– Это меня не очень удивляет, Чародей. Злые люди, египтяне по преимуществу, шпиговали меня чужеродными телами с тех самых пор, как я выбрался из пеленок.
– Я бы предположил, что это наконечник стрелы или острие копья, но входного отверстия не видно.
– Протри глаза, старикан. Да я весь усеян ими!
Волосатое тело царя и впрямь было испещрено рубцами от старых боевых ран.
– Придется резать, – предупредил больного Таита.
– Так режь, Чародей, и перестань рассусоливать, – рявкнул Апепи.
Пока Таита доставал из сундучка бронзовый скальпель, Апепи поднял с пола толстый кожаный ремень и сложил его вдвое. Потом закусил его зубами и лег, подставив спину.
– Идите сюда! – обратился Таита к стражам у дверей. – Держите царя.
– Прочь, глупцы! – отменил приказ Апепи. – Я не нуждаюсь в том, чтобы меня держали.
Таита склонился над ним, рассчитывая угол и глубину надреза, затем сделал решительное и сильное движение скальпелем. Апепи замычал со стиснутыми зубами, но не дернулся. Когда из раны хлынул фонтан темной крови и густого желтого гноя, Таита отпрянул. Тошнотворный смрад наполнил комнату. Врач отложил скальпель и засунул в разрез указательный палец. Кровь не позволяла туда заглянуть, но он нащупал глубоко в ране что-то острое. Таита взял вырезанный из слоновой кости пинцет, который заранее приготовил, и стал прощупывать разрез. Наконец кончик пинцета натолкнулся на твердое.
Апепи перестал мычать и лежал неподвижно, если не считать непроизвольных сокращений мышц спины. Он резко и с шумом втягивал воздух носом. С третьей попытки Таите удалось ухватить твердый предмет пинцетом; с усилием маг принялся тянуть и наконец почувствовал, что предмет поддается и движется к поверхности. И вот в потоке гноя и сукровицы тот показался на поверхности, и Таита подставил его под лучи света из окна.
– Наконечник стрелы, – объявил старик. – И пробыл в теле долгое время. Удивляюсь, как он давным-давно не вызвал омертвения.
Апепи выплюнул ремень, сел и слабо хмыкнул.
– Клянусь волосатым хозяйством Сутеха, я узнаю эту милую штучку. Один ваш негодяй всадил ее в меня под Абнубом десять лет назад. В то время мои лекари сказали, что наконечник залег слишком близко к сердцу, чтобы его можно было достать. Поэтому он остался там, и я с тех самых пор вынашивал его.
Взяв треугольной формы кремень из окровавленных пальцев Таиты, царь посмотрел на него с гордым видом собственника.
– Чувствую себя как мать, родившая первенца. Сделаю из него амулет и повешу на золотой цепочке на шею. Ты наложишь на него заклятие, оно будет отводить другие стрелы. Что скажешь, Чародей?
– Уверен, что талисман получится в высшей степени действенный, господин.
Таита набрал в рот заранее налитого в чашу подогретого вина с медом, взял медную трубочку и, введя ее глубоко в рану, промыл.
– Пустая растрата хорошего вина. – Апепи обеими руками поднял чашу и влил себе в рот остатки вина вместе с осадком. Потом запустил чашей в дальнюю стену и рыгнул. – В уплату за твою услугу, чародей, я расскажу тебе одну занимательную историю, которая восходит к прошлому нашему разговору на верхушке башни в Бубастисе.
– Я весь обратился в слух, ваше величество.
Таита склонился над больным и начал бинтовать открытую рану полосами льняной ткани, бормоча при этом соответствующее заклинание:
Я связываю тебя, творение Сета.
Я закрываю твои красные уста, создание великого зла.
Апепи резко перебил его:
– Трок предложил мне лакх золота в качестве выкупа за Минтаку.
Руки мага замерли. Он застыл с наполовину обмотанным вокруг могучей груди царя бинтом.
– И какой вы дали ему ответ, ваше величество?
Таита был так расстроен, что царский титул против воли сорвался у него с языка. Сватовство Трока сулило серьезные и непредвиденные осложнения.
– Я сказал ему, что выкуп за невесту составляет пять лакхов. – Апепи ухмыльнулся. – Этот кобель так разохотился до моей маленькой сучки, что похоть застила ему глаза. Но хотя за многие годы он наворовал у меня кучу добра, пяти лакхов ему никогда не собрать.
Гиксос снова рыгнул.
– Не переживай, Чародей. Минтака слишком ценна, чтобы отдавать ее кому-нибудь вроде Трока, когда я могу с ее помощью приковать к себе твоего маленького фараона.
Он встал и поднял мускулистую руку, пытаясь из-под нее взглянуть на забинтованную спину, отчего сделался похож на ворона, сунувшего голову под крыло.
– Ты прежде срока превратил меня в мумию, но это была славная работенка. – Апепи рассмеялся. – Ступай и скажи своему регенту, что я готов еще разок отравиться запахом его благовоний. Через час буду в зале переговоров.
Наджу умилостивил успех Таиты и послание, принесенное им от Апепи. Любые сомнения, которые еще оставались у него в отношении мага, рассеялись.
– Я загнал старого мерзавца Апепи в угол, – ликовал регент. – Он уже был готов пойти на бо́льшие уступки, чем сам это осознавал. Вот почему я так разозлился, когда гиксос сбежал с переговоров и завалился на лежанку.
Наджа так гордился собой, что не мог усидеть на месте, но вскочил и стал расхаживать по каменным плитам.
– Как он себя чувствует, маг? Ты дал ему какое-нибудь зелье, затуманивающее разум?
– Я влил в него дозу, которая свалила бы буйвола, – заверил его Таита.
Подойдя к сундучку с благовониями, Наджа взял зеленую бутылочку с духами, налил на ладонь и стал втирать в шею.
– Ну, тогда у меня все преимущества. – Он направился к двери, но остановился и оглянулся через плечо. – Идем со мной. Прежде чем я покончу с Апепи, мне могут пригодиться твои чары.
Опутать Апепи хитрыми речами оказалось вовсе не таким простым делом, как Наджа надеялся. На гиксосе, похоже, не сказывались ни болезнь, ни лечение, и он, как всегда, кричал и стучал кулачищем по столу еще долго после того, как сторож на стене храма объявил о наступлении полночи. Ни одно из предлагаемых Наджей соглашений не устраивало его, и наконец даже Таиту утомила царская неуступчивость. Наджа объявил очередной день переговоров закрытым и под карканье ворон во дворе поплелся в свою опочивальню.
Назавтра в полдень, когда владыки встретились снова, Апепи выказывал ничуть не большую склонность внимать доводам разума, и переговоры пошли еще более бурно. Таита как мог старался остудить горячие головы, но Апепи лишь с большим трудом поддавался увещеваниям. В итоге лишь на пятый день писцы начали заносить условия договора на глиняные таблички, одновременно иератическим шрифтом и иероглифами, на гиксосском и египетском языках. Работа заняла всю ночь.
До сей поры Наджа не допускал фараона Нефера-Сети до участия в переговорах. Он отвлекал его повседневными делами: занятиями с учителями и тренировками с оружием, устраивал встречи с послами, купцами и священнослужителями, которые выпрашивали уступок или пожертвований. Наконец Нефер взбунтовался, и тогда Наджа отправил его на соколиную охоту в обществе младших сыновей Апепи. Вылазка получилась далеко не безмятежная: первый день окончился жарким спором из-за добычи, едва не перешедшим в потасовку.
На следующий день по совету Таиты к охотникам присоединилась царевна Минтака, взяв на себя должность миротворца. Даже старшие братья уважали сестру, поэтому смирили гнев, тогда как в иной обстановке обнажили бы мечи и набросились на египтян. Пока Минтака ехала рядом с Нефером в его колеснице, его враждебность утихала. Переставая замечать похвальбу и задиристость неотесанных родичей царевны, юноша наслаждался ее умом и осведомленностью, не говоря уж о ее близком присутствии. В тесном пространстве повозки, пока они преследовали по пересеченной местности стада газелей, их часто бросало друг на друга; в таких случаях девушка хваталась за Нефера и долго не отпускала, даже когда непосредственная опасность оставалась позади.
Вернувшись в храм, Нефер послал за Таитой, якобы желая поделиться с ним впечатлениями от охоты, но мысли его витали далеко. Даже когда наставник поинтересовался успехами любимого сокола мальчика, Нефер едва его услышал. А потом неожиданно спросил:
– А тебя не удивляет, Таита, какими нежными и теплыми бывают девушки?
На утро шестого дня писцы завершили работу, и записанные на пятидесяти табличках условия мирного договора готовы были к утверждению. На этот раз Наджа пригласил фараона принять участие в церемонии. Присутствовали и отпрыски Апепи, включая Минтаку.
Снова храмовый двор заполнился блестящей толпой венценосных и знатных особ, и царский глашатай торжественно начал зачитывать текст договора. Нефер сразу обратился в слух. За проведенные с Минтакой дни они много обсуждали эту тему и теперь обменивались многозначительными взглядами всякий раз, когда обнаруживали недоработку или пропуск в том или ином условии. Впрочем, таковых оказалось немного, и Нефер не сомневался, что узнаёт тайное влияние Таиты в изложении многих условий длинного соглашения.
Наконец настало время прикладывать печати. Под резкие рулады бараньих рогов Нефер вдавил свою печать во влажную глину. Апепи сделал то же самое. Неферу неприятно было видеть, что гиксос узурпировал священное право фараона и завел у себя государственную печать.
Под пристальным взором Наджи, чувства которого скрывал толстый слой грима на лице, новые соправители двух царств обнялись. Апепи заключил гибкую фигуру Нефера в свои медвежьи объятия, и все собрание разразилось громкими криками: «Бак-кер! Бак-кер!» Воины били оружием в щиты или колотили тупыми концами копий и пик по каменным плитам пола.
Неферу едва не сделалось дурно от источаемого телом Апепи густого запаха. Чего гиксосы так и не позаимствовали из обихода египтян, так это понятия о телесной чистоте. Нефер утешал себя мыслью о том, что уж если ему неприятен этот запах, то какое испытание ждет Наджу, когда царь обратит внимание на него. Мальчик аккуратно высвободился из кольца рук соправителя-фараона, но Апепи широко улыбнулся ему с высоты своего роста и, будто добрый дядюшка, положил волосатую лапищу на хрупкое плечо Нефера.