– Я не знаю, что натворила.
Ответить Беньямин не успел. Стоило ему шагнуть к Алисе со словами совета и утешения, как солнце нырнуло за горизонт, и тьма слизнула последние крохи света.
Ялда официально началась.
Небо озарили фонари. Оранжево-молочные шары один за другим дырявили черноту, пока весь город не окутался их туманным сиянием. Люди и дома превратились в мутные силуэты, размытые по краям апельсиновым светом. На секунду воцарилось абсолютное безмолвие, а затем землю под ногами сотряс глухой рокот, громкий настолько, что вознесся к самым тучам, истончаясь в тоне, – пока небо не треснуло с тектоническим «крак», и Чаролес побагровел.
Миллионы крохотных гранатовых зерен обрушились на землю с высоты, и оглушенные толпы – тысячи и тысячи людей – вскинули над головами чашки и миски, котелки и ведра, по которым тут же забарабанил рубиновый дождь. Это был момент абсолютного благоговения. Никто не произнес ни слова – никто даже не шелохнулся, – пока заснеженные холмы и вечнозеленые деревья окрашивались в кроваво-алый. Неожиданная щедрость небес изливалась на людей так бурно, что в царящем вокруг грохоте трудно было что-то расслышать и еще труднее – сказать.
Поэтому Беньямин просто коснулся Алисиного плеча в знак поддержки. Девочка взяла его за правую руку, Оливера – за левую, и все трое застыли, глядя в небеса и молчаливо желая, чтобы прекрасное и ужасное в этом мире не соседствовало так часто.
Гранатовый дождь закончился внезапно – как и начался. Последние зерна со стуком упали в подставленные чаши, и город снова погрузился в тишину, которая необъяснимым образом отличалась от прежней.
Именно тогда Алиса, Оливер и Беньямин обернулись проверить Лейли и увидели, что ее стеклянный взгляд на мгновение прояснился. Мордешор резко втянула воздух, выпрямилась и на одном дыхании произнесла:
– Прошу. Не дайте мне упасть.
Оливер Ньюбэнкс подхватил рухнувшую Лейли и больше ни на секунду не собирался ее отпускать. Руки девочки безвольно повисли, а голова склонилась ему на грудь, пока он бежал вперед, подгоняемый безумием и отчаянием. Кровь шумела в ушах, подсказывая: двигайся или умрешь. С каждым грохочущим шагом капюшон Лейли сползал все дальше, а цветочный шарф развязывался, невольно выпуская упрямые пряди.
Они были серебряными до самых корней.
Пока они неслись на станцию – Алиса кричала на прохожих, чтобы те убрались с дороги, – Беньямин лихорадочно нащупывал у Лейли пульс. И хотя это удалось ему далеко не с первой попытки, в конце концов он все-таки различил слабые удары и с облегчением объявил, что мордешор жива. Оливера – тот даже не пытался сдерживать молчаливые слезы – словно прострелило разрядом, который перезапустил его собственное сердце.
Беньямин не сомневался, что сейчас Лейли будет безопаснее всего у него дома. Там они приглядели бы за ней до утра – в отличие от особняка, осажденного призраками. В эту ночь никто из них не омыл ни одного мертвеца, а значит, существовал немалый риск, что на следующий день они проснутся без кожи[4].
Оливер, у которого на минуту прояснилось в мозгах, спросил, не стоит ли отнести Лейли к местному врачу – но Беньямин покачал головой. Это была работа не для медика. Лейли страдала от недуга, который поражал только мордешоров, и для ее исцеления требовался маг. Впрочем, это тоже было не вполне правдой. Никто не смог бы сделать то, на что была способна Алиса. Ни врач, ни волшебник, ни Оливер с Беньямином не владели магией, подвластной Алисе с рождения, и лишь от нее сейчас зависело, что станет с Лейли. Судьбы девочек были тесно переплетены, и жизнь юного мордешора всецело находилась в руках художницы. Оставалось надеяться, что она не медлила слишком долго.
Как только они оказались на станции, Беньямин бросился к окошку кассы. Тем временем Алиса с Оливером пытались отдышаться, не переставая поминутно проверять у Лейли пульс. Наконец Беньямин вернулся с билетами, и все четверо (Оливер по-прежнему нес мордешора на руках) заскочили в одну из открытых стеклянных призм. Теперь с ними не было громоздкой тележки (Беньямин, бедняга, оптимистично оставил ее в общественном хранилище, предвкушая веселый вечер с друзьями), и все четверо без стеснения расположились в одном вагоне; бесчувственная Лейли как раз поместилась на плюшевой скамье. Руки Оливера, освобожденные от тяжкой ноши, заметно дрожали, но Алису больше волновало выражение его лица, на котором отчетливо проступали отчаяние и страх.
Устроив Лейли, мальчики дружно развернулись к спутнице – без слов, но с глазами, исполненными ожидания. Несколько часов назад они уже обсуждали, что будут делать в точно такой ситуации, хотя в ту минуту никто из них не верил, что она правда может случиться. Никто даже не представлял, что дела пойдут под откос так быстро.
Впрочем, неважно.
Она наконец наступила – минута, к которой и готовилась Алиса. Работа обещала быть изнурительной, а восстановление Лейли – медленным. В зависимости от тяжести раны, которую они пока не представляли, исцеление могло занять часы, если не дни. Алисе оставалось только молиться, чтобы она все сделала правильно. А потому она без лишних слов опустилась на колени перед Лейли, взяла ее холодные серые руки в свои и начала переливать цвет в тело мордешора.
А чаролесцы тем временем праздновали на улицах, делились едой и напитками и танцевали под музыку, звучавшую у них в сердцах. Они и вообразить не могли, что уготовила им эта ночь, и уж конечно не знали о четверых детях, ответственных за грядущие беды. Никто, даже Беньямин, не понимал, в каком ужасном состоянии Лейли оставила своих мертвецов. И хотя трое друзей сумели бы о них позаботиться, сейчас их так занимало состояние мордешора, что они просто не способны были думать еще и о спасении трупов.
В настоящую минуту эти дети жались друг к другу в кабинке поезда, крепко держась за руки. Стеклянные панели поблескивали в лунном свете, пока грохочущие зимние ветра ломились в дверь. До них еще докатывался гул толпы, которая в упоении праздновала новую жизнь, – но самого важного они все-таки не слышали. Далеко на полуострове, в темном затхлом сарае, заворочались призраки, обиженные, что их страданиями вновь пренебрегли.
Видите ли, Лейли безнадежно сбилась со счета.
Болезнь так ослабила ее разум, что дни и месяцы слились для девочки воедино. Срок заточения ее мертвецов миновал еще несколько недель назад, а это значило, что они давно могли вырваться на волю и отправиться на поиски новой кожи. Лишь уважение к маленькому мордешору заставляло их держать себя в руках. Но к нынешнему моменту она отсутствовала целый день и целый вечер, и у позабытых духов (а вы наверняка помните, какие это обидчивые создания) кончилось терпение. Они потрясали цепями, пока кандалы не развалились, а деревья испуганно пригнулись к земле, чтобы пропустить рой разъяренных призраков. У них были большие планы, у этих фантомов; они завывали, возмущались несправедливостью, которая привязала их к старым прогнившим телам, и клялись на могилах товарищей, что уже к утру наденут новые лица.
Несчастья этой ночи только начинались.
Алиса делала что могла, но Оливеру этого казалось мало.
Он старался быть мягким, выражаться аккуратно и с учетом растрепанных Алисиных чувств, – но в голосе его нет-нет да и проскальзывала сталь. Увы, он не понимал, в чем именно заключается процесс исцеления, и не мог оценить со стороны, сколько сосредоточения и бережных усилий требует помощь мордешору.
На самом деле это была задача, достойная ювелира, – восстановить Лейли так, чтобы не навредить при этом Алисе. Ей следовало быть осторожной и не отдать потускневшей подруге слишком много собственного цвета, сердца и духа. Она пыталась объяснять это Оливеру, но мальчика одолевала такая буря эмоций, что он просто не мог мыслить рационально. Лишь уважение к Алисе заставляло его сидеть смирно – хотя в глубине души он надеялся, что той будет достаточно щелкнуть пальцами. Однако, к его величайшему ужасу, прошло уже полчаса, а Лейли выглядела ничуть не лучше.
Алиса лишь теперь начала сознавать, насколько глубокой была рана.
Как бы аккуратно и настойчиво она ни вливала в Лейли цвет, руки девочки по-прежнему оставались серыми – хотя Алиса была уверена, что они посветлели минимум на тон.
И все же паниковать было рано!
Алиса не собиралась ставить на Лейли крест – пока у той билось сердце. Тихий, едва различимый пульс и неустанные попытки Алисы были единственными ниточками, за которые друзья цеплялись всю первую половину поездки. Беньямин каждые несколько минут проверял у мордешора признаки жизни – и всякий раз со вздохом облегчения объявлял, что сердцебиение не только слышно, но и становится сильнее.
Так продолжалось довольно долго – Алиса работала, Оливер паниковал, а Беньямин изо всех сил старался порадовать друзей хорошими новостями, – пока поезд не одолел две трети пути, и Беньямин внезапно прекратил проверять пульс мордешора.
Его многоногие друзья уже некоторое время суетились возле уха мальчика, но он старался не замечать их копошения, всецело сосредоточившись на самочувствии Лейли. Видите ли, зачастую они слишком о нем беспокоились, и Беньямин привык игнорировать покровительственные инстинкты насекомых. Сегодня, предположил он, их встревожило его необычное поведение (не то чтобы Беньямин часто коротал время с двумя чужаками и умирающей девочкой). Однако сейчас у него совершенно не было времени отвечать на их вопросы – а потому он задвинул взволнованное пощелкивание пауков в дальний угол разума, и они постепенно затихли.
Сперва Беньямин воспринял их молчание как благо. Но некая его часть – вероятно, та же, что заставляет родителей насторожиться, если дети ведут себя слишком уж примерно, – исполнилась подозрения.