась ей эта роль не слишком хорошо, поскольку не всякая большая белая акула приспособлена к уединенной жизни лучше, чем миссис Гарнер.

Так что Джеки, оказавшийся между этими двумя полюсами притяжения, как приговоренный преступник, привязанный к двум лошадям, над которыми уже занесен кнут, обрадовался моему звонку и выразил желание взяться за любую работу, даже скучнейшую слежку, лишь бы ему не пришлось при этом разбираться со своими женщинами. Я сказал, чтобы он понаблюдал за Джоэлом Тобиасом, а если Тобиас встретится с кем-то, то переключился на второго. Сам же я планировал потолковать тем временем с Роналдом Стрейдиром, индейцем-пенобскотом, который был в курсе дел ветеранов и, возможно, знал что-то о Тобиасе.

Но пока у меня были другие обязательства: Дейв Ивенс попросил помочь ему с доставкой пива в «Шатун», а потом поработать до конца дня бар-менеджером. Смена обещала быть долгой, но Дейв оказался в трудном положении, поэтому я передвинул Роналда на следующий день и отправился в «Шатун» встречать грузовик с пивом. Народ валом валил, так что день быстренько перешел в вечер, а вечер в ночь, и при этом внутреннее освещение в самом баре почти не изменилось. Когда я освободился, было уже за полночь.

Они ждали меня на парковке. Трое, все в черных лыжных масках и темных куртках. Я заметил одного, когда открывал дверь машины, но поздно – они уж навалились на меня. Я отмахнулся правой, зацепил локтем чью-то физиономию и ударил ключом, успев почувствовать, что порвал маску и кожу под ней. Кто-то выругался, и тут меня вырубили жестким ударом в затылок. В висок ткнулся ствол. Мужской голос отрывисто бросил «хватит». Подъехала машина. Меня подхватили под мышки, поставили на ноги. На голову натянули мешок, втолкнули в фургон, заставили лечь на пол. Кто-то наступил мне на шею. Руки завели за спину, а секундой позже в кожу болезненно врезались пластиковые наручники. Что-то тяжелое, металлическое легонько ударило по тому же месту на затылке, и из глаз посыпались искры.

– Лежи и не шуми.

Ничего другого мне и не оставалось.

* * *

Мы ехали на юг по магистрали I-95, потом свернули на федеральную автотрассу. Минут через пятнадцать приняли влево. Под колесами захрустел гравий, машина остановилась, и меня вытащили. Руки резко дернули вверх, едва не вывихнув, так что идти пришлось согнувшись. Никто ничего не говорил. Открылась дверь. Через ткань мешка просочился запах застоявшегося дыма и мочи. Меня втолкнули в помещение, помогли пинком под зад, и я растянулся на полу. Кто-то засмеялся. Я лежал на грубо обработанных плитах, и меня тошнило от вони. Мои похитители стали кругом. Их шаги отскакивали эхом от стен. Я находился в помещении, но в звуке было что-то не то, и меня не оставляло ощущение пространства над головой. Вообще-то, я догадывался, где нахожусь. Даже по прошествии нескольких лет здесь пахло гарью. Меня привезли в «Голубую луну», а значит, похитители установили связь между мной и Джимми Джуэлом. Те, что доставили меня сюда, узнали о моей встрече с Джимми и ошибочно решили, что я работаю на него. Через меня собирались послать сообщение Джимми, и еще до того, как они начали передавать его, я понял, что предпочел бы другой способ доставки – без посредника.

Кто-то опустился рядом со мной на колено. Мешок подтянули до носа.

– Мы не желаем тебе зла, – произнес тот же мужской голос, что говорил со мной раньше. Спокойный и взвешенный, без всякой враждебности, голос молодого еще человека.

– Вам стоило бы подумать об этом до того, как меня вырубили на парковке, – сказал я.

– Больно уж быстро ты открыл дверь. Пришлось немножко успокоить. Ладно, полюбезничали – и хватит. Ответишь на мои вопросы – вернешься в свою мощную машину раньше, чем голова разболится всерьез. О чем речь, ты знаешь.

– Неужели?

– Знаешь, знаешь. Почему ты следишь за Джоэлом Тобиасом?

– Кто такой Джоэл Тобиас?

Тишина. Потом снова голос, только ближе. Я даже уловил аромат мяты.

– Мы все о тебе знаем. Ты – крутой парень, бегаешь с оружием, укладываешь в землю плохих парней. Не пойми меня неправильно, я восхищаюсь тобой и тем, что ты делаешь. Ты на правильной стороне, и это кое-что значит. Поэтому еще дышишь, а не утонул в болоте с дыркой в голове. Спрашиваю еще раз: почему следишь за Джоэлом Тобиасом? Кто тебя нанял? Джимми Джуэл? Отвечай или навсегда язык прикусишь.

Болела голова, болели руки. В ладонь воткнулось что-то острое. Я мог бы сразу сказать, что нанял меня Беннет Пэтчет, подозревавший, что Джоэл Тобиас обижает свою подружку. Мог бы, но не сказал. Не только потому, что тревожился за безопасность Беннета, – присутствовал и немалый элемент упрямства. Иногда упрямство и принципиальность почти неразличимы.

– Я же сказал, что не знаю никакого Джоэла Тобиаса.

– Разденьте его, – распорядился другой голос. – Разденьте и трахните в зад.

– Слышал? – произнес первый голос. – Здесь не все такие вежливые. Я могу отойти покурить и дать им возможность развлечься с тобой. – По ягодицам, в направлении паха, скользнуло лезвие, и я даже через брюки ощутил его остроту. – Хочешь этого? Имей в виду, если это случится – потом назад не переиграешь, прежним ты уже не будешь. Станешь сукой.

– Вы ошиблись, – сказал я, бодрясь из последних сил.

– Ты дурак, Паркер. И правду ты нам скажешь не более чем через минуту. Это я гарантирую.

Он потянул мешок вниз, на нос и рот. Меня схватили за ноги. Я услышал сухой треск клейкой ленты, и уже в следующий момент она туго охватила икры. Меня подхватили и понесли. Повернули лицом вверх. Подняли ноги выше головы.

Снова заговорил первый голос:

– Тебе это не понравится, и я бы предпочел не делать этого, но так надо.

Ткань пропускала воздух, но дыхание уже участилось, и я стал медленно считать от одного до десяти, чтобы взять его под контроль. На счет «три» я уловил запах тухлой воды, а в следующий момент нырнул в нее головой.

Я попытался сопротивляться, задержал дыхание, но кто-то нашел пальцем мое солнечное сплетение и надавил. Вода хлынула в рот и нос. Я захлебнулся. Начал тонуть. По-настоящему – моя голова заполнялась водой. При вдохе ткань мешка облепила лицо, и я вдохнул воду. Попытался откашляться – в горло попало еще больше жидкости. Я уже не понимал, что делаю, вдыхаю или выдыхаю, где низ, а где верх. Я был на грани отключки, когда меня вынули из воды и положили на пол. Мешок задрали к носу, меня повернули на бок и дали возможность откашляться.

– Ты такой же, как все, Паркер, не лучше других, – сказал мой дознаватель и по совместительству мучитель. – Кто тебя нанял? Зачем ты встречался с Джимми Джуэлом?

– Я не работаю с Джимми Джуэлом, – выдохнул я.

– Тогда почему ты ездил сегодня к нему?

– Случайная встреча. Послушай…

Мешок дернули вниз, меня снова подняли и погрузили в вонючую воду, подняли и погрузили. Никаких вопросов, никаких передышек. Я уже всерьез поверил, что умру. После четвертого нырка я был готов сказать все что угодно, лишь бы положить этому конец. «Вы его убьете», – обронил кто-то, но равнодушно, без тени озабоченности.

Меня снова вынули из воды и положили на пол, но легче не стало. Ткань облепила нос и рот, и я не мог дышать. Я бился на полу, как подыхающая рыба, стараясь сбросить мешок и не думая о том, что скребу лицом о шершавый пол. Наконец кто-то сжалился и стянул его с меня. Усилием воли я заставил себя вдохнуть, потому что организм напрягся в ожидании воды, а не воздуха. Я лежал лицом вниз, и чьи-то руки жали на спину, выдавливая из меня воду. Выходя, она обожгла горло и ноздри, словно была кислотой, а не протухшей жижей.

– Господи, – произнес голос, ранее отпускавший реплику о моей возможной смерти, – да он полбочки проглотил.

И снова заговорил первый.

– Спрашиваю в последний раз, Паркер. Кто поручил тебе следить за Джоэлом Тобиасом?

– Не надо больше, – сказал я, ненавидя себя за просительную нотку. Да, меня сломали. – Не надо…

– Просто отвечай на вопрос. Но имей в виду, это твой последний шанс. В следующий раз вытаскивать не будем.

– Беннет Пэтчет. – Мне было стыдно за свою слабость, но снова глотать тухлую воду я не хотел. Не хотел такой вот смерти. Я снова закашлялся, но воды вылилось мало.

– Отец Дэмиена, – произнес третий голос, которого я никогда раньше не слышал. Он был глубже других, голос чернокожего, и звучал устало. – Он говорит об отце Дэмиена.

– Почему он тебя нанял? – спросил первый.

– У него работает девушка Джоэла Тобиаса. Он беспокоится за нее. Считает, что Тобиас, возможно, бьет ее.

– Ты лжешь.

Он потянулся к мешку, и я мотнул головой, уклоняясь.

– Нет. Это правда. Беннет – хороший человек. Он просто беспокоится о девушке.

– Вот дерьмо, – выругался черный. – Выходит, все из-за того, что Джоэл не может приструнить свою хозяйку.

– Помолчи! Пэтчет решил так, потому что девушка сказала ему что-то?

– Нет, это его подозрения и только.

– Есть что-то еще, да? Говори. Раз уж мы так далеко зашли и теперь почти заканчиваем.

Ни достоинства, ни гордости во мне уже не осталось.

– Он хочет узнать, почему умер его сын.

– Дэмиен застрелился. «Почему» его не вернет.

– Беннету трудно с этим смириться. Он потерял своего мальчика, своего единственного сына. У него душа болит.

Некоторое время все молчали, и я увидел первый лучик надежды, поверил, что, может быть, выйду из этого переплета живым, и что, может быть, Беннет не пострадает из-за моей слабости.

Тот, что задавал вопросы, наклонился ко мне. Его дыхание коснулось моей щеки, и я ощутил эту страшную близость, что всегда бывает частью соглашения между истязателем и истязаемым.

– Почему ты следил за Тобиасом до его фуры?

Я чертыхнулся про себя. Если это Тобиас меня засек, значит, я растерял все навыки.

– Тобиас не нравится Пэтчету, и Пэтчет хотел собрать что-нибудь, чтобы предъявить девушке. Я думал, может, он встречается с кем-то на стороне, поэтому и следил.

– А Джимми Джуэл?

– У Тобиаса грузовик. Джимми Джуэл в курсе всего грузового бизнеса.

– Джимми Джуэл и про контрабанду знает.

– Он сказал мне, что хотел подрядить Тобиаса, но тот отказался. Больше я ничего не знаю.

Он подумал, потом кивнул.

– Звучит почти убедительно. Сомнительно, но правдоподобно. Я бы даже поверил тебе, но знаю, что ты человек умный. Любознательный. Уверен, сексуальные привычки Джоэла Тобиаса были не единственным, что ты посчитали нужным проверить.

Глядя вниз, я видел мыски его ботинок, черные, блестящие. Видел, как они двинулись от меня. Разговаривали тихо, и я почти ничего не слышал. Да и не старался. Вместо этого я сосредоточился на дыхании. Горло саднило, меня бил озноб. Наконец снова шаги. В поле зрения опять возникли черные мыски ботинок.

– А теперь слушай, Паркер. Благополучие девушки – предмет не вашей заботы. Ей ничего не угрожает, это я гарантирую. Никаких дальнейших последствий ни для тебя, ни для мистера Пэтчета не будет при условии, что вы оба отойдете в сторону. Даю слово. Никто не пострадает, понял? Никто. Что бы вы ни подозревали, чтобы ни выдумывали, это ошибка.

– Слово солдата? – спросил я и, почувствовав его реакцию, собрался в ожидании удара. Но удара не последовало.

– Умник? Я так думал. И не мечтай. Уверен, ты сейчас злишься и негодуешь, а потом захочешь найти нас и поквитаться, но я бы на твоем месте этому соблазну не поддавался. Попробуешь нас искать – убьем. Тебя все не касается. Повторяю: тебя это не касается. Мне жаль, что пришлось так с тобой обойтись. Правда, жаль. Мы не звери, и если бы ты не упирался, а сразу все сказал, необходимость в таких мерах не возникла бы. – Он подтянул мешок вниз. – Это все. Отведите его к машине и будьте с ним поаккуратнее.

Ленту у меня на ногах перерезали. Мне помогли подняться и дойти до машины. Я был слаб, плохо ориентировался, а на полпути меня вырвало. Провожающие крепко держали меня за локти, но, по крайней мере, не заставляли идти согнувшись. На этот раз меня сунули в багажник, а когда доставили к «Шатуну», уложили лицом вниз на парковку. Потом сняли наручники. Ключи бросили рядом на асфальт. Голос, говоривший ранее о «хозяйке» Тобиаса, сказал, чтобы я не поднимал головы десять секунд. Я послушно лежал, пока машина не отъехала, потом кое-как поднялся и побрел к краю парковки. В темноте растворялись габаритные огни машины. Красной. Может быть, «Форда». Рассмотреть номер не смог – было слишком далеко.

Свет в баре уже не горел, и моя машина была единственной на площадке. Звонить в полицию я не стал, а сразу поехал домой и всю дорогу боролся с тошнотой. Рубашка и джинсы выглядели не лучшим образом, и дома я сразу их выбросил. Хотелось залезть под душ и содрать с себя грязь из «Голубой луны», но я просто постоял в ванне, чувствуя, что не готов ощутить бьющую в лицо воду.

В ту ночь я дважды просыпался оттого, что простыня касалась лица. Дважды отбивался, махал в панике руками. После второго раза лег на простыни сверху, не накрываясь, и долго лежал, как карты, тасуя имена: Дэмиен Пэтчет, Джимми Джуэл, Джоэл Тобиас. Я прокручивал в памяти голоса, вспоминал унижение, которое пережил, когда они пригрозили, что изнасилуют меня. Я понимал, что должен хорошо запомнить их голоса, чтобы узнать их в следующий раз. Злость и ярость растекались по мне как электричество.

Лучше бы вы меня убили. Оставили в той вонючей жиже. Потому что теперь я приду за вами, и приду не один. Те, что придут со мной, стоят дюжины таких, как вы, даже если вы военные. Что бы вы ни делали, какие бы сделки ни проворачивали, я уничтожу ваш бизнес и оставлю вас подыхать на его развалинах.

За то, что вы сделали со мной, я убью вас всех.

Глава 8

Тело Джеремайи Уэббера обнаружила его любимая дочь после того, как он не пришел на ланч – встречу, продиктованную в равной мере как желанием получить от старика несколько баксов и хороший обед, так и естественной привязанностью ребенка к родителю. Сьюзен Уэббер любила отца, но он был странным человеком, и мама намекала, что его финансовые дела весьма сомнительны. Его недостатки как мужа были лишь одной стороной его порочной натуры; по мнению первой экс-жены, положиться на него невозможно было ни в чем, за исключением заботы о дочери. Она могла не сомневаться, что по крайней мере в этом отношении он всегда поступит, руководствуясь лучшей частью своей натуры. Вторая бывшая, у которой не осталось к нему никаких нежных чувств, считала его подлой тварью.

Обнаружив тело отца на полу в кухне, Сьюзен сначала подумала об ограблении или разбойном нападении. Потом увидела у него в руке револьвер и, вспомнив предупреждения о его финансовых обстоятельствах, подумала, что он сам застрелился. Несмотря на шок, у нее хватило самообладания позвонить по мобильному в полицию и ничего не трогать в комнате. Дожидаясь приезда полиции, девушка позвонила матери. Она сидела снаружи: стоявший в доме запах угнетал ее – миазмы разлагающегося тела и чего-то еще, что она не могла определить. Позже она опишет это матери как вонь от сгоревших спичек, которые жгли, чтобы попытаться замаскировать слишком заметное посещение туалета. Она курила и плакала, слушая мать, которая, сквозь слезы, напрочь отвергла вероятность самоубийства Уэббера.

– Он был эгоистом, – сказала она, – но не настолько.

Следствию быстро стало очевидно, что Джеремая Уэббер не сам лишил себя жизни, если только не был перфекционистом, который, произведя первый выстрел, нашел в себе волю и силы выпустить вторую пулю в голову, дабы завершить работу. Принимая во внимание угол вхождения пули, ему при этом надо было быть еще и фокусником, да к тому же сверхчеловеком, если учесть характер критических повреждений, нанесенных первой пулей. Так что, судя по всему, Джеремая Уэббера убили.

И все же, все же…

На руке остались следы пороха. Да, возможно, убийца или убийцы приставили револьвер к его голове и надавили на палец, чтобы вынудить нажать на спуск, однако такое, как правило, бывает только в кино, поскольку сделать это не так-то просто. Ни один профессионал не станет рисковать, вкладывая оружие в руку того, кто не желает умирать. В лучшем случае, велики шансы, что прежде чем пустить пулю себе в голову, он выстрелит в потолок или в пол, в худшем – в голову кого-то другого. Кроме того, не было никаких следов борьбы, никаких отметин на теле, которые указывали бы, что Уэббера могли удерживать силой.

А что, предположил один из полицейских, если он выстрелил в себя, все испортил, и тогда кто-то другой помог ему исключительно из чувства милосердия? Но кто будет стоять и смотреть, как человек убивает себя? Был ли Уэббер неизлечимо болен или настолько раздавлен трудностями, финансового или иного характера, что не видел другого выхода, кроме как свести счеты с жизнью? Нашел ли кого-то достаточно преданного, чтобы тот находился рядом, когда он произвел роковой выстрел, и затем этот кто-то, увидев, что Уэббер потерпел неудачу, нанес coup de grâce[80]? Это казалось маловероятным. Уж скорее можно было предположить, что его вынудили совершить самоубийство, что некто заставил его взять в руки пистолет и пустить себе пулю в голову, и этот же некто прикончил его, вместо того чтобы оставить умирать в агонии на кухонном полу.

И все же, все же…

Кто, пытаясь замаскировать убийство под самоубийство, стал бы потом портить все дело, выпуская вторую пулю?

Любитель, вот кто; любитель или тот, кому просто наплевать, как это будет выглядеть. И еще один немаловажный вопрос – винные бокалы. Их было всего три: один, разбитый, на полу, и два других на кухонном столе. Из обоих пили, на обоих имелись отпечатки пальцев. Нет, не совсем так. На обоих были отпечатки пальцев Уэббера, а еще на одном какие-то мазки, которые походили на отпечатки, но при исследовании оказалось, что на них нет ни завитков, ни петелек, ни дуг. Они были совершенно пустыми, и это наводило на мысль, что по крайней мере еще один человек, находившийся в комнате с Уэббером, был в перчатках или с наклеенными кусочками пластыря, дабы скрыть отпечатки, чтобы Уэббер не встревожился сразу, ибо какой же киллер станет оставлять столь явные свидетельства своего присутствия на месте преступления? Бокал отправили на исследование в надежде выделить следы ДНК. Со временем анализ обнаружит слюну, исследование которой выявит присутствие необычного химического соединения: наркотического вещества. Один сообразительный лаборант, действуя исключительно по наитию, отделит, применяя современные нанотехнологии, наркотик и его метаболиты от слюны и обнаружит, что это флюороурацил, обычно используемый при лечении плотных злокачественных опухолей.

Получалось, что вместе с Джеремаей Уэббером в комнате находился мужчина, проходящий курс химиотерапии. Такой вывод давал и решение загадки с отпечатками пальцев. Определенные применяемые при лечении рака средства, в частности, капецитабин, вызывают воспаление ладоней и стоп, сопровождающееся шелушением и появлением волдырей, из-за чего со временем утрачиваются папиллярные линии на пальцах. К сожалению, все эти открытия были сделаны уже по прошествии нескольких недель, а к тому времени череда последовавших событий подошла к концу.

Итак, в день обнаружения тела Уэббера полиция начала проверять его бывших жен, дочь и деловых партнеров. Все версии в конце концов оказались тупиковыми, но самым странным из всего была корреспонденция в файлах Уэббера, касающаяся некой организации, называемой «Фонд Гутелиба» или, чаще, просто «фонд», потому что в действительности такого фонда не существовало. Адвокаты, которые, по их утверждению, представляли фонд, оказались темными личностями, занимающимися сомнительными делами, и заявили, что никогда не встречались лично ни с кем из фонда. Все счета оплачивались почтовыми переводами, а связь поддерживалась через поисковую систему Yahoo. Женщина, которая принимала сообщения для фонда, работала по найму в торговом центре «Натик» и сидела в клетушке с пятью другими женщинами, бывшими, по их утверждению, секретарями и личными помощниками компаний и бизнесменов, офисами которым служили машины, спальни или столы в кофейнях. Компания секретарских услуг «СекСерв» – название, которое, по мнению детективов, расследовавших смерть Уэббера, могло быть неправильно истолковано, особенно при произнесении вслух, – информировала полицию, что все счета, касающиеся фонда, были оплачены, причем опять-таки почтовыми переводами. Некоторые другие клиенты компании имели обыкновение расплачиваться мешками монет по двадцать пять центов, и босс «СекСерва», некто по имени Обрад, радовался уже тому, что люди вообще платят.

– Что за имя такое – Обрад? – полюбопытствовал один из полицейских.

– Сербское, – ответил Обрад. – Оно означает «радовать».

Он даже написал на своей визитной карточке: «ОБРАД – ОБРАДУЕТ». Копов так и подмывало указать, что подобные заявления вкупе с вероятностью неверного толкования, заложенной в названии компании, когда-нибудь могут довести его до беды, но не стали этого делать. Обрад был весьма услужлив, и они не хотели задеть его чувства.

– И вы никогда не разговаривали ни с кем, кто был бы связан с этим фондом?

Обрад отрицательно покачал головой.

– Сейчас все делают через Интернет. Заполняют бланк, дают предоплату, и я радуюсь. – Обрад даже показал копию оригинала контракта, заполненную через Сеть. Полиция проследила ее до интернет-кафе в Провиденсе, штат Род-Айленд, и там след обрывался. Денежные переводы поступали из нескольких почтовых отделений, расположенных в разных частях Новой Англии. Одно и то же никогда не использовалось дважды, и транзакции невозможно было проследить, поскольку в почтовых отделениях США не принимают кредитные карты при оплате переводов. Разослали судебные ордера, чтобы изучить записи с камер наблюдения этих почтовых отделений.

Существование фонда обеспокоило следственные органы, но дальше почтовых отделений и интернет-кафе дело не продвинулось, и поиски застопорились. Вообще-то, Ирод и являлся фондом, и это было всего лишь одно из имен, которые он использовал для прикрытия своих дел. После смерти Уэббера фонд благополучно прекратил существование. Со временем Ирод планировал возобновить его работу в какой-нибудь другой форме. Уэббер был наказан, и маленькое сообщество, в котором они оба некоторое время вращались, прекрасно поймет, за что. Ирод не боялся, что кто-нибудь обратится в полицию. Всем есть что скрывать. Всем до единого.

* * *

Через два дня после смерти Уэббера желтая оградительная лента все еще висела на месте преступления, но полиции в доме уже не было. Сигнализацию снова включили, и местные патрульные регулярно проезжали мимо, чтобы отваживать зевак.

Сигнализация сработала в 12.50 ночи. Местные полицейские прибыли к дому, когда часы показывали 01.10. Входная дверь была заперта, и все окна казались надежно закрытыми. Позади дома они нашли ворону со сломанной шеей. Похоже, это она влетела в кухонное окно и активировала сигнализацию, хотя никто из полицейских не припомнил, чтобы ночью видел летающую ворону.

Сигнализация сработала снова в 1.30 и третий раз в 1.50. Система мониторинга охранной фирмы указывала, что каждый раз источником было кухонное окно, под которым нашли мертвую птицу. Они заподозрили какую-то неисправность, проверить которую решили утром. По просьбе полиции сигнализация была отключена.

В 2.10 кухонное окно было открыто снаружи при помощи тонкого металлического предмета, согнутого посередине под прямым углом, что позволяло, поворачивая инструмент, сдвинуть запирающую окно защелку. Некто пролез в окно и мягко спрыгнул на кухонный пол. Он с сомнением понюхал воздух, потом закурил сигарету. Будь свет лучше, какой-нибудь сторонний наблюдатель увидел бы неопрятного типа в старом черном пиджаке и черных брюках, которые почти, но не совсем, походили на пару. Рубашка, видимо, была когда-то белой, но со временем стала грязновато-серой, воротник обтрепался. Длинные волосы зализаны назад, открывая ярко выраженный «вдовий пик»[81]. Пожелтевшие зубы и ногти выдавали курильщика со стажем в несколько десятилетий. Двигался он с изяществом, но то была хищная грация богомола или паука.

Нарушитель достал из кармана пиджака фонарик. Задернув шторы на кухонных окнах, он включил фонарик и провел лучом по столу, стульям и засохшей крови на полу. Он не двигался, а просто следовал глазами за светом, внимательно оглядывая все, но ничего не трогая. Закончив осмотр кухни, прошелся по другим комнатам в доме, все так же все осматривая, но ни к чему не прикасаясь. Наконец он вернулся в кухню, прикурил вторую сигарету от первой и выбросил окурок в раковину. Потом подошел к двери, соединяющей кухню с прихожей, и прислонился к косяку, пытаясь определить источник своего смутного беспокойства.

Смерть Уэббера не явилась такой уж неожиданностью. Ночной гость пристально следил за его деятельностью и деятельностью подобных ему. То, что они время от времени вели себя недобросовестно, его не удивляло. Коллекционеры все такие: желание у них иногда берет верх над порядочностью. Но Уэббер был не совсем коллекционером. Да, он иногда оставлял кое-какие из вещиц себе, но зарабатывал деньги как посредник, как подставное лицо. От таких индивидуумов ожидается определенная степень честности. Иногда они привирают, чтобы поднять цену, но мошенничают редко. Поступать так неразумно, поскольку краткосрочная выгода от одной бесчестной сделки может нанести непоправимый ущерб репутации. Для Уэббера этот ущерб, подтверждаемый пятном крови и серого вещества, оказался смертельным. Посетитель глубоко затянулся сигаретой, и ноздри его затрепетали. Запах, который беспокоил дочь Уэббера и который она, к своему стыду, связывала с разложением отцовского тела, исчез, но незваный гость обладал острым нюхом, на который никак не влияла его любовь к сигаретам. Запах не давал ему покоя. Он был каким-то неуместным. Чужим.

Позади него темнела прихожая, но она не была пуста. Во мраке двигались некие формы, серые фигуры с кожей как у высохших фруктов, очертания без сущности.

Полые люди.

Он чувствовал, что они собираются, но не обернулся. Они были его творениями, хотя и ненавидели своего создателя.

Человек, который стоял на кухне, называл себя Коллектором[82]. Иногда он действовал под именем Кушиэля, демона, считающегося тюремщиком Ада, что могло быть просто его мрачной шуткой. Он не был собирателем в том смысле, в каком ими были те, для кого Уэббер добывал редкости. Нет, человек в черном видел себя больше взыскателем долгов, уравнителем счетов. Некоторые могли бы назвать его киллером, поскольку этим он в конечном итоге и занимался, но термин давал неверное представление о работе, которой был занят Коллектор. Те, кого он убил, утратили право на жизнь из-за своих грехов. Более того, они потеряли душу, а тело без души – всего лишь пустой сосуд, который следует разбить и выбросить. У каждого убитого он брал какой-нибудь сувенир, часто вещь, которая представляла для жертвы особенную, сентиментальную ценность. Так он сохранял память о своих делах, хотя коллекция доставляла ему еще и немалое удовольствие.

Ох, как же она выросла со временем!

Порой эти бездушные сущности задерживались, и Коллектор давал им цель, даже если этой целью было только прибавление себе подобных. Сейчас, когда они рыскали взад-вперед у него за спиной, он почуял перемену в их настроении, если об этих потерянных, пустых оболочках людей можно сказать, что они сохранили хоть какое-то подобие настоящих человеческих эмоций, кроме ярости. Они были напуганы, но к страху примешивалось…

Ожидание? Они напоминали кучку уличных драчунов, испугавшихся более сильного хулигана и дожидающихся вожака, заправилы, который поставит самозванца на место.

Коллектор редко испытывал неуверенность. Слишком хорошо знал он этот паршивый мир и охотился там, где была тень. Он был тем, кого боялись, хищником, судьей, не знающим пощады.

Но здесь, в богатом пригороде, в этой дорого обставленной кухне, Коллектор нервничал. Он вновь принюхался, подошел к окну, протянул руку к шторам и замер, как будто боялся того, что может увидеть с другой стороны. Наконец резко раздвинул шторы, отступив при этом назад, и чуть приподнял правую руку, прикрывая себя.

В окне было лишь его отражение.

Но присутствовало тут и что-то еще, и это был не тот человек, который сделал выстрел, прикончивший Уэббера, – Коллектор знал о нем все: Ирод, вечно ищущий, никогда не находящий; Ирод, который прячется за вымышленными именами и несуществующими компаниями; Ирод, который так умен и так опытен в заметании следов, что даже Коллектору не удавалось выследить его. Но рано или поздно его время придет. В конце концов, Коллектор исполняет Божью волю. Он – Божий убийца, а кто может надеяться, что скроется от Божьего посланца?

Нет, это был не Ирод. Это был кто-то другой, и Коллекционер чуял его запах и ощущал его вкус, почти видел тончайший след его присутствия, как капельки влаги от дыхания на стекле. Он был здесь, наблюдал, как умирал Уэббер. Стоп! Глаза Коллектора расширились, когда он увидел связь, и предположения переросли в уверенность.

Он наблюдал не за Уэббером, когда тот умирал, он наблюдал за Иродом, когда умирал Уэббер.

И тут Коллектор понял, почему его тянуло к этому месту, понял, зачем Ирод собирает свою коллекцию загадочных вещиц, даже если сам еще не до конца понимает конечную цель своих трудов.

Он был здесь. Наконец он пришел. Смеющийся. Древний Искуситель.

Тот, Кто Ожидает За Стеклом.

Глава 9

Я проснулся совершенно разбитым. Боль застряла глубоко в горле, в носу, в легких. Правая рука дрожала, и когда я попытался приготовить кофе, пролил кипяток на рубашку. Да и с кофе ничего хорошего не получилось – он отдавал протухшей водой. Я сел в кресло и долго смотрел на болота. За ночь злость улеглась, ее вытеснила апатия, не настолько, впрочем, глубокая, чтобы блокировать страх. Думать о Беннете Пэтчете и его умершем сыне не хотелось, как не хотелось думать о Джоэле Тобиасе и контейнерах фур, наполненных извергающейся тьмой. Я и раньше испытывал отсроченный шок, но еще никогда настолько сильный. К боли и страху добавился стыд за проявленную слабость и за то, что назвал имя своего клиента. Нам нравится убеждать себя, что, защищая другого человека и спасая немногое свое, мы готовы и можем вытерпеть любые пытки, но это не так. Рано или поздно ломаются все, и я, чтобы не утонуть в вонючей жиже, рассказал бы все, что хотели знать мои похитители. Я бы сознался в преступлениях, которых никогда не совершал, и согласился совершить злодеяния, противные моей натуре. Я бы даже предал собственного ребенка, и от сознания этого внутри у меня теперь все съеживалось. Там, в развалинах «Голубой луны», они лишили меня мужественности.

Спустя какое-то время я позвонил Беннету Пэтчету. Он заговорил первым, сказал, что Карен Эмори накануне не вышла на работу и на звонки на домашний телефон не ответила. Потом Беннет заговорил, что беспокоится о ней, но тут я перебил его. Рассказал о случившемся прошлой ночью и признался в своей слабости. Новость его не встревожила и даже не удивила.

– Так это были военные?

– Думаю, бывшие. И они знали о Дэмиене. Вот почему я склоняюсь к тому, что неприятностей вам они не доставят, по крайней мере при условии, что вы не станете поднимать шума, а будете скорбеть по сыну молча.

– А вы, мистер Паркер? Вы хотите, чтобы я так и сделал? Собираетесь отойти в сторону? Отступиться?

– Не знаю, сэр. Сейчас мне нужно какое-то время.

– Для чего? – устало спросил он, как будто мой ответ, каким бы он ни был, устроить его уже не мог.

– Чтобы обрести злость, – сказал я, и вот этот ответ он, возможно, был готов принять.

– Когда будете готовы, позвоните мне, – сказал Беннет и положил трубку.

Не знаю, сколько еще я сидел в кресле, но в итоге усилием воли заставил себя подняться. Нужно было что-то сделать, чем-то заняться, иначе результат был бы таким же, как если бы те парни в «Голубой луне» оставили меня стоять на голове в бочке с протухшей водой.

Я взял трубку и позвонил в Нью-Йорк – пора вызывать более серьезное подкрепление. Потом принял душ и даже заставил себя подставить лицо под струю воды.

* * *

Джеки Гарнер вышел на связь примерно через час.

– Похоже, Джоэл Тобиас куда-то собрался. Сумку приготовил, сейчас фуру проверяет.

Логично. Они, наверное, решили, что нагнали на меня страху, и теперь могут спокойно заниматься своими делами, – и они были правы. Почти.

– Оставайся с ним, пока есть такая возможность. Тобиас поедет в Канаду. У тебя паспорт есть?

– Дома. Позвоню маме – она привезет. Даже если Тобиас уже выедет, а я сяду ему на хвост, мама до границы успеет. Она носится как черт.

Этому я верил.

– Ты в порядке? – спросил Джеки. – Что-то голос, как у больного.

Я вкратце рассказал о событиях минувшей ночи и предупредил, что от Тобиаса нужно держаться подальше.

– Когда определишь его маршрут, обгоняй и жди за границей. При малейшей опасности отпускай. Эти парни церемониться не будут.

– То есть ты дело не бросаешь?

– Думаю, что нет. Скажем так, помощь уже идет.

– Из Нью-Йорка? – с надеждой в голосе спросил Джеки.

– Из Нью-Йорка.

– Черт, подожди-ка, вот я расскажу это Фульчи. – Голос у него звенел от радости, как у мальчишки на Рождество. – То-то им будет сюрприз!

* * *

Я постучал три раза – с паузой в минуту-другую между стуками, – прежде чем Карен Эмори открыла дверь. Халат и тапочки, волосы растрепаны, вид усталый – похоже, выспаться не удалось. Я знал, каково ей. А еще заметил, что Карен недавно плакала.

– Да? Что вам?..

Она не договорила. Прищурилась.

– Вы были вчера в ресторане…

– Точно. Меня зовут Чарли Паркер. Я – частный детектив.

– Убирайтесь.

Карен захлопнула дверь, и я не стал ей мешать и подставлять ногу. Совать ногу в дверь – хороший способ покалечиться или сломать пальцы. К тому же это еще и вторжение в частные владения, а отношения с копами у меня складывались не лучшим образом. Уж лучше держаться от греха подальше.

Я снова постучал. Раз, другой, третий… пока Карен не вернулась к двери.

– Предупреждаю, если вы не уйдете, я вызову полицию.

– Не думаю, что вы вызовете полицейских, мисс Эмори. Вашему бойфренду это не понравилось бы.

Удар ниже пояса, да, но, как часто бывает с такими ударами, он достиг цели. Она закусила губу.

– Пожалуйста, уходите.

– Я хотел бы поговорить с вами. Поверьте, я рискую больше, чем вы. Никаких проблем вам не доставлю. Уделите мне несколько минут – больше мне от вас ничего не надо. Мы поговорим, и я уйду.

Карен посмотрела мимо меня, проверила, нет ли кого на улице, и отступила в сторону. Сразу за дверью находилась гостиная, дальше – кухня, лестница и под ступеньками нечто похожее на вход в подвал. Она закрыла дверь, повернулась, сложила руки на груди и выжидающе на меня посмотрела.

– Может, сядем? – предложил я.

Карен вроде бы хотела отказать, но потом смягчилась и повела меня в кухню. Комната была светлая и яркая, выдержанная преимущественно в желтых и белых тонах. Пахло свежей краской. Я сел за стол.

– У вас симпатичный дом.

Она кивнула.

– У Джоэла. Он здесь сам все сделал. – Она не стала садиться, а прислонилась к раковине, держась как можно дальше от меня. – Так вы частный детектив? Мне, наверное, следовало посмотреть ваше удостоверение, прежде чем впускать.

– Правильно мыслите. – Я раскрыл бумажник, показал ей лицензию. Брать ее в руки она не стала, лишь взглянула коротко. – Я немного знал вашу мать. Мы учились в одной школе.

– А… Мама сейчас в Уэсли живет.

– Хорошо, – сказал я. Больше сказать было нечего.

– Ничего хорошего. Ее новый муженек – полный придурок. – Карен порылась в кармане халата, достала пачку сигарет и зажигалку. Закурила. Сигареты и зажигалку вернула в карман. Мне не предложила. Я не курю, но есть же правила вежливости.

– Джоэл говорит, что вас нанял Беннет Пэтчет. – Отрицать я не мог, но, по крайней мере, получил подтверждение, что парни из «Голубой луны» разговаривали с Тобиасом прошлой ночью, а он, в свою очередь, поделился информацией с подружкой.

– Верно.

Она закатила глаза и раздраженно покачала головой.

– Он желает вам только хорошего и беспокоится за вас.

– А Джоэл говорит, что мне не стоит у него больше оставаться. Говорит, надо уйти и найти другую работу. Мы даже поругались из-за этого.

Она посмотрела на меня так, словно именно я и был виновником случившегося.

– А сами что думаете?

– Я люблю его. И этот дом мне нравится. Если уж на то пошло, есть ведь и другая работа, хотя я бы предпочла остаться у мистера Пэтчета. – Глаза ее затуманились. Из правого глаза выкатилась слезинка, и Карен торопливо ее смахнула.

Все в этом деле шло наперекосяк. Иногда так бывает. Я и сам уже толком не понимал, что здесь делаю. Пришел убедиться, что Джоэл Эмори не сделал с Карен Эмори то, что Клиффи Андреас сделал когда-то с Салли Кливер?

– Джоэл бил вас, мисс Эмори? Оскорблял еще как-то?

Долгая пауза.

– Нет. По крайней мере, не так, как вы с мистером Пэтчетом думаете. Мы недавно крупно поругались, и… он вышел из себя. Вот и все.

Я внимательно на нее посмотрел. Похоже, такое для Карен не впервой, от бойфрендов ей доставалось и раньше. Судя по тому, как она говорила об этом, оплеуха для нее – вроде неизбежного зла, обратная сторона отношений с определенного типа мужчинами. Когда такое происходит достаточно часто, женщина может даже поверить, что причина в ней самой, что у нее есть какой-то психологический изъян, провоцирующий у мужчин определенную реакцию. Может быть, Карен Эмори и не рассуждала в таких категориях, но думала примерно так.

– Он впервые вас ударил?

Она кивнула.

– Вообще-то ему такое… как это говорят?.. да, не свойственно. Джоэл – хороший человек. – Она запнулась перед последней фразой, словно пыталась убедить и себя, и меня. – Просто сейчас на него много всякого свалилось.

– Правда? А что так?

Карен пожала плечами и отвернулась.

– На себя работать трудно.

– Он рассказывает о своей работе?

Она не ответила.

– Вы из-за этого ругались?

И снова молчание.

– Он вас пугает?

Она облизала губы.

– Нет.

А вот это было уже явной ложью.

– Его друзья, его армейские приятели? Как насчет них?

Карен раздавила в пепельнице наполовину выкуренную сигарету.

– Вам пора. Можете передать мистеру Пэтчету, что у меня все хорошо. Я подам заявление на этой неделе.

– Карен, вы не одиноки. Если понадобится помощь, я свяжу вас с нужными людьми. Они посоветуют, что делать, как защититься, и никто об этом не узнает. Если не хотите, можете даже не упоминать Джоэла по имени.

Еще не закончив, я понял, что напрасно стараюсь, что мои слова влетают ей в одно ухо, а вылетают в другое. Карен связала свою судьбу с Джоэлом Тобиасом. Оставив его, ей пришлось бы вернуться в общежитие Беннета Пэтчета, и со временем в ее жизни появился бы другой мужчина, может быть, похуже Тобиаса, и она ушла бы с ним. Я подождал немного, но было ясно, что больше из нее уже ничего не выжать. Карен проводила меня в прихожую и открыла дверь. Я уже вышел на крыльцо, когда она заговорила снова.

– А что бы Джоэл сделал, если б узнал, что вы были здесь? – Она добавила игривую нотку, изображая проказливую девчонку, но это была бравада. В ее глазах снова блеснули готовые пролиться слезы.

– Не знаю, – сказал я, – но его друзья, думаю, могли бы меня убить. Чем они занимаются, Карен? Почему так не хотят, чтобы кто-то что-то узнал?

Она с усилием сглотнула и поморщилась.

– Потому что умирают. Они все умирают.

И дверь захлопнулась.

* * *

Посетителей в «Парусном мастере» все так же не было, в чем я убедился, заглянув в бар через стеклянную дверь, и Джимми Джуэл все так же сидел на том же стуле у стойки, но теперь перед ним лежали какие-то бумаги, а сам он считал что-то на калькуляторе.

Освещение в баре постоянно менялось. Блики солнечного света разбивали полумрак и тут же снова поглощались движущимися облаками: так пропадают в океанской тьме стайки серебристых рыб. Заведение уже должно было работать, но Джимми не дал Эрлу команды открыть дверь. «Парусный мастер» унаследовал некоторые привычки «Голубой луны»: он мог открыться до полудня или в пять пополудни, но мог и не открыться вообще. Завсегдатаи знали, что колотить в дверь бесполезно. Когда Джимми и Эрл будут готовы, для них место найдется, а уже потом никто не станет им мешать, пока они не свалятся на пол.

Но я завсегдатаем не был, а потому постучал. Джимми поднял голову, посмотрел на меня, решая, не отправить ли гостя поиграть с разметкой на трассе, и сделал знак Эрлу. Эрл открыл дверь и вернулся к работе, стал заправлять кулеры, что не требовало особых способностей, поскольку ничего экзотического в плане пива бар не предлагал. Здесь можно было заказать «Миллер хай лайф», и «Пабст блю риббон» здесь пили без намека на иронию.

Я сел на табурет у стойки, а Эрл отправился сварить свежего кофе для хозяина. Если бы я ежедневно выпивал столько же кофе, сколько его выпивал Джимми, то вряд ли смог бы написать разборчиво собственное имя. А вот на него кофе как будто и не действовал вовсе. Возможно, он обладал огромным запасом спокойствия, который мог всегда использовать при необходимости.

– Знаешь, у меня такое впечатление, что и минуты не прошло, как ты был здесь в последний раз. То ли время летит быстрее, чем должно, то ли ты не даешь мне возможности по тебе соскучиться.

– Тобиас снова в пути, как поется в песне[83].

Джимми смотрел в документы, что-то подсчитывал и делал пометки.

– А у тебя какой в этом интерес? Или уже работаешь на правительство?

– Нет, предпочитаю частную пенсию. Интерес же у меня такой, что прошлой ночью у меня завелись новые друзья.

– Кроме шуток? Ну так радуйся. Что-то мне подсказывает, что друзья тебе могут пригодиться.

– Эти пытались меня утопить, пока я не сказал им все, чего они хотели. Без таких друзей я вполне обойдусь.

Карандаш застыл в воздухе.

– И что они хотели знать?

– Интересовались, почему я навожу справки о Джоэле Тобиасе.

– Что ты им сказал?

– Правду.

– А соврать желания не возникло?

– Ничего толкового придумать не успел – уж очень старался не отдать концы.

– То есть один раз тебя предупредили, причем без особых церемоний, а ты все равно со своими расспросами?

– Именно потому, что они были невежливы.

– Невежливы. А ты что, графиня какая-нибудь?

– Есть и еще одно: место, куда меня отвезли для допроса.

– И что же это за место?

– «Голубая луна». Точнее, то, что от нее осталось.

Джимми отодвинул калькулятор.

– Я так и знал, что от тебя, кроме неприятностей, ждать нечего. Сразу понял, как только ты появился здесь в первый раз.

– А я думаю, что когда ты выскочил перед Тобиасом там, в «Дьюи», ты натолкнул их на мысль… в общем, они взяли и связали меня с тобой. Или наоборот. Так или иначе, «Голубая луна» – предупреждение нам обоим, только мне его сделали напрямую, а тебе – косвенно.

Эрл вернулся из подсобки и теперь молча наблюдал за нами. Тема «Голубой луны» его не обрадовала, но, с другой стороны, по Эрлу трудно что-то определить. Лицо у него как неудачная татуировка. Джимми куда-то вышел ненадолго, а когда вернулся, заговорил по-стариковски устало:

– Может, пора уже выходить из этого бизнеса.

Имел он в виду бар, контрабанду или даже саму жизнь – не знаю. В конце концов уйти все-таки придется, подумал я, но утешать его этой мудростью не стал и промолчал.

– Знаешь, у меня в эту пристань деньги вложены. Думал, получу дивиденды, когда тут начнут что-то переустраивать, но теперь, похоже, если и увижу какие-то деньги, то разве что страховые, когда она обрушится в залив, а тогда, наверное, она и меня с собой прихватит, так что и попользоваться ими не успею.

Он любовно провел ладонью по стойке – так гладят любимого, пусть и норовистого, старого пса.

– Я всегда считал себя честным трейдером. Для меня это была игра – перебросить груз через границу, попытаться стырить у Дяди Сэма пару грошей. Иногда кому-то делал больно, но всегда старался, чтобы такое случалось не слишком часто. За наркотики брался без особой охоты, если тебе это интересно, и изыскивал способы успокоить совесть. Но, если уж начистоту, чаще всего ни о чем таком не думал и голову себе лишними проблемами не забивал. Так же и к людям относился. Для меня все одинаковы – и китаец, ищущий работы на кухне какого-нибудь ресторана в Бостоне, и шлюха из Восточной Европы. Я просто посредник. – Он повернулся ко мне. – Ты, наверное, считаешь меня лицемером или думаешь, что я сам себя обманываю такими рассуждениями.

– Тебе виднее, кто ты такой. И я здесь не для того, чтобы грехи отпускать. Мне нужна информация.

– Другими словами, ближе к делу.

– Да.

Эрл мгновенно ожил и, нутром чуя, когда боссу требуется смазка, налил Джимми свежего кофе. Вторую кружку он поставил передо мной. Я накрыл ее рукой, показывая, что не хочу, и вдруг подумал, что Эрл чего доброго прольет горячий кофе мне на пальцы – просто чтобы показать, что ему наплевать, хочу я чего-то или нет. Он, правда, удовольствовался тем, что повернулся ко мне спиной и направился в дальний конец бара, где достал из-под стойки книгу. Читал он ее или только делал вид, не знаю. Книжка была в обложке, из старой серии «пингвиновской» классики, но имени автора я не видел. Я бы хотел сказать, что не удивился, но это было бы неправдой. В моем представлении Эрл никак не походил на человека, озабоченного самосовершенствованием.

Джимми проследил за направлением моего взгляда и продолжал:

– Старею. Мы все стареем. В былые времена Эрл к книжке и не притронулся бы, разве что к телефонному справочнику, а когда бил кого-то, то старался не оставлять синяков. Но с годами все мы немножко смягчаемся, и в хорошем, и в плохом. Раньше Эрл не уступил бы так легко такому, как Джоэл Тобиас, а теперь этот парень вырубил его и глазом не моргнул. А мог бы, если б захотел, и покалечить. Я видел, мог бы.

– Но не покалечил.

– Нет. Он и впрямь хотел только, чтобы мы оставили его в покое, но его желание в данном случае несущественно. Мне нужно знать, чем он занимается. Это важно для моего бизнеса, но также имеет решающее значение для поддержания нынешнего баланса. В переброске груза через границу заинтересованы многие – мексиканцы, колумбийцы, доминиканцы, русские, я сам, – и все мы существуем в состоянии равновесия. Равновесие это очень хрупкое, и если кто-то, не понимая правил, начнет тянуть на себя, все рухнет, и тогда неприятностей не избежать никому. Я не понимаю, какую игру ведет здесь Тобиас, а когда я чего-то не понимаю, меня это нервирует. Так что…

– Так что?

– Я мог бы дать наводку таможенникам, но когда дело касается закона, не стоит обращаться с вопросом, на который ты еще не знаешь ответ. Если это сыграет мне на руку, я сдам им Тобиаса, но только после того, как узнаю, что именно он возит через границу. Я уже попросил кое-кого об одолжении. Каждый раз, когда Тобиас получает заказ на перевозку, мне передают копии документов. В последнее время он работал с Новой Англией, и по бумагам дело вроде бы чистое. На этой неделе у него доставка корма из Канады, а это означает пересечение границы.

– И ты пристегнул к нему своих ребят.

Джимми улыбнулся.

– Скажем так, я убедил кое-кого из своих друзей повнимательнее присмотреться к Джоэлу Тобиасу.

Ничего больше я от Джимми Джуэла не добился, за исключением названия компании-поставщика в Квебеке и компании-заказчика в Мэне. Скорее всего, этим его информация и исчерпывалась. Как и я, Джимми пребывал в темноте.

Я вернулся к машине. Запах протухшей воды снова ударил в нос. Источником его, по всей видимости, был «Мустанг», подхвативший вони в «Голубой луне». А может, эта тухлятина существовала только в моем воображении и была частью моей реакции на случившееся.

Я поехал в «Голубую луну». В центре на полу, под куском обуглившейся крыши, стояла бочка из-под мазута. Внутри нее, над темной водой, жужжали насекомые. При одном лишь виде бочки меня потянуло на рвоту – организм среагировал на воспоминания, ассоциировавшиеся с запахом. Я задышал быстрее. Потом, подавив позыв, достал из кармана фонарик и тщательно осмотрел коробку. Увы, люди, привозившие меня ночью, никаких следов своего пребывания здесь не оставили.

Выйдя на свежий воздух, я позвонил Беннету Пэтчету и попросил составить список сослуживцев его сына, которые жили теперь здесь, и в первую очередь тех, кто присутствовал на похоронах. Он ответил, что сразу же этим займется.

– Смотрю, гнев к вам вернулся? – спросил Беннет.

– Похоже, обнаружились непочатые резервы, – ответил я и дал отбой.

Было ли все дело в психологии или нет, но «Мустанг» все равно вонял. Я поехал в автомойку в южном Портленде «Все у Фила». Машины там мыли вручную, а не шлангом, потому что при пользовании шлангом вода проникает во все щели, и обивка так промокает, что даже окна запотевают. Пока я пил содовую, парни почистили «Мустанг» внутри и даже грязь под крыльями убрали.

Там-то они и обнаружили эту штуковину.

Фил Дюкасс выглядел именно так, как и должен выглядеть управляющий автомастерской. Сомневаюсь, что в его гардеробе была хоть одна вещь без масляного пятна. Щетина у него отрастала уже к полудню, а руки выглядели грязными, даже когда были чистыми. Пристрастие к бургерам отложилось несколькими фунтами дополнительного веса, в глазах застыло усталое нетерпение мастера, всегда лучше всех знающего, в чем проблемы того или иного двигателя – будь время, он починил бы все быстрее любого другого, да вот только времени этого у него никогда не было. И вот теперь, вооружившись лампой, он указал мне на некий предмет длиной около тридцати сантиметров, державшийся на внутренней стороне крыла на двух магнитах и обмотанный черным скотчем.

– Эрнесто подумал, что, может, это бомба, – сказал Фил, имея в виду парнишку-мексиканца, работавшего с машиной и обнаружившего неизвестное устройство. Сам Эрнесто вместе с большинством механиков мастерскую покинул и стоял на некотором удалении от нее, хотя копов никто еще не вызвал.

– А ты что думаешь?

Фил пожал плечами.

– Может, и бомба.

– Тогда чего мы здесь стоим и чуть ли не обнюхиваем ее?

– Может, это и не бомба.

Я присмотрелся к штуковине повнимательнее.

– Судя по форме, эта штука состоит из каких-то электронных компонентов. На взрывное устройство, по-моему, не похоже.

– Хочешь знать мое мнение? – спросил Фил. – Думаю, тебя пометили. Это «жучок».

А почему бы и нет? Они вполне могли поставить жучок, пока допрашивали меня в «Голубой луне».

– Что-то уж очень большой, – сказал я. – Незаметным такой не назовешь.

– Но и в глаза не бросается. Если специально не искать, то и не заметишь. Хочешь удостовериться? Я могу позвонить.

– Кому?

– Есть один паренек. Настоящий гений.

– Надежный?

– У тебя бумажник есть?

– Есть.

– Тогда надежный.

Минут через двадцать к автомойке на красном мотоцикле «Ямаха Стрит-трэкер» подкатил парень в футболке «Растик овертонс» с ярко-желтыми дредами и жиденькой бородкой.

– Семьдесят седьмой год. – Фил расцвел улыбкой, как гордый папаша на выпускном сына. – XS650. Полное восстановление. По большей части моих рук дело. Парнишка тоже помогал, но я в этот байк столько нервов вложил.

Звали парнишку Майк. Он был до невозможности вежлив и обращался ко мне не иначе как «сэр», отчего я чувствовал себя кем-то вроде члена ААП[84].

– Вау, клево, – сказал Майк, едва взглянув на нашу находку. Потом он аккуратно снял устройство и положил на рабочее место. Прошелся по периметру кончиками пальцев. Достал нож и, надрезав скотч в нескольких местах, обследовал то, что было под ним. Завершив осмотр, Майк одобрительно кивнул.

– Ну? – сказал я.

– Следящее устройство. Довольно мудреное, хотя с виду и не скажешь. Я бы предположил, что это военный образец. Может, вы правительству чем-то не понравились?

Он посмотрел на меня с надеждой, но я не клюнул.

– Так или иначе, тот, кто его поставил, скорее всего, торопился. Будь у него побольше времени, он бы взял что-нибудь поменьше, что легче спрятать, и подключил к вашему аккумулятору, тогда бы и собственный источник питания не потребовался. Но для этого нужно минут пятнадцать-двадцать, и чтоб никто не мешал.

Майк указал отверткой на выступ в центре устройства.

– Джи-пи-эс-приемник. Вроде тех, что используются в обычных спутниковых навигаторах. Определяет положение автомобиля таким образом, что его можно проверить на компьютере. Источник питания вот здесь, на конце, восемь двенадцативольтовых батареек. Менять их надо регулярно, так что если речь идет о долговременном слежении, есть смысл по возможности установить штуку поменьше и подсоединить ее к аккумулятору, хотя и эта малышка дело свое делать будет. Магниты здесь ни на что не влияют, и снять такой «жучок» труда не составит.

– Тот, кто поставил это устройство, узнает, что его сняли?

– Вряд ли. Я специально не стал уносить его далеко от машины и не думаю, что оно уж очень чувствительное.

Я прислонился к столу. Выругался. Надо же быть таким невнимательным и неосторожным. По пути к Карен Эмори, а потом к Джимми Джуэлу я намеренно выбирал кружные маршруты с тупиками и разворотами на 180 градусов и постоянно проверял, не прицепился ли «хвост», но никаких признаков слежки не обнаружил. И теперь понял, почему. Плюс к тому, люди, допрашивавшие меня в «Голубой луне», уже знали, что я навещал Карен и Джимми и, следовательно, не внял их предупреждению.

– Хотите, чтобы я поставил его на место? – спросил Майк.

– Шутишь? – удивился Фил. – Может, повесишь эту штуку ему на грудь, чтобы они и по дому его передвижения отслеживали.

– Э… наверное, вы этого не захотите, сэр, – сказал Майк. Сарказм Фила, похоже, до него не дошел, что только добавило ему моей симпатии.

Я оглядел парковку. Только что въехавший на нее трейлер мигал фарами, взывая о помощи. Я подумал о Джоэле Тобиасе. Где он сейчас и что везет через границу? Судя по номерам, прибывший трейлер был из Джерси. Джерси… Фил проследил за моим взглядом.

– Водителя я не знаю, – сказал он. – Так что мне без разницы.

В итоге вместо того чтобы отправить «жучок» в Джерси, я попросил Майка вернуть устройство на место. Он, похоже, обрадовался, что мое мнение совпало с ходом его мыслей; зная о приборе, я мог при случае воспользоваться им против тех, кто его установил.

Я щедро заплатил Майку за потраченное время, а он дал мне свой номер телефона на случай, если мне потребуется какая-то помощь.

– Хороший паренек, – сказал я, провожая Майка взглядом. – Соображает.

– С моей сестрой встречается.

– А «дядей Филом» тебя ни разу не назвал.

– Говорю же, малый надежный.

Дал я денег и Эрнесто. Он поблагодарил, но всем своим видом показал, что пережитый шок заслуживает более весомой компенсации. Поскольку на воздух он все-таки не взлетел и пострадал только морально, его скорбное выражение лица я оставил без внимания.

– Есть мысли, кто это тебе прилепил? – спросил Фил.

– Есть.

– Думаешь, могут?..

– Могут.

– Помощь требуется?

– Жду.

– Если бы на мою машину поставили маячок военного образца, я бы не отказался от помощи посерьезней. Ты такой ждешь, со стволом?

– Нет. Та, что я жду, – с батареей стволов.

Глава 10

Его остановили на трассе 27, в нескольких милях к югу от Музхорна. Машина шла за ним от самой границы, но он не придавал этому особого значения. Тобиас столько раз ходил этим маршрутом, что утратил бдительность; главной заботой был таможенный пост в Коберн-Гор на американской стороне, и, благополучно его миновав, он обычно позволял себе расслабиться. В этот раз все складывалось не лучшим образом; он вез лишь часть того, на что рассчитывал, и к тому же изрядно устал нести ответственность за поездки в одиночку. Люди умирали, и их группа неуклонно сокращалась – отсюда больше работы, больше риска на каждого, но и вознаграждение в итоге возрастало соответственно.

Ко всему добавилась проблема на складе. Соседний комплекс кишмя кишел канадскими полицейскими, проводившими операцию по поиску наркотиков, и трогать груз под носом у служителей закона было бы безрассудством. Поставленный перед выбором – подождать или сделать еще ходку, когда суета уймется, – Тобиас выбрал второй вариант. Потом он не раз корил себя за то, что не проявил должной внимательности на обратном пути, но его заверили, что с Паркером разобрались и что детектив, судя по показаниям маяка, остался в Портленде.

Детектив внушал некоторые опасения, но все же куда большие вызывал Джимми Джуэл. Тобиас рассказал о нем остальным сразу после неудачной попытки в баре «Дьюи» – мол, с чего бы такой интерес к его, Тобиаса, делам, – но ему только посоветовали понаблюдать, что будет дальше. Единственное, в чем ему удалось убедить их, это в необходимости взять паузу, но время шло, ничего не происходило, и нетерпение нарастало, так что он снова вышел на маршрут через границу. За Джимми и громилой, прикрывавшим его тыл, установили наблюдение, но Джимми, похоже, решил оставить Джоэла Тобиаса в покое. Сам Тобиас вовсе не был в этом уверен, но остальные очень старались убедить его в обратном. Поскольку Джимми явно переключился на свои дела, а других любопытных не наблюдалось, Джоэл немного успокоился.

А еще он устал. Рейсов становилось больше и больше, спрос на продаваемый ими продукт неуклонно рос. Все шло так, как они и предсказывали: слухи о качестве и редких свойствах товара расходились кругами. До последнего времени поставки только восполняли объем проданного, но теперь Джоэл доставлял груз в расчете на последнюю большую распродажу, «пожарную распродажу», как они это называли. Все с самого начала понимали, что уже первые продажи могут привлечь нежелательное внимание, но они были необходимы, чтобы получить средства и подтвердить качество следующих поставок. Теперь впереди маячили крупные суммы, но Джоэл играл главную роль, и когда Джимми, а потом детектив начали разнюхивать что и как, он серьезно разнервничался. Авансовые платежи заметно увеличились, но все же не в такой степени, как ему хотелось бы, учитывая, что весь риск приходился на него. Недовольство выливалось в слова, слова в споры. Плюс к этому их возмутительно легкомысленное отношение к истории с Джуэлом. Тобиас чувствовал, что без выяснения отношений не обойтись. Возможно, было бы лучше держать рот на замке, но в глубине души он чувствовал свою правоту и именно поэтому подал голос. Разозлить Джоэла удавалось не всякому. Он закипал медленно, но когда такое все же случалось, попавшему под руку оставалось только взывать к небесам.

А еще ему все чаще и чаще досаждали кошмары. Нарушение привычного режима сна отзывалось раздражением и вспыльчивостью, из-за чего страдала Карен. Тобиас ненавидел себя за это. Карен была девушкой особенной, и ему повезло с ней, но иногда она просто не понимала, что надо остановиться, не лезть с расспросами и помолчать. Она сильно изменилась после смерти Дэмиена и других, возможно, боялась, что и его постигнет та же участь, но Джоэл не собирался кончать самоубийством. И все же смерть Дэмиена ударила по нему сильнее, чем предыдущие. Теперь из его бывшего взвода умерли уже трое. Все покончили с собой, но Дэмиен… Дэмиен был лучшим. Всегда.

Теперь они снились ему, Дэмиен и другие, мертвые, окровавленные. Они говорили с ним, но не на английском. Он не понимал, что они говорят. Как будто там, по ту сторону могилы, они выучили какой-то новый язык. Но и во сне Тобиас спрашивал себя, действительно ли они те самые, его настоящие братья по оружию. Они пугали его, пугали черными глазами, в которых как будто застыла маслянистая вода. Деформированные тела, сгорбленные спины, длинные, вытянутые руки, сухие, цепкие пальцы…

Какой уж тут покой.

По крайней мере, заграничные поездки кончались. Он долго и терпеливо обрабатывал, приручал таможенников и тупиц из министерства безопасности. На номерной табличке стояла отметка – «ветеран», кабина была оклеена соответствующими наклейками. Он носил армейскую бейсболку, внимательно слушал рассказы других ветеранов, работавших теперь на таможне. Ненавязчиво угощал сигаретами, жаловался при случае на раны, и они в ответ делали, что могли. Никто не знал, каких трудов стоит работа над образом и насколько успех их общего предприятия зависит от него.

Неудивительно, что со всеми этими проблемами Джоэл Тобиас не обратил должного внимания на прилепившуюся сзади машину. Когда она проехала мимо него дальше, он с облегчением проводил ее глазами, но это была естественная реакция водителя фуры на приближение другого автомобиля. Ты знаешь, что рано или поздно тот, другой, постарается пойти на обгон, и надеешься, что он не выкинет какой-нибудь фортель. Есть, конечно, лихачи, которым нравится играть с нетерпеливыми автомобилистами, а есть такие, что считают себя самыми большими плохишами на дороге, монстрами и сукиными детьми, и если ты хочешь с ними поиграть, то приготовься к собственным похоронам, иногда в буквальном смысле. Джоэл этим никогда не занимался, и до того, как начал ходить за границу тоже, так как трюкачество на дороге могло привлечь внимание полиции и закончиться немалым сроком. Места было мало, и ветки деревьев царапали кабину, но он все же слегка подал к обочине, пропуская легковушку. Участок для обгона они выбрали не самый лучший – впереди виднелся поворот, и если бы кто-то вылетел навстречу на приличной скорости, полосы могло бы на всех не хватить. Но путь оказался свободен, красные точки впереди исчезли в темноте, и он снова остался один.

Примерно через полмили Тобиас увидел мелькающие огоньки и фигуру, размахивающую парой неоновых химических фонарей. Он ударил по тормозам, и тут фары выхватили из ночи только что обогнавший его «Плимут». Машина стояла поперек дороги, на белой линии разметки. Рядом находился другой автомобиль, тот, что мигал красными и голубыми огоньками. Никаких опознавательных знаков Тобиас не увидел, что показалось ему странным.

Человек в форме подошел к фуре. Голова его была какой-то неестественной формы. Тобиас опустил стекло.

– В чем дело? – спросил он.

Свет ударил в лицо, и он машинально вскинул руку, защищая глаза. Незнакомец выхватил пистолет, а из-за деревьев вышли еще двое, вооруженные полуавтоматическими ружьями. Лица их скрывали жутковатые маски. Человек в форме тоже надвинул маску, но Джоэл все же успел рассмотреть его и подумал – мексиканец. Догадка подтвердилась, когда незнакомец заговорил:

– Держи руки так, чтобы мы их видели, buey[85], и тогда никто не пострадает. Договорились?

Джоэл кивнул. Тот факт, что они были в масках, придал уверенности в том, что его не убьют. Грабителям на пустынной дороге, если они настроены на убийство, нет нужды беспокоиться о том, что жертва их опознает.

– Мои друзья сядут с тобой в кабину и скажут, что надо делать. Слушайся их, и все скоро закончится, и ты сможешь вернуться домой, к своей novia, sí?[86]

Джоэл снова кивнул. Они знали о его подружке, а значит, сами, или через своего человека, следили за ним в Портленде. Он запомнил это на будущее.

Двери кабины были не заблокированы, и пока двое незнакомцев забирались в нее, Тобиас держал руки на руле. Один устроился позади, другой, слегка развернувшись, сел рядом, прислонился спиной к двери и небрежно положил дробовик на бедро. И вообще все делалось как-то небрежно, словно понарошку. Но только Джоэл так подумал, как рация у человека в форме, затрещала, ожила, и все изменилось.

– Andale![87] – сказал он и махнул рукой сообщникам в других машинах, а потом направил пистолет на Джоэла через ветровое стекло. – Apurate![88] – «Плимут» дал задний ход и развернулся к югу. Человек в форме побежал к другой машине, та выключила фары, отъехала в сторону, чтобы пропустить фуру Джоэла, и пристроилась за ним. Теперь его зажали с двух сторон.

– Куда ехать?

– Смотри на дорогу, buey.

Джоэл последовал совету и больше вопросов не задавал. Он мог бы спросить, знают ли они, с кем связались, пригрозить серьезными последствиями, если они сейчас же не уберутся к чертовой матери из его машины, но не стал. Сейчас важно было другое: выйти из этой передряги целым и невредимым и, если повезет, с грузовиком в рабочем состоянии. Для начала надо вернуться в Портленд, а там уж позвонить кому следует. Какие есть варианты? Если это обычное ограбление, то парни либо ошиблись с фурой, либо получили неверную информацию, и в этом случае весь их навар – корм для животных на сотню тысяч баксов. Другой вариант – ограбление не стандартное, а значит, информированы они хорошо, и тогда его ждут неприятности и, возможно, пытки.

У идущего впереди «Плимута» включился правый поворотник.

– Держись за ним, – сказал тот, что сидел рядом, и Джоэл начал понемногу притормаживать. Дорога была узкая и шла слегка под уклон.

– Хочешь, чтобы я еще и в угольное ушко проскочил? – огрызнулся он.

Холодное дуло пистолета коснулось его щеки.

– За руль и я могу сесть, – произнес голос над ухом, и Джоэл ощутил на лице теплое дыхание. – Не хочешь ты, поведу я, но тогда, mi hijo[89], зачем ты нам нужен?

Незнакомец, скорее всего, блефовал, но проверять свое предположение Джоэл не решился. Он выполнил поворот и последовал за «Плимутом».

– Видишь, ты все можешь. Тебя только подтолкнуть немного надо, – сказал тот, что сидел рядом.

«Плимут» снова помигал, и они выехали на полянку перед заброшенным домом, каменная труба которого высилась над провалившейся крышей. Здесь их ждали двое мужчин, стоявших около черного внедорожника. Как и остальные, они были в масках, но вместо кожаных курток – костюмы. Дешевые, но костюмы. Джоэл ударил по тормозам.

– Выходи, – сказал тот, что сидел рядом.

Он вышел. Подтянулась коричневая легковушка. Теперь Джоэл и его фура стояли в свете фар трех автомобилей. Один из тех, что были в костюмах, вышел вперед. Невысокий, на фут ниже Джоэла, но плотный и мускулистый. Он протянул руку, и Джоэл, после секундной паузы, пожал ее. Незнакомец заговорил на английском, но с легким акцентом.

– Можешь называть меня Рауль. Предлагаю сделать все по возможности быстро. Что у тебя в трейлере?

– Корм для животных.

– Открывай. Дай посмотреть.

Под угрозой оружия Джоэлу ничего не оставалось, как открыть двойные двери. Фонарики высветили мешки с кормом, лежавшие на шести деревянных поддонах. Рауль сделал знак, подняв два пальца, и двое его людей забрались в трейлер и принялись методично взрезать мешки и высыпать содержимое на пол.

– Надеюсь, они приберут потом за собой, – сказал Джоэл.

– На этот счет не беспокойся, – ответил Рауль. – Если они не найдут то, что ищут, у тебя будет побеспокоиться о чем посерьезнее. Это я гарантирую.

– И что же они ищут? Протеина не хватает? Это же корм для животных. Ты взял не ту фуру, приятель.

Рауль промолчал. Закурил сигарету, предложил Джоэлу. Тот отказался. Обыск продолжался, а когда все мешки были вспороты, двое в трейлере стояли по голень в рассыпанном корме.

– Хорошая фура, – заметил Рауль. – Не хотелось бы ее портить.

– Послушай, я же сказал: вы взяли не тот груз.

Рауль пожал плечами. Джоэл уловил какое-то движение за спиной. В следующее мгновение его схватили за руки и заставили опуститься на колени. Рауль закурил новую сигарету, опустился на корточки, так что они оказались лицом к лицу, и, схватив Джоэла за волосы, прижал тлеющий кончик сигареты к его правой щеке. Ни угроз, ни предупреждений, только острая боль, запах обожженной плоти и шипение, которое заглушил крик. Через пару секунд Рауль опустил руку. Кончик сигареты еще тлел, и он дул на нее, пока она не разгорелась.

– Слушай меня. Мы можем разобрать твою фуру на части, а потом сжечь у тебя на глазах. Мы можем даже убить тебя и закопать здесь, в лесу. Или не утруждаться и закопать живьем. Все эти варианты возможны, но мы не хотим так поступать с тобой, потому что у меня лично к тебе претензий нет. И вот что получается. Мы знаем, что ты возишь контрабанду. Мне нужно знать, что€ ты возишь, поэтому ты покажешь нам тайники. И пока не покажешь, я буду тебя прижигать. А теперь говори.

После третьего раза Джоэл сдался.

* * *

Его оставили на поляне. Прежде чем уехать, Рауль дал Джоэлу мазь для ожогов – одного на лице и двух на руках, между большим и указательным пальцами. Когда три попытки не сработали, Рауль пригрозил выжечь правый глаз. Джоэл поверил и сказал, где тайник. Но даже получив подробные инструкции, они не смогли его найти. Тайник был устроен профессионально, с таким расчетом, чтобы пройти любой обыск, кроме самого дотошного. Джоэл показал, как снять сиденье, чтобы получить доступ к пространству во всю ширину кабины. А потом и открыл тайник, осторожно нажав на два нижних угла.

Отсек можно было разделить на небольшие секции в зависимости от груза. В данном случае это был пластмассовый ящик для инструментов с дюжиной маленьких цилиндрических предметов, по длине похожих на бруски мела и завернутых в несколько слоев ткани и пластика. Один такой предмет, украшенный искусной резьбой, запечатанный с двух концов золотом и инкрустированный драгоценными камнями, развернули и передали Раулю. Он подержал его на ладони, оценивая на вес, потом спросил:

– Что это?

– Не знаю. Я только перевозчик и вопросов не задаю.

– Штука на вид старинная и ценная. – Рауль протянул руку, и ему подали фонарик. Он посветил на камни, присмотрелся повнимательнее. – Изумруды и рубины, а это должно быть бриллиант.

Печать в руке Рауля датировалась 2100-м годом до Рождества Христова. Инструмент бюрократа, использовавшийся для утверждения деловых и юридических сделок – его прижимали к документу, написанному на глиняной дощечке. Джоэл повидал их достаточно и кое-что знал, но предпочел помалкивать.

Рауль осторожно завернул предмет и передал одному из своих людей.

– Заберите все и обращайтесь с ними бережно.

Он закурил и усмехнулся, заметив, что Джоэл непроизвольно вздрогнул.

– Говоришь, ты просто перевозчик и ничего о грузе, за транспортировку которого тебе платят, не знаешь. Я тебе не верю, но сейчас это значения не имеет. Я поспрашиваю насчет этих штучек и, если они ценные – а с виду так и есть, – то, может быть, оставлю несколько себе. Скажи своим нанимателям, если они наниматели, пусть считают, что их наказали за попытку вести операции в обход соответствующих властей. И под властями я не имею в виду Таможенную службу Соединенных Штатов. Если они хотят и дальше возить такие вещицы, то должны связаться со мной, и мы что-нибудь придумаем.

– А почему с тобой? – спросил Джоэл. – Почему не с доминиканцами или Джимми Джуэлом?

В глазах Рауля что-то мелькнуло, и он понял, что попал в цель.

– Потому что цилиндрики у нас.

С этим Рауль и ушел, оставив Джоэла залечивать раны, но прежде растоптал сотовый и слил из баков почти весь бензин – остатков едва хватило, чтобы дотянуть до мотеля на въезде в Юстис. Ожог на лице, когда он вошел в фойе, привлек несколько удивленных взглядов, но комментариев не последовало. Джоэл нашел автомат с кубиками льда, завернул пригоршню кубиков в полотенце и приложил к лицу и рукам, чтобы смягчить боль. После чего позвонил из своей комнаты.

– Есть проблема, – сказал он, когда трубку сняли, и подробно, почти ничего не упуская, рассказал обо всем случившемся.

– Нам нужно их вернуть, – последовал ответ. – Говоришь, этот парень, Рауль, хочет оставить их себе как некоего рода штраф?

– По крайней мере, он так сказал.

– И что он с ними будет делать? Маркировать пакеты с кокаином?

– Думаю, постарается их продать.

– До сих пор дело шло хорошо, потому что мы были осторожны. Печати не должны появиться на открытом рынке.

Джоэл постарался не выплеснуть раздражение. Почему его считают идиотом, только на том основании, что он водит фуру? В конце концов, он участвовал в операции с самого начала и на каждом этапе. Без него весь бизнес давно бы развалился.

– Понимаю, – сказал он с излишней резкостью.

– Не наглей. Не я потерял груз.

– Ну да, просто я не надеялся на достаточную компенсацию за потерю глаза.

– Ты получал больше всех. Не нравится расклад – уходи.

Джоэл посмотрел на раны на руках.

– Я не это имел в виду. Просто давай разберемся с этим дерьмом.

– Раулю много времени не понадобится, чтобы выяснить, что у него в руках. А уж потом и ребенок смекнет, что именно происходит. Я наведу справки, узнаю, кто он такой.

– Джимми Джуэл знает.

– Уверен?

– Вполне. Думаю, это его заказ.

– Ну что ж, тогда с этого и начнем. Говоришь, взяли все?

– Да. Все у них.

– Ладно. Поезжай домой. Выспись, подлечи ожоги. Позвони мне завтра, когда отдохнешь. Тут и другого дерьма хватает.

Что именно имел в виду собеседник, Джоэл не понял, но задавать уточняющие вопросы не стал. Он слишком устал. Все болело. Джоэл повесил трубку и пошел на заправочную станцию через дорогу, где купил упаковку пива. Вернувшись в комнату, он прижал холодную бутылку к щеке и долго смотрел в окно на огни проезжающих машин и вглядывался во тьму, окутавшую озеро Флагстафф. После второй бутылки к горлу подступила тошнота. Он так давно не переживал настоящий шок, что почти забыл, как это бывает, но то, что произошло с ним на поляне, воскресило в памяти некоторые моменты.

Джоэл рассеянно потер левую голень со старым шрамом и ямочкой в мышце. Позвонил Карен – ее дома не оказалось – и оставил сообщение: устал, решил заночевать в мотеле. Сказал, что любит, извинился за утреннюю стычку. Вообще-то, виноват был тот детектив и старый хрен Пэтчет, любитель совать нос в чужие дела. Джоэл слышал о детективе вполне достаточно, чтобы отнестись к нему с уважением, и вовсе не был уверен, что угрозы – именно тот способ, который годится в данном случае, но все же испытал облегчение, узнав, что Паркера наняли выяснить, что происходит у него с Карен, а не расследовать другое, куда более важное дело.

Хотелось спать. Джоэл проглотил несколько таблеток и сел на кровать, вытянув ноги. Сунул руку в карман куртки, достал две золотые сережки исключительно тонкой работы. Сказав, что мексиканцы забрали все, он солгал. Разве ему не полагается компенсация за боль, и, кроме того, если учесть, что переправленное раньше стоит целое состояние, то в этих масштабах ему досталось лишь несколько баксов. А еще надо загладить вину перед Карен.

Он поднес украшение к свету и, несмотря на боль, залюбовался его красотой.

Часть II