— Твое дело, замполит, твое! Посмотрю, что ты станешь делать с лодырями, лежебоками, со всякими Синько, Шишигами?
— Воспитывать станем, Богданов.
— Хы! Воспитывала мышь котенка, пока тот слепой был. Ну что ж, ищите другого бригадира. Возьмите моих молодцов. Я и без них не пропаду.
— Зачем же вы тогда ратуете за бригаду?
— Привычка у меня такая. Не люблю втихомолку работать. Мне надо, чтобы вокруг меня народ кипел, чтобы дело спорилось. Терпеть не могу, когда люди лодырничают. Я с детства приучен: работать так работать, чтобы жарко было. Чем лучше поработаешь, тем слаще отдохнешь.
— Это правда, Богданов… Ну, можете идти. Через полчаса поедете на Новинку.
Богданов встал, помял в руках шапку.
— А насчет бригадирства как?
— Ладно, Богданов, я поговорю с кем следует.
— Благодарствую, товарищ замполит.
Харитон поклонился, надел шапку и медленно, вперевалку пошел из кабинета.
«Медведь медведем», — подумал про него замполит, вспомнив слова Ивана Шевалдина.
2
Был первый час ночи. Чарусский поселок утопал в темноте. Паровой двигатель, дававший электроэнергию леспромхозу, останавливался в двенадцать часов. Это значило, что жизнь повсюду замирала, все погружалось в сон. Бодрствовали только с керосиновыми лампами телефонистка у коммутатора, пожарник на вахте да сторожа.
Ночь была тихая, лес настороженный. Высоко в небе мерцали мелкие, как бисер, звезды.
К конторе леспромхоза подъехал всадник на белом коне, слез с седла и постучал в дверь. Вскоре послышался заспанный женский голос:
— Кто там?
— Открой, Егоровна.
Щелкнул крючок.
— Чтой-то поздно, Яков Тимофеевич?
Директор леспромхоза ничего не ответил и прошел по темному коридору в свой кабинет. Зажег лампу и несколько минут неподвижно стоял перед ней, глядя на огонь. На стену, где висели диаграммы, легла широкая тень. Затем тень качнулась в сторону. Директор открыл нижнюю дверку несгораемого шкафа, стоявшего в углу, достал оттуда бутылку с водкой, налил полстакана, выпил, отломил кусочек сухого мятного пряника и закрыл шкаф. Опустившись в кресло, он медленно прожевал пряник, обтер тыльной стороной ладони щетку густых коричневых усов и взялся за телефонную трубку. Вызвал к себе Зырянова.
Замполит явился в наглухо застегнутом пальто, в кирзовых сапогах. Кепку повесил при входе в кабинет.
— Садись, дружище, надо потолковать, — сказал директор. — Дело на Новинке у нас совсем дрянь! Боюсь, что нам с тобой не сносить головы. Министерство жмет, главк жмет, трест жмет. Да мы и сами отлично понимаем необходимость строительства новых жилищ, школ, магазинов, мастерских. Осенне-зимний сезон на носу, прибудут сотни людей из колхозов, а у нас, как говорят, не растворено-не замешано. И строить велят не как попало, а по проектам, как в городе. Да еще обязали обеспечить жилищами горняков, которые приедут взрывать Водораздельный хребет.
— Все построенное для горняков у нас же потом останется, будет наше.
— Конечно, наше. Но ты скажи, как все это построить? Сегодня из Новинки я разговаривал по телефону с трестом. Управляющий меня буквально в пыль превратил, в порошок. — У вас, — говорит, — сметы есть? — Есть. — Деньги есть? — Есть. — Рабочие чертежи есть? — Есть. — Материалы есть? — Есть. Рабочую силу получили. — Так что же вам еще надо? Не послать ли нянек? Стройте, — говорит, — и никаких гвоздей! В срок не построите — беритесь за пилу, за топор, будете лес рубить, если руководить не можете. Я ему объясняю, какую мы рабочую силу получили — в большинстве совершенно неквалифицированные люди, некоторые отроду не бывали на физической работе и не хотят за нее браться, требуют себе легкий труд, просятся в контору. А он говорит: — Обучайте людей, воспитывайте. — И повесил трубку. Сразу же после разговора я пошел по бригадам, по общежитиям. И чего только не насмотрелся! На стройке полнейший беспорядок: одни, кто действительно приехал работать, что-то делают — роют котлованы под фундаменты, подносят каменщикам бут, готовят на бетономешалках цементный раствор; а другие, кто ехал сюда, как на курорт, сидят на солнышке и греются, раскуривают, занимаются разговорами. А этот твой «выдвиженец» Богданов почти целый день сидел на срубе и ни разу не тюкнул топором. А с ним сидела вся бригада, восемнадцать человек!
— В чем же дело? — барабаня пальцами по кожаной обшивке дивана, спросил Зырянов. — Почему Богданов не работал? Он же горячо взялся за стройку.
— Нашла коса на камень: у Богданова кончились харчи, он пришел в контору к Чибисову и попросил денег под свой заработок. Просьбу свою изложил грубо, повышенным тоном. Сослался на твое заявление о том, что леспромхоз первое время будет авансировать вербованных рабочих за отработанные дни. А Чибисова ты знаешь… Он тоже начал грубить. Заявил, что денег у него в конторе нет, что он не может каждый день выдавать рабочему заработную плату, что у него других дел по самое горло… Богданов сказал ему «ласковое» слово и вернулся на сруб, воткнул топор в бревно, а его примеру последовала вся бригада.
— Вы там навели порядок, Яков Тимофеевич?
— Ну, конечно… Я думаю, Борис Лаврович, тебе следует поехать на Новинку, посидеть там несколько деньков.
— Сейчас же поеду.
— Зачем сейчас? Завтра утречком пораньше выедешь — и хорошо.
— Да ведь уж скоро утро.
— И то правда. Я плохо стал ориентироваться во времени. Пойду вздремну маленько. С самой весны, как только начался лесосплав, я еще ни разу не поспал вдосталь. Все крутишься, крутишься, все срочные, неотложные дела, и нет им конца. Когда был лесорубом — куда спокойнее жил: сходил в лес, крепко поработал, пришел домой, поел, газету просмотрел, с ребятишками повозился — и на боковую. А теперь уж, вроде, и от дому отвык, даже детишек приласкать некогда. А тут еще из треста жучат, у телефона, как на привязи, держат и накачивают, накачивают, накачивают…
Зырянов ушел. Вслед за ним поднялся из-за стола и директор. Хотел было загасить лампу. Глаза его скользнули по толстой, вздувшейся папке с беленьким ярлыком: «На доклад Якову Тимофеевичу». Ярлычок квадратный, с тщательно обрезанными краями, обведенный со всех сторон под линейку сначала красным, потом синим карандашом, а буквы выведены усердным каллиграфическим почерком: секретарша Маша и тут приложила свое старание.
Директор подтянул к себе папку, развязал голубой бантик, раскрыл. Втиснутые в нее бумаги словно вздохнули и растопорщились.
«Опять гора писанины, — подумал он, небрежно перебирая за скрепки приказы, инструкции, распоряжения. — Делать людям в тресте нечего, что ли? Сидят в отделах, вот и строчат, строчат. Думают, тут у директоров в леспромхозах только и дела, что читать их канцелярское творчество. От точки до точки километр. Пока разберешься, о чем пишут, мозги сломаешь. А того нет, чтобы самим приехать на место да помочь в трудную минуту. Тот же трестовский инженер Морковкин — что ни день, то инструкция, а сам еще ни разу не бывал в Чарусе».
Ох и не любил директор Черемных всякую неуемную писанину! Родом он из вятичей, еще подростком ушел с отцом на лесозаготовки, да здесь и остался на всю жизнь. Сначала сучки в делянках подбирал, сжигал их на кострах, потом сам взялся за пилу, а как вошел в возраст — прослыл богатырем. К тому времени на смену поперечной пиле пришла лучковая, легонькая. Полотно тонкое, узкое. То ширкали дерево вдвоем, на пару, а тут можно стало работать одному. Никто тебя не держит, никто тебе не скажет: «Давай покурим, передохнем». Ты сам размериваешь свои силы, вырабатываешь в себе сноровку. Ну и учишься у других, кто набрался уже опыта на своем деле. Однажды на совещании в тресте, куда пригласили лучших лесорубов, инженер Морковкин распинался, крыл почем зря наших лесных рабочих. Дескать, вот Канада, классическая страна лесозаготовителей. Там выработка на человека в два раза выше, чем у нас. А техника та же: лучковая пила и топор. Почему мы не дюжим против канадцев? Да потому, что лень-матушка, косность нас заедают. Работаем в делянках как бог на душу положит. Напишешь людям инструкции, разжуешь, в рот положишь, а эти твои указания — как о стенку горох… Раскалил тогда трестовский деляга лесорубов, зацепил за живое. И больше всего обиделся на Морковкина Яков Черемных. Как так? Неужели наш русский человек не устоит против канадца? Неужели у нас кишка тонка тягаться с иностранцами? Нет, тут что-то не так.
И вот лесоруб Черемных высказал эти свои сомнения не кому-нибудь, а самому лесному министру. Отправил письмо в Москву.
Так и так. Прошу разъяснить. А если можно, то пусть кто-нибудь из наших съездит в заморский край и поглядит, как там лес валят. Прошло сколько-то месяцев. Вдруг Якова вызывает к себе министр. В столице на приеме Черемных встретился с другими такими же, как он, простыми лесорубами. Министр сначала поинтересовался делами в леспромхозах, откуда прибыли вызванные рабочие, а потом и говорит: «Поедете в Канаду. Еле добились, чтобы пустили вас туда. Съездите, посмотрите, как там древесину заготовляют. И если есть чему — поучитесь. Потом расскажете обо всем, что видели».
За океан на большом пароходе поехали пятеро: трое рабочих и двое специалистов. По дороге Якову все было в диковинку: и люди, говорящие не по-нашему, и огромная вода, где не видно ни земли, ни гор, ни лесов. Вода да небо — вот и все. Да и в Канаде выглядело все странным, чужим. Представитель лесопромышленной компании, встречавший советских людей, солидный, лощеный, отрекомендовался: «Фрэнсис Жеребятников, компаньон фирмы «Канадская ель-сосна». Яков переглянулся с товарищами, а когда пожимал пухлую руку лесопромышленника, спросил: «Вы, что же, русский? Фамилия-то нашинская. Да и знакомая что-то»… Представитель компании широко улыбнулся: «О, мои родители русские, из-под Перми. А я здешний, тут вырос. Охота побывать в вашей стране, посмотреть, какая она. Отец очень тосковал по родине. Я тоже часто думаю о России…» — Он сделал грустные глаза и вздохнул.