Когда люди спустились к воде, он предупредил:
— Много не пейте, вода холодная, горло перехватит.
— А мне совсем нельзя пить, — заявила Торокина, подходя к нему. — Я уже вспотела.
— Тебе совсем бы не надо ходить, ты на полдороге раскиснешь, — сказал он, разглядывая раскрасневшуюся Паню.
— Ты прытко-то не ходи, — обратилась она к проводнику, — я с тобой пойду, за тебя буду держаться.
— Разве у тебя кавалера нет?
— Моего Гришку в военкомат вызвали.
— Вот беда-то, а идти в парму страсть охота?.. Иди уж одна, девушка, я тебе не поводырь.
За речкой Ульвой начался постепенный подъем на хребет. Дорожка здесь была еле заметной, а потом и совсем затерялась в густом высоком ельнике.
Солнце начинало садиться за Новинской горой. Вершинки елей окрасились в густой багряный цвет, а внизу стало синё, сумрачно и тихо: верховой ветерок, проносившийся над лесом, сюда не проникал. Кукаркин по-прежнему шел быстро, уверенно, лавируя между деревьями; парни и девушки еле успевали за ним, шли цепочкой, последние отстали где-то далеко.
— Ого-го-о! — крикнул Кукаркин, поворачиваясь лицом к цепочке. — Не отставай!
— Ого-го! — ответили ему снизу.
Этот крик подхватил лес и на сотни голосов заухал: ого-го авай, ого-го авай! Возле цепочки людей промчался где-то поблизости вспугнутый лось, треща валежником и шипя, точно паровоз. Напуганная шумом, Лиза тревожным шепотом спросила у Зырянова:
— Кто это? Медведь?
— Это сохатый, лось! — ответил он.
— Какой страшный!
— Он не страшный, он перепугался и мчится напропалую, куда ноги вынесут. Теперь он убежит километров за полсотни отсюда.
— И больше сюда не вернется?
— Если тут живет — вернется. Сделает себе пробег на сотню километров и снова заявится в свои родные места. Сохатый не то, что человек, с места на место не летает, вроде тебя.
— Ой уж, Борис! — Она чуть толкнула его в бок.
— Ты, наверно, устал? — сказала она ласково. — Дай я понесу рюкзак, там мой хлеб, ведро. И фотоаппарат давай… Я ведь для смеху все на тебя навесила, думала — запротестуешь, хотела посмотреть, какой ты, когда сердишься…
— Ты все шутишь, играешь, Лиза. Но мне, между прочим, нравится твой характер.
В глухом лесу стало совсем темно. Люди сгрудились и шли толпой, на ощупь, натыкаясь на колодник, обросший мохом, на деревья, поваленные ураганом; в некоторых местах образовались сплошные завалы из лесин, лежавших крест-накрест. Парни начали жечь смолье и бересту, освещая путь. Зырянов зажег электрический фонарик, луч яркого света падал на зеленоватые колодины, на сомкнувшиеся стеной деревья, на возбужденные лица людей, с криком и визгом продиравшихся сквозь урему.
Наконец, впереди посветлело. Шумная ватага вышла к серым каменным россыпям, освещенным серебристым светом луны, поднявшейся из-за хребта. Кукаркин привел людей к Студеному ключу, бившему из-под скалы, и сказал, присаживаясь возле него на камень и доставая из кармана пузырек с нюхательным табаком.
— Ну вот, пришли. Под самый гребень горы.
Парни и девушки кинулись к серебрившейся воде, словно кипевшей в чане.
— Помаленьку пейте, — прикрикнул на них Кирьян, — а то с жару сразу легкие простудите. Ключ-то недаром Студеным называется.
Паня Торокина подошла к ключу с кружкой.
— А тебе, девушка, надо погодить к воде лезти. Остынь сначала.
— Я маленечко попью.
— Нисколько нельзя. Смотри-ко, от тебя пар идет. Дай-ко сюда кружку.
— Я хоть умоюсь.
— И умываться нельзя. Кожа с тебя, как шелуха, поползет, всю твою красоту испортит.
— Какой уж ты, дядя! — отдавая кружку Кукаркину, сказала она недовольно.
— Какой, какой! Вы ведь не разбираетесь, вам все трын-трава, а потом хворать будете.
— Так ее, дядя, так! — подтрунивала Лиза.
— Тебе хорошо смеяться! — обиделась Паня. — Ты все время на руке у Бориса Лавровича висела и шла без груза.
Кто-то из парней разжег костер. Яркое пламя осветило людей, отвесную скалу над ключом, кусты низкорослого липняка, одинокую рябину, сгорбившуюся под тяжестью ягод.
— Давайте костры жечь на горе, — предложил Зырянов, напившись из ведра.
— На гору! — раздались голоса.
— Я вас привел, а вы что хотите делайте, — сказал Кукаркин, устраиваясь на ночлег под кустом. Он настлал туда белый мох-лишайник, содранный с камней. — Я посплю да на охоту пойду. Завтра после обеда собирайтесь все сюда, чтобы домой идти вместе.
— Я тоже с тобой, дяденька, останусь, — сказала Торокина, присаживаясь возле Кукаркина. — Мне в гору, наверно, не залезти.
— Ну, что же, мне разве жалко, оставайся, — сказал проводник. — Ступай вон к костру, надери себе моху да и спи, как на перине.
Подъем на самый хребет был небольшой, но трудный. Первым на штурм высоты кинулся Сотый квартал, а за ним Новинка. Зырянов и Медникова поднимались последними. Лизе с непривычки было трудно взбираться вверх по камням. Зырянову то и дело приходилось помогать ей, подавать руку, подсаживать, показывать, как надо перепрыгивать со скалы на скалу.
Они были еще на полпути, а Сотый квартал, взявший хребет, уже кричал «ура» и начинал зажигать костры; в лощинке между скал кто-то поджег сухостойную ель, огромное пламя столбом взметнулось вверх.
— Смотри, смотри, как красиво! — вскрикнула Медникова, сжимая руку Зырянова. — Идем скорее туда!
Когда они поднялись на вершину, ель уже потухла: хвоя сгорела, а ветви, обуглившись, стали черными. Парни и девушки стаскивали под ель валежник, вырывали с корнем посохшие на камнях карликовые деревья, несли все, что может гореть.
— Будет замечательный костер! — сказал Зырянов. — Если ночь темная, такой костер заметят за сотни километров, чуть не со всего Урала. Здешняя молодежь любит ходить в горы и жечь костры.
— А ведь это интересно — наш костер заметят и в Новинке, и в Чарусе, и везде, откуда виден Водораздельный хребет. — Лиза огляделась вокруг. Вдоль всего хребта громоздились скалы, освещенные луной, точно каменный полуразрушенный город с причудливыми постройками, с зубчатыми стенами, башнями. Справа и слева от хребта виднелись мохнатые горки, холмы, а между ними искрящиеся, как жемчуг, лесные долины.
— Хорошо тут, красиво! — сказала Лиза.
— Это еще что! — перебил ее Зырянов. — Самая красота откроется утром, на восходе солнца. Раз посмотришь — и на всю жизнь влюбишься.
— А где тут река, про которую ты говорил, что она изменит свое русло? — спросила Лиза.
— Глухая Ильва? Да она у тебя под ногами. До нее рукой подать. Завтра мы к ней спустимся.
— Вон та серебристая полоса за вершинами деревьев?
— Да, да! Река течет под самой горой. Потом гору взорвут, сделают в ней брешь, а русло реки перегородят, она побежит в брешь к нам мимо Чаруса вместе с Ульвой, которую мы сегодня переходили.
— Как все это интересно, Борис!
Вспыхнул костер под елкой. Пламя быстро охватило огромную кучу сушника и огненной копной взметнулось вверх, озарив розовым светом радостные лица парней и девушек, скалы и камни, поросшие белыми мхами. Вверх полетели фуражки, кепки, косынки.
— Ур-ра!
— Салют Уралу!
— Слушай, Урал: ого-го-о!
И опять над далекими горами и лунными долинами расплескалось эхо.
Комсорг Мохов водрузил между скалами алый флаг, собрал к нему людей. Борис Лаврович сел на камень, обросший густым мохом, окинул взглядом парней и девушек, сразу притихших, насторожившихся, и сказал:
— Теперь мы на самой макушке горного Урала. Водораздельный хребет — одна из вершин Каменного пояса. А Каменный пояс — древнее название нашего теперешнего Урала.
— А что значит «Урал», откуда взялось такое слово? — спросила Лиза, сидевшая в сторонке, неподалеку от Зырянова, ее освещало розовое пламя яркого костра.
— Сейчас трудно сказать, откуда произошло это название. Но есть легенды, предания… Может быть, кто из вас знает их? — спросил замполит.
— Я читал одну книжку про Урал, — сказал Иван Мохов, брат Якова, плотный широкоплечий парень, с темным, загорелым лицом, которое при отблесках неровного пламени казалось отлитым из бронзы.
— Ну, ну, — ободрил его Зырянов.
— В той книжке, — продолжал Иван, — есть сказ про Золотую землю. Слово «Урал» произошло от имен сказочных парня и девушки. Парня звали Ур, что значило на языке древнего племени, жившего в нашем крае, «земля», а девушку звали Ал, что значит «золото». Парень и девушка сдружились, ушли внутрь гор, от них и пошло название Урал, земли золотой…
Поужинав у костра, лесорубы расположились на ночлег — на мягких мхах и ягодниках, под высокими, еле приметными звездами, под луной, плывущей в огромном воздушном океане, над огромными лесами, погрузившимися в тишину.
Перед рассветом, когда исчезла луна, а восток чуть-чуть побелел, Зырянов поднялся. Подкинув в костер валежника, он пошел побродить. На восточном склоне хребта он обнаружил камень, похожий на мягкое кресло со спинкой. Усевшись поудобнее, он стал наблюдать за небом, лесом, горами. Белая зорька пожелтела, потом порозовела, наконец, стала буро-малиновой. Синее небо начало светлеть, голубеть. Над головой небосвод был еще темный, а восток заиграл светлыми, прозрачными красками.
Зырянов пошел, отыскал Лизу, разбудил ее и привел к своему каменному креслу. На самом горизонте Лиза увидела большое, красное, как кровь, озеро, а в нем — огромное румяное яблоко.
— Неужели это солнце? — воскликнула она в изумлении. — Почему оно без лучей и купается будто в воде?
— Воды там нет. Солнце всходит в тумане… Посмотри, что делается внизу.
Все долины были залиты туманом. Куда ни кинь взгляд — везде разлилось море, в море — островки, это вершины гор. Водораздельный хребет, точно огромный корабль, плыл по морю среди островков.
— Я еще никогда не видела такой картины. Борис, мне что-то холодно. Сядь поближе. Вот так. Интересно получается: внизу — туман, а здесь — ясное утро.
Верхняя кромка солнца позолотилась и выпустила усики. Усики вонзились в небо. Оно стало нежным-нежным, голубым-голубым.