А ну-ка, он попробует еще покидать поленья, по одному?
Он залезает на поленницу к Паньке. Она ласково потрепала его по щеке, заглянула в глаза. А у самой у нее глаза серые, добрые, с веселыми искорками. И он вдруг вспомнил: она ведь беременная. Скоро должна пойти в декрет. Он станет отцом. У них с Панькой будет маленькая лялька. Паньке дадут отпуск, она начнет нянчиться с ребенком, а ему, Синько, придется по-настоящему работать. Ему представляется, что он будет делать: ездить на ленивых волах, возить воду, дрова, чистить картошку… «Та хай вона сгине така работа!» — мелькнула у него неожиданная мысль. Он начинает скидывать поленья в реку: одно, другое, третье. И кажется, будто дрова из его рук сами потекли в воду, он только к ним притронется, а они фырк — и в реке. Руки у него тяжелые, тугие, а дрова легонькие, как перышки. А он боялся работы, пугался! Ему кажется, что все смотрят на него и удивляются: какой же герой Гришка Синько!
И он работает, старается пуще прежнего. Все поют, и ему хочется петь, смеяться, дурачиться. Чтобы посмешить девчат, добавить веселья, он запевает:
О, якбы мени пиджак черный,
Шевкову сорочку,
То б до мене липли девки
Без всякой отсрочки.
И Паня, и Лиза, и вое, кто поблизости, прыскают от смеха. А Синько запевает новый, еще более смешной куплет.
Никто и не заметил, как верхом на лошади подъехал парторг.
— Синько, ты что тут отираешься? Тебя поварихи потеряли. Ступай скорее в лагерь. Надо воду таскать, картошку чистить.
— Он с нами работает! — заступились за парня девчата.
— Знаю, какой он работник-то. Иди скорее, Синько, иди.
Парня будто окатили холодной водой.
— Не хочу я картошку чистить, Хветис Хведорович, — взмолился Синько. — Нехай пропадет вона пропадом та картошка!
— Что же ты хочешь?
— Здесь останусь, лес плавить. Со всеми хочу быть, на людях.
— И с зачисткой берегов пойдешь?
— Пиду. Хиба нет? И в лес потом работать пиду.
— Он, лес-то, тяжелый ведь? Это не кукуруза, не подсолнухи!
— Нехай, у меня силы хватит.
— А кто на кухне поварихам помогать будет?
— Так есть же люди, найдутся.
— Кто найдется? Теперь немного охотников на кухне работать.
И, обращаясь к сплавщикам, Березин спросил:
— Может, из вас, девчата, пойдет кто-нибудь вместо Синько?
— Аха, как раз! Ночей не спали, только об этом и думали.
— Пошли вон Паньку. Пускай поменяются местами. Ей все равно скоро на легкую работу придется идти.
— Вот правильно!
— Ступай, Панька, ступай.
Парторг помолчал, потом сказал:
— Верно, Синько, пора тебе браться за настоящую работу! Только возьмет ли тебя Ермаков в свою бригаду?
— Кого? — спросил Сергей, подходя к Березину.
— Синько вот, Григория. Ты, наверно, знаешь, что это за человек?
— А почему не взять? Возьму!
52
Вечером после захода солнца на лугу у моста горели десятки костров. Дым от них расстилался далеко по реке. В лагерь сплавщиков приехало почти все леспромхозовское начальство и представитель треста: маленький толстый человек, с коротенькими ногами, засунутыми в резиновые шахтерские сапоги, в демисезонном пальто, в шляпе. Сплавщики тут же дали ему имя «Кот в сапогах». Выпившие по чарке люди балагурили у огня, пели, вспоминали, что произошло за истекший день. О злополучном бревне и заторе появилась заметка в «боевом листке».
Прочитав эту заметку, представитель треста нахмурился, и тут же в присутствии рабочих начал «пилить шею» директору леспромхоза:
— Ну вот! Где же ваше руководство? Вы слишком самонадеянны! Вышли на сплав, а ваши люди даже не ознакомлены с правилами техники безопасности.
— Мы же семинар специальный проводили, — оправдывался Яков Тимофеевич. — Это просто непредвиденный случай.
— В нашей работе ничего не должно быть непредвиденного. Во всем должен быть план, все предусмотрено, введено в ажур.
— У вас в тресте тоже все «в ажуре»?
— Во всяком случае, нет такой анархии, какая творится у вас… Ну, нам, кажется, пора ехать в поселок на ночлег?
— Я не поеду, товарищ Морковкин. Я останусь ночевать здесь, со сплавщиками. Никто из них не захотел пойти домой. Все решили завтра пораньше выйти на работу: по холодку-то лучше работается.
— А я как?
— Вы, товарищ Морковкин, можете переночевать в Новинке. У нас там приличная квартира для приезжих: можно чаек заказать и все прочее.
— Но ведь я один не найду дорогу в Новинку! Я могу заблудиться.
— У меня нет людей, кто бы вас проводил. Все люди были на работе, устали, им нужен отдых.
— Тогда как же быть?
— Не знаю, решайте сами. Лошадь ваша накормлена, напоена, можете ехать. Да и заблудиться вам тут негде. Поезжайте по трассе лежневой дороги и как раз попадете в Новинку.
— А не опасно ездить? У вас тут, говорят, медведи водятся?
— Вот на этой горе много было. Но теперь, видите, лес вырублен, одни пеньки остались, так что тут теперь никаких медведей нет.
— А если я останусь ночевать здесь, вы кошму дадите, палатку?
— Этого нам трест, как раз, не дал. Найдем для вас какое-нибудь одеяло.
— Вот и отлично, превосходно! Значит, я остаюсь ночевать здесь, со сплавщиками. Это, знаете, даже интересно: свежий воздух, река… Только что-то дымом пахнет.
— Тут не только дымом, но и фиалками пахнет, и подснежниками.
— Да, да, я слышу. И пихтой еще пахнет.
— И пихтой.
— А почему у вас народ не интересуется газетами?
— Как не интересуется?
— Я вижу, там у костра ваш парторг читает людям газету, а около него собралось только человек пятнадцать, не больше, остальные почему-то совершенно равнодушны: одни песни распевают, другие на гармошке играют, на балалайке, а большинство уже спать пристраивается возле костров.
— Устали люди, отдыхать пора. Поработали неплохо. Мы планировали сегодня со сброской дойти до Белого камня, а спустились намного ниже. Если бы не затор, сделали гораздо больше.
— Говорят, кабы не «бы», выросли во рту грибы… А кино сегодня почему у вас нет? Растянули бы экран на поленнице и показали людям какой-нибудь фильм.
— У нас на шесть участков только две кинопередвижки. Кинопередвижка северной зоны лесоучастков сегодня у сплавщиков на Моховом, а завтра будет здесь.
— Берите профсоюз леса и сплава за бока, пусть дает больше передвижек.
— Мы от союза вместо кинопередвижки пианино получили для новинского лесоучастка.
— Это напрасно. Пианино — роскошь.
— Я не думаю, что напрасно. Чем Новинка хуже какого-либо маленького городка? Там люди и здесь люди, там трудящиеся и здесь трудящиеся. Нам даже должно быть больше внимания, мы в лесу живем. Нам нужны хорошие клубы, хорошие библиотеки, спортивные площадки. Выравнивать надо нас по городу, мы ведь тоже в коммунизм идем.
— Я думаю, товарищ Черемных, нам пора спать?
— Сейчас, товарищ Морковкин, будем устраиваться. Я пойду распоряжусь, чтобы нам местечко где-нибудь у костра приготовили.
Отыскав Чибисова, Яков Тимофеевич сказал:
— Этот, представитель треста, решил ночевать с нами. Дай ему теплое одеяло.
— А где я ему возьму? — раздражаясь, сказал Чибисов. — У нас и для сплавщиков стеженых одеял не хватает. Кухонные рабочие под шерстяными спят.
— Ну, дай несколько шерстяных одеял.
— Я ему нарочно дам какую-нибудь рвань, пусть побудет в шкуре сплавщика, не обеспеченного кошмой и палаткой!
— Зачем это делать? Он же представитель треста.
— А какой от него тут толк? Все рабочие на него косо смотрят, везде суется, ко всему придирается.
— Такая у него «миссия», чтоб высоко держаться, — с иронией сказал директор.
С вечера у жаркого костра Якову Тимофеевичу не спалось. Лежал на пихтовых ветках и глядел на далекие россыпи звезд, похожих на искры, вместе с дымом поднимающихся ввысь. По другую сторону костра, с головой завернувшись в одеяло, похрапывал представитель треста. На душе у директора было неспокойно. Как-то пройдет сплав? Он только начинается. Все может случиться. Нужно постоянно быть начеку, постоянно бодрствовать и мириться с тем, что очень мало приходится спать.
Сон подошел незаметно. Спал Яков Тимофеевич чутко, настороженно. И вдруг сквозь сон ему показалось, что он проспал, все люди давно поднялись, ушли на работу, а он, пригревшись на солнышке, все спит и спит у костра. Он спит, а люди уже начали сбрасывать древесину в воду, он отчетливо слышит и представляет, как раскатываются поленницы, как звонкие поленья стукают одно о другое, летят в реку, булькают. «Да что же это я? — думает он. — Ну и соня! Как теперь буду глядеть в глаза сплавщикам?» Наконец решительным рывком он борет сон, подымается, садится, открывает глаза. Но что такое? Солнца нет, кругом темно. Он приходит в себя, начинает соображать. Костер давно прогорел, вместо огня перед ним лежит пухлая куча серого пепла. На землю упал иней, от которого луг кажется серым, будто сплошь засыпанный пеплом. Он вспоминает про работника треста, его у костра нет. На его месте лежит лишь скомканное одеяло. Но куда же делся Морковкин? Яков Тимофеевич поворачивает голову к реке, откуда слышался звон поленьев и всплескивание воды. В предутреннем рассвете он видит на поленнице силуэт человека в шляпе и соображает: «Ага, Морковкина пронял мороз, Морковкин греется, Морковкин делает для леспромхоза, наконец-то, полезное дело, помогает сплавщикам. Ну, пускай погреется, пускай поработает».
Снова завертывается в свое одеяло и засыпает. Потом Яков Тимофеевич слышит, что кто-то его трогает за плечо. Он открывает глаза. Перед ним стоит, ежась в своем демисезонном пальто и шляпе, представитель треста. Яков Тимофеевич садится и хитровато спрашивает:
— Вы уже проснулись? Что так рано? Спите еще, спите! Видите, все еще спят. Одни только поварихи начинают просыпаться.
— Товарищ директор, — щелкая зубами, говорит Морковкин. — Я продрог. Скажите своему начальнику сплава, чтобы налил мне стопку спирта.