Через несколько минут, слегка запыхавшись, она вернулась к столу.
— Мои нервы совсем сдали, — жалобно сказала она Трумму. — События сменяются как-то слишком быстро и нагромождаются одно на другое. Я ни на чём не могу сосредоточиться.
Хозяин и хозяйка дома сочувственно улыбнулись.
— Голубушка, вам следует отдохнуть, — сказала хозяйка. — Хороший отдых творит чудеса.
— Сегодня же вечером мы вернёмся домой на остров, — решительно сказала Чаромора.
Так они и поступили, прихватив с собой моряцкий сундучок, куда Трумм упаковал все свои рисовальные принадлежности, все свои чистые носки и тёплый шерстяной свитер.
• • •
А время шло.
В море таял лёд и бушевали штормы.
На остров Чароморы пришла весна.
Весь конец зимы Чаромора и капитан Трумм работали над книгой. А теперь дело застопорилось. Им совсем не сиделось в комнатах. Весеннее солнце заливало остров, и с каждым днём становилось всё теплее.
Однажды утром они проснулись от странных курлыкающих звуков.
— Лебеди! — воскликнула Чаромора и вскочила с кровати.
Трумм заметил, что глаза у неё сияют, как у девушки. Он тоже поспешно вылез из-под одеяла.
Лебеди опустились на остров Чароморы. Они заполонили всё побережье, море и небо. Заметив Чаромору, несколько лебедей, взмахивая прекрасными белыми крыльями, подлетели к ней. Длинными гибкими шеями они касались щёк Чароморы и снова взмывали в небо. Время от времени они садились на воду и, выгнув шеи, прекрасные и горделивые, скользили по водной глади моря. Вся округа звенела от диковинного курлыканья.
Капитан очарованно смотрел на лебедей. Ничего подобного он никогда не видывал. Он даже не осмеливался подойти к Чароморе — такими удивительными казались ему чародейка и большие белые птицы.
Чаромора ходила меж лебедей, гладила их перья, что-то говорила. Она совсем не замечала, куда ступают её ноги, идёт ли она по песку или гальке, спотыкается ли о прошлогодний камыш или бредёт в по-весеннему холодной воде. Чаромора видела только лебедей.
Перелёт лебедей длился несколько дней. Прилетали всё новые и новые птицы, а прежние улетали на север, к местам гнездовий. Все дни Чаромора и капитан проводили на берегу. Трумм чувствовал, что он никогда не забудет это время.
Капитан Трумм был коренным горожанином. Он родился в большом каменном городе. Когда вырос, ушёл из города сразу в море. Суда, на которых он плавал, заходили всегда только в гавани больших городов, так что у Трумма за всю жизнь не было случая пожить в деревне.
Капитан ещё никогда не видел, как просыпается весной природа, и теперь весеннее пробуждение полностью захватило его. Первые жёлтые цветы мать-и-мачехи, найденные им среди камней, приводили его в восторг. И капитану очень захотелось самому вскопать сырую пахучую землю. В шкафах и на полках Чароморы среди пучков засушенных трав и между грудами кореньев лежали всевозможные семена. Посмеиваясь про себя — что-то получится? — капитан разбросал на вскопанных грядках несколько пригоршней семян.
Когда же капитан Трумм увидал первую бабочку, он совсем потерял голову и, как мальчишка, целый день бегал за ней. Вечером капитан достал карандаши, краски, кисти и принялся рисовать. Ни секунды не задумываясь, он сразу же отложил в сторону чёрный карандаш. И дни напролёт стал рисовать акварельными красками и пастельными мелками. Он рисовал почки и серёжки на деревьях, бабочек и букашек, стебельки травинок и, конечно же, голубое небо и море. Капитан Трумм прямо-таки ошалел от буйства красок и света, от запахов и голосов весны. Ничего другого он не видел и не слышал.
Зато Чаромора мрачнела день ото дня.
— Ну вот, — сказала она однажды Трумму, — мне кажется, меня ты уже совсем не замечаешь.
О-о! — произнёс капитан мечтательно. — А ты чувствуешь, как пахнет воздух? От дыхания сырой земли и распускающихся почек у меня с утра до вечера кружится голова.
Ну-ну, — пробормотала Чаромора. — Сколько я себя помню, такое бывает каждую весну.
Весна набирала силу, восторг и восхищение Трумма всё росли, зато Чаромора хмурилась всё больше.
Когда настало время подснежников, калужниц и купавок, очарованный капитан целые дни проводил на лужайках и в кустарнике и не приходил домой даже пообедать.
Теперь Чаромора ходила мрачнее тучи.
— Что за мысли тебя одолевают, которые обязательно нужно обдумывать в кустарнике? — спрашивала она у капитана.
— Дорогая Эммелина, — ответил капитан виновато, — мне хотелось бы нарисовать тебя.
И он стал писать портрет Чароморы. Вокруг неё он нарисовал цветущие подснежники и расправляющих крылья лебедей. А стояла она на белом морском песке, усеянном розовыми ракушками и зелёными водорослями. Чаромору он изобразил так, чтобы отблески вечерней зари падали на морщинистое лицо, и на картине щёки её нежно румянились.
Чароморе картина очень понравилась. То и дело подходила она поглядеть на свой портрет и почти совсем перестала заглядывать в зеркало. И однажды утром она сказала Трумму:
— Ну и ну! Ты, кажется, так и не понял, кого взял в жёны.
— Я прекрасно знаю, кто моя жена, — ответил Трумм, — но что с того?
Чаромора горько вздохнула.
— Ты даже не видишь, какая я на самом деле, — сказала она. — Ох, кажется, я околдовала тебя и привязала волшебными лентами к своему острову.
Весь день Чаромора была не в духе и колючая, как ёж.
Назавтра, только Чаромора проснулась, к ней подошёл капитан Трумм.
— Иди же скорей, посмотри! — воскликнул он.
Вид у капитана был такой счастливый и довольный, что Чаромора, не говоря ни слова, последовала за ним.
Трумм повёл Чаромору к своим грядкам. Каждое брошенное им в землю семя пустило крохотный зелёный росточек.
— Взгляни, все семена взошли! — ликовал капитан.
— Ну-ну, — сказала Чаромора, внимательно рассматривая грядки. — Это лопух. Ты посеял семена слишком часто, у лопуха вырастут широкие раскидистые листья.
Трумм присел на корточки и пальцем осторожно погладил каждый росточек.
— Это я пробудил их к жизни! — воскликнул он счастливо. — Взял в тёмном шкафу сухие семена, вынес их на свет и зарыл в землю. Благодаря мне они ожили! Ведь я совершил настоящее чудо!
— Ну-ну, — пробормотала Чаромора угрюмо. — Тоже мне чудотворец!
Целый день она хлопала дверьми и окнами и швыряла всё, что попадалось ей под руку. А Трумм сидел на огороде и рисовал едва проклюнувшиеся росточки своего лопуха.
Вечером, сметая в кучу разбитые и поломанные ею вещи, Чаромора укоризненно произнесла:
— Видно, пора и мне отправляться в путь и заняться моими делами.
Трумм был так глубоко погружён в свои мысли, что только пробормотал:
— Конечно же, дорогая Эммелина.
— Может, мне уж и не возвращаться на остров?! — проговорила Чаромора дрожащим голосом.
Но капитан словно и не слышал её.
— Ты заметила, насколько они подросли за сегодняшний день? — восторженно спросил он.
Такое равнодушие оскорбило Чаромору до глубины души. Ах, значит, для Трумма какие-то лопухи важнее! Едва сдерживая слёзы, Чаромора принялась надувать свой воздушный шар, надула его и поднялась в воздух. Она так горевала, что даже не обратила внимания, куда и с какой силой дует ветер, чтобы приноровиться к его порывам. И ветер бросал и трепал её, как хотел. Но Чаромора и этого не замечала, она только всхлипывала время от времени, вспоминая о своей обиде.
Ветер гнал шар Чароморы над морем. Он занёс её в тяжёлые грозовые тучи, и старуха промокла насквозь.
— Вот простужусь и заболею воспалением лёгких, — обиженно бормотала она себе под нос. — Тогда-то Трумм поймёт, кого потерял.
Внезапно вокруг Чароморы засверкали яркие молнии. Воздух содрогнулся от раскатов грома.
— Ах, какая дивная гроза! — закричала Чаромора, перекрикивая раскаты грома. — Поделом Трумму, если в меня попадёт молния!
От грозы на сердце у Чароморы немного полегчало. К тому времени, когда ураган скрылся за горизонтом, настроение у неё стало вполне благодушным.
Теперь Чаромора уже принялась осматриваться, куда это её занесло. Внизу простиралась безжизненная пустошь, покрытая пеплом и грудами шлака. И она снова загрустила.
— Ах ты моя горемычная! — проговорила она дрожащим от обиды голосом. — Знал бы бедняжка Трумм, куда тебя забросило!
Длинные трубы извергали в темноту ночи раскалённое дыхание. С разлёту Чаромора зацепилась за самую высокую трубу и повисла на её зубчатом краю. Над трубой клубился мерцающий искрами ядовитый дым. Время от времени из дыма всполохами вскидывались яркие багровые языки пламени.
Чаромора почувствовала, что ей нечем дышать. Она высунула голову из облака дыма и глотнула свежего воздуха. Верёвки, которыми Чаромора привязалась к воздушному шару, перегорели, воздух с шипением вырвался из шара, и пустая оболочка упала вниз, в недра трубы.
Из трубы снова вырвалось пламя и обдало Чаромору обжигающим жаром. Одежда на Чароморе, тихо потрескивая, начала тлеть. Дым обволок её густой пеленой, и у ведьмы помутилось сознание, но, превозмогая себя, она стала перелезать через край в трубу — должна же она была найти свой шар!
От жалости к себе и Трумму Чаромора громко зарыдала. Сердце её смягчилось, все обиды улетучились. Но она уже висела внутри трубы и могла в любую секунду рухнуть вниз, в бушующий огненный смерч.
— Этак ты и взаправду сгоришь в огне, — прохрипела она. — И никто никогда не узнает, куда ты подевалась. Ох, мой милый Трумм, на кого же я тебя покину! Что за напасть, зачем я только полезла в эту трубу!
Чародейка хотела заговорить огонь и отвести в сторону дым, но её воспалённые губы бормотали какие-то ненужные, беспомощные слова. Волшебная сила покидала её. Огонь и дым не повиновались ей, наоборот, они всё плотнее окутывали её.
— Нет, нет, жизнь не может кончиться! — недоуменно прошептала Чаромора. — Нет, не может такого быть!
Её руки нащупали обжигающе горячую железную лестницу, встроенную в трубе, и Чаромора стала карабкаться по ней. Это потребовало огромных усилий, потому что руки и ноги совсем ослабли, голова кружилась, а сердце готово было остановиться. Но упорство взяло верх. И, о счастье! С одной из перекладин свисал воздушный шар! Чаромора схватила его. Наконец колдунья поднялась на край трубы. Лестница, перекинутая через край, уходила к земле. Уже плохо соображая, Чаромора шаг за шагом стала спускаться вниз. Иногда она теряла сознание, но её цепкие костлявые пальцы, как птичьи лапки, цеплялись за перекладины. Чаромора была уже совсем близко от земли, когда пальцы разжались и она без сознания рухнула на кучу шлака.