– Оставь парня с нами, маленькая вертихвостка! Пусть приучается ценить хорошую музыку.
В приливе родительской любви он притянул мальчика к себе и сунул ему под нос чашу.
– Глотни-ка, наследничек. Это поможет тебе распевать веселей.
Кьян восхищался отцом, и такое выражение товарищества на глазах у всех наполнило его гордостью и самодовольством. Наконец-то папа стал обращаться с ним как со взрослым мужчиной и воином. Едва не поперхнувшись, он все-таки осушил чашу, и все общество во главе с Троком шумно приветствовало его, как если бы он сразил в битве первого своего врага.
Минтака застыла в неуверенности. Она питала к младшему брату почти материнские чувства, но поняла, что доводы рассудка отца сейчас не убедят. С подчеркнутым достоинством царевна повела служанок за собой к реке, и под хмельной гвалт пирующих они поднялись на барку.
Лежа на матрасе, девушка внимала звукам застолья. Она старалась уснуть, но ум ее был занят мыслями о Нефере. Чувство утраты, которое она гнала прочь весь день, вернулось, как и беспокойство из-за ран суженого. Вопреки всем усилиям сдержаться, слезы потекли у нее по щекам. Чтобы заглушить рыдания, Минтака уткнулась в подушку.
Наконец она провалилась в тягостный, без сновидений, сон, от которого с трудом очнулась. Вино за столом она только пригубила, но чувствовала себя как одурманенная, и голова болела. Она недоумевала, что разбудило ее. Снаружи донеслись хмельные голоса, барка накренилась под весом забравшихся на борт мужчин. Раздавались смех и гомон, по палубе у нее над головой топали. Судя по обрывистым восклицаниям, на корабль принесли ее отца и братьев.
Напиваться до бесчувствия не было чем-то необычным в семье, но девушка переживала за юного Кьяна. Она заставила себя встать и одеться, но чувствовала странную вялость и отупение. Качаясь, она выбралась на палубу.
Первым ей встретился Трок, командовавший людьми, что тащили ее отца. Чтобы перенести его могучее распластанное тело, потребовались усилия шестерых мужчин. Со старшими братьями дела обстояли не лучше. Минтака злилась и стыдилась их.
Затем увидела корабельщика, несшего Кьяна, и бросилась навстречу. Вот они и до Кьяна добрались, подумалось ей с досадой. И не остановятся, пока не сделают из него такого же пьяницу.
Она велела положить мальчика на тюфяк в отцовской каюте, раздела брата и влила ему в рот несколько капель травяного настоя, чтобы привести в чувство. То было помогавшее от всех болезней снадобье, которое дал ей Таита, и оно вроде как подействовало. Кьян пробормотал что-то и открыл глаза, после чего погрузился в крепкий естественный сон.
– Надеюсь, он извлечет из этого урок, – проговорила девушка.
Больше она ничем не могла ему помочь, только дать проспаться. Царевна и сама ощущала сонливость, а головная боль стала невыносимой. Она вернулась в свою каморку и, не удосужившись раздеться, повалилась на матрас. Почти сразу она уснула.
Проснувшись, царевна была уверена, что видит кошмар: раздавались крики, в горле саднило от дыма. Еще не пробудившись до конца, девушка обнаружила, что ее вытащили из постели, завернули в одеяло и подняли на палубу. Она попыталась выбраться, но оказалась беспомощна, как младенец, в могучих руках.
Тьму безлунной ночи разгоняло ревущее пламя. Оно вырывалось из открытого люка царской барки и демоническим вихрем карабкалось вверх по мачтам и снастям. Никогда прежде не доводилось девушке видеть, как пожар пожирает деревянное судно, и теперь она была поражена яростью огня.
Долго смотреть ей не дали, поскольку подняли и быстро спустили с палубы в поджидающую у борта фелуку. Сознание лавиной вернулось к ней, и девушка снова начала барахтаться и закричала:
– Мой отец! Мои братья! Кьян! Что с ними?
Фелука вышла на стрежень, царевна боролась изо всех сил, но придавившие ее к палубе руки не знали пощады. Ей удалось извернуться и увидеть лицо удерживавшего ее человека.
– Трок! – Ее возмутило, что военачальник так с ней обращается, невзирая на ее крики. – Отпусти меня! Я тебе приказываю!
Трок не ответил. Он без труда удерживал ее и тем временем наблюдал за горящим судном со спокойным, отстраненным выражением.
– Назад! – взвизгнула Минтака. – Мои родные! Вернись и забери их!
Вместо ответа военачальник отрывисто бросил гребцам:
– Навались!
Те налегли на весла, и фелука пошла вперед, преодолевая течение. Гребцы зачарованно наблюдали за пожаром на барке. Слышались полные боли и ужаса крики людей, запертых внутри.
Внезапно часть палубы на корме обрушилась, взметнув столб искр и дыма. Швартовы перегорели, и барка, медленно разворачиваясь по течению, тронулась вниз по реке.
– Пожалуйста! – Минтака сменила тон. – Прошу тебя, вельможа Трок, спаси моих родных! Ты не можешь вот так бросить их гореть!
Крики внутри корабля стихли, и слышался только низкий гул пламени. Слезы струились по щекам Минтаки и капали с подбородка, но она по-прежнему не могла пошевелиться в его хватке.
Неожиданно на горящей палубе распахнулся главный люк, и команда фелуки ахнула в ужасе, увидев появившуюся из него фигуру. Руки Трока стиснули Минтаку с такой силой, что у нее затрещали ребра.
– Не может быть! – скрипя зубами, процедил он.
Стоявший среди пламени и дыма человек казался выходцем из мира теней. Обнаженный, косматый, с выпирающим животом, Апепи шатаясь двинулся к борту. На руках он нес младшего сына, а рот его был широко раскрыт в попытке ухватить глоток воздуха в этом огненном аду.
– Это чудовище так просто не убьешь. – Ярость в голосе Трока смешалась со страхом.
Даже в своем отчаянии Минтака уловила смысл этих слов.
– Это ты, Трок! – прошептала она. – Это ты все устроил.
Трок не ответил.
Волосы на теле Апепи сгорели – язык пламени слизнул одежду, оставив царя совершенно голым и почерневшим. Затем кожа его начала лопаться и слезать кусками. Борода и шевелюра вспыхнули и запылали, как пропитанный смолой факел. Повелитель гиксосов уже не шел, а стоял, расставив ноги и подняв Кьяна высоко над головой. Мальчик обгорел не меньше отца, и на месте исчезнувшей кожи появлялись красные влажные пятна. Видимо, Апепи намеревался бросить сына с корабля в реку, чтобы спасти от огня, но силы изменили ему, и великан застыл в огненном мареве, не способный последним рывком отправить мальчика в спасительные прохладные воды Нила.
Не в силах пошевелиться, Минтака лишилась дара речи от этого ужасного зрелища. Ей показалось, что оно длилось целую вечность. Наконец палуба под ногами Апепи провалилась. Вместе с сыном он рухнул вниз и сгинул в трюме в фонтане пламени, искр и дыма.
– Все кончено. – Голос Трока звучал холодно и отстраненно. Он отпустил Минтаку так резко, что девушка упала на донный настил фелуки, и посмотрел на пораженных ужасом гребцов. – Правьте к моей галере.
– Это ты обошелся так с моей родней, – повторила девушка, лежа у ног вельможи. – И поплатишься за это. Клянусь, что ты за это заплатишь.
В эту минуту она чувствовала, что тело ее онемело и болит, словно ее избили узловатым ремнем или плетью. Ее отец, этот величайший в ее жизни человек, которого она чуть-чуть ненавидела и очень сильно любила, погиб. Ее семья сгинула: все ее братья, даже Кьян, бывший ей скорее сыном. Она видела, как он сгорел, и понимала: эта ужасная картина останется в ее памяти на всю жизнь.
Когда фелука подошла к борту галеры Трока, девушку как куклу втащили на палубу, а затем перенесли вниз, в главную каюту. Она не сопротивлялась. Трок с неподобающей случаю осторожностью уложил ее на матрас.
– Твои рабыни живы. Я пришлю их к тебе, – сказал он и вышел.
Минтака слышала, как лязгнул на двери засов, тяжелые шаги донеслись сначала с трапа, а затем с палубы у нее над головой.
– Выходит, я пленница? – задала она себе вопрос, казавшийся, впрочем, маловажным в свете того, что ей довелось только что наблюдать.
Царевна уткнулась лицом в подушку, пропахшую застарелым потом Трока, и плакала, пока не иссякли слезы. А затем уснула.
Горящий остов царской барки прибило к берегу напротив храма Хапи. Дым столбом поднимался в безмятежное утреннее небо. К нему примешивался смрад паленой человеческой плоти. Когда Минтака проснулась, этот запах заполнял каюту, и ей стало дурно. Дым послужил маяком, потому как солнце едва только вынырнуло из-за восточных холмов, как флот Наджи показался из-за поворота реки.
Рабыни принесли эту весть Минтаке.
– Вельможа Наджа прибыл в полном облачении, – возбужденно тараторили они. – Накануне вечером он отплыл в Фивы. Разве не странно, что он вернулся так быстро, когда должен был находиться уже лигах в двадцати вверх по течению?
– Более чем странно, – угрюмо согласилась царевна. – Мне нужно одеться и приготовиться к новым ужасам, поджидающим меня.
Ее вещи сгорели на царской барке, но служанки позаимствовали одежду у знатных дам, путешествовавших с флотом. Они вымыли и завили хозяйке волосы, затем облачили ее в простой наряд из льняной ткани, повязали золотой поясок и обули в сандалии.
К полудню на галеру прибыли воины, в сопровождении которых она поднялась на палубу. Взгляд девушки упал на черный остов царской барки у противоположного берега, выгоревший почти до самой воды. Попыток извлечь тела никто не предпринимал. Судно само стало погребальным костром для ее семьи – гиксосский обычай предписывал сожжение мертвых, а не бальзамирование и сложные ритуалы погребения, как у египтян.
Минтака знала, что отец одобрил бы подобное погребение, и это дало ей хоть маленькое утешение. Но при мысли о Кьяне она потупила взгляд. Лишь усилием воли удалось ей не расплакаться, когда она спускалась в фелуку и плыла в ней к берегу под храмом Хапи.
Вельможа Наджа встречал Минтаку с большой свитой, собранной нарочно для этой цели. Когда он обнял ее, она была бледной и держалась отстраненно.
– Это скорбное время для всех нас, царевна, – сказал регент. – Твой отец, царь Апепи, был могучим воином и государственным деятелем. В свете заключенного недавно между двумя царствами мира, объединившего Египет в одно священное и неделимое целое, его смерть подвергла мир опасности. Ради блага всех ее необходимо устранить немедленно.