— Вы оказались правы— Родион Караваев действительно существует. Он проживает в Санкт-Петербурге, работает в русско-японской компании. Всё так кроме одного— он не имеет к убийствам никакого отношения. Мы проверили его алиби. Во первых: он не выезжал не только во Францию, но и за границу вообще, когда произошло первое убийство Константина Троепольского в городе Байонна. Во вторых: в те дни, когда были совершены другие преступления он находился в своей компании. На территорию этого предприятия без пропуска не попасть, а Караваев этот документ потерял и уже больше месяца оставляет свой паспорт при входе. Он никак не мог выйти, а потом вернуться незамеченным, потому что охрана записывает не только дату, но и время, которое сотрудник провёл на территории охраняемого объекта.
— Но он хотя бы подтверждает тот случай с проигрышем?
— Подтверждает. А что с этого толку? — Шапошников повторил ещё раз, как для тупого ученика. — У него есть алиби, а у вас его нет.
Когда в камере с лязгом захлопнулась дверь Гульбанкин взвыл в душе от отчаяния. Если бы не сокамерники, которые с любопытством уставились на него, он заскулил бы в полный голос. Рухнула последняя надежда на то, что этот кошмар и ужас прояснится. Он и сам толком не понимал, что ждал от этого Родиона, но почему-то верил, что именно он может пролить свет на происходящее. Эдуард завалился на свою шконку и закрыл глаза. Он снова и снова перебирал в памяти то настоящее, то прошлое и никак не мог уцепить ниточку, дёрнув за которую можно распутать весь клубок. Благо в камеру не селили оголтелых, отмороженных уголовников, никто не выражался, не блатовал и не куражился. Публика соседствовала пёстрая, но не беспредельная. Силком в душу к интеллигентному Гульбанкину никто не лез, у него была возможность отключиться от монотонного говора соратников по камере и углубиться в собственные мысли. Лишь одно напрягало — тяжёлый дым от дешёвых сигарет. Гульбанкин вдруг подумал, что идёт тем же путём, что и его дед, который отсидел в сталинских лагерях ни за что, по навету односельчанина полный срок. Неужели и ему уготована такая судьба? Эдуард реально оценивал свои силы, и отдавал себе отчёт в том, что не выдержит этот путь, просто сдохнет, как собака в колонии строгого режима, а за те деяния, которые ему приписывают, срок светит немалый. Только одно приходило на ум: надо откупаться! Вот именно сейчас и пригодятся царские червонцы! Не на то он планировал потратить этот капитал, ох не на то! Но выхода другого он не видел. Эдуард Аркадьевич не представлял, как это будет выглядеть технически, кто передаст деньги и кому? Подкупать надо всех и судью и прокурора, а может быть всех присяжных? Кому довериться в этой ситуации? От всех этих мыслей снова начало барахлить сердце. Он очередной раз подумал, как жаль, что встретил Александру так поздно. Со всеми дурацкими церемониями, условностями, свиданиями упустил время. Не в его возрасте конфетно-букетный период! Надо было брать быка за рога, вести Александру в ЗАГС и регистрировать брак. Сейчас хоть бы одна родная душа навещала его, а так, она ему никто и свидания им не положены. Воображение рисовало будущее тёмным и бесперспективным, в душе поселилась густая, как гудрон тоска. Эдуарду стало жалко себя и он позвал мать. В его сознании Бог и мать находились где-то рядом, и если он просил о чём-то маму, то значит он обращался к Богу. Она была невероятно добрым человеком поэтому должна попасть обязательно в рай, ну может не туда, но точно где-то неподалёку. Гульбанкин перевернулся на другой бок, в голове всплыла японская мудрость: «Если проблему можно решить, то не стоит о ней беспокоиться, если решить её нельзя, то и беспокоиться о ней бесполезно.» Эдик уснул глубоко и приснился ему иеромонах Фотий из шоу «Голос», который тихим голосом пел: «И будут ангелы летать над нашит домом…»
Друзья устроили себе пир горой. В вареничной, неподалёку от Управления, они заставили стол яствами. А роскоши той было всего ничего— вареники с квашеной капустой, картошкой и творогом, к этому подавались обжаренные кусочки ветчины, сметана, топлёное масло и кетчуп на любителя. Всё это струилось паром и благоухало аппетитным ароматом. За едой ни гу-гу о работе— правило такое. Однако сегодня безмерно радовался обеду только Рафик, он потирал руки и бегал глазами по столу, не зная с чего начать. Шапошников почему-то к еде был скучен, ел без аппетита, тыкая вилкой куда попало.
— Что-то ты, брат, невесел сегодня? — спросил Рафик с набитым ртом.
— Кажется, мы где-то совершили ошибку.
— Ты о чём вообще?
— О Гульбанкине. Это не он убийца. Кого-то мы упустили. Преступник или преступница рядом.
— Послушай, мы сделали всё, что смогли, сегодня закончу с бумагами и завтра передадим дело в суд. Пусть они разбираются в виновности или невиновности бизнесмена. Дело закончено. Точка!
— Ишь ты какой прыткий, как понос! — разозлился Шапошников. — Это именно наше дело отработать все версии, а когда исчезнут все сомнения, тогда и приговор можно выписывать.
— Ладно, не сердись. — благодушно ответил Рафик. Съеденный обед уютно устроился в желудке и кинул сообщение мозгу, что всё окей. — Ну хочешь, я завтра ещё раз всё проверю в «Сливочном царстве», потом заскочу на виллу к Сатырову, позже поговорю с сыном Троепольского и родственниками Ашкенази. — он подумал секунду. — Если успею всё за один день.
— Давай. А я ещё раз плотно посмотрю на бывшую любовницу Веденееву и Родиона Караваева.
Глава 15
Подготовка к свадьбе шла полным ходом. После недомолвок, истерик и скандалов море страстей кое-как устаканилось. Юдинцев знал эту истину-если не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней. Эта ситуация называлась мама Марины— Любовь Ермолаевна, и как можно изменить к ней отношение пока было неясно, но отказываться от своей любви Николай не желал, поэтому таскался с дамами по свадебным и ювелирным салонам. Стало заметно, что Марина провела с матерью определённую работу, и если в интонациях Юдинцева появлялись металлические нотки, то обе дамы сразу шли на попятную. Праздник решено было организовать без пышностей, кринолина и куклы на капоте. Всё торжество должно выглядеть элегантно, с минимумом гостей, но в дорогом ресторане и свадебным путешествием в Испанию. Марина видела, что мамаша страдает от того, что праздник жизни проходит мимо неё, но никто не в силах изменить традицию— молодожёны должны провести медовый месяц только вдвоем. Дату и время назначили, осталось только определиться с гостями. По этому поводу спорили жарко и долго. Невеста отстаивала каждого человека, ей хотелось, чтобы коллеги, друзья близкие и дальние оказались свидетелями её счастливого замужества. Юдинцев без устали отвергал кандидатуры, в конце концов сдался и бросил пригласительные открытки на стол.
— Зови кого хочешь, но не забывай, что ресторан не резиновый. Не забудь вписать моих друзей.
— Как поступим с Гульбанкиным?
— А что мы можем сделать? Он под арестом. Против него все улики. Страшно представить, но скорее всего его приговорят к долгому сроку. Гульбанкина обвиняют в пяти убийствах.
— Что будет с концерном?
— Пока не знаю. Если его посадят, то скорее всего он передаст свои полномочия по управлению другому лицу.
— У него есть такая кандидатура на примете?
— Не знаю. Последнее время мы почти не общались, он то в клинике, то в следственном изоляторе. Пока был на свободе тоже хотел организовать поездку на побережье Средиземного моря.
— И что, один?
— У него появилась женщина. Эдуард, кажется, познакомился с ней в больнице. — Николай задержал взгляд на лице Марины, но оно ничего не выражало. — Он перевёз её к себе в дом, причём с маленьким внуком.
— Вот как? — женщина скривилась в снисходительной ухмылке. — Ему, оказывается, нравятся простушки. Сам из рабоче-крестьянских и в дом привёл такую же. Была бы его воля, то женился бы на своей толстой домработнице. Каждый день бы при свежих харчах находился и платить не надо.
— Ну зачем ты так. Я видел эту медсестру краем глаза, очень приятная женщина. А по поводу Евгении Степановны ты недалека от истины. Всё время выглядела, как старая калоша, а сейчас просто таки расцвела, причёску сделала стильную, над лицом, похоже, косметолог поработал и ногти красным лаком накрашены!
— Странно, при её работе и маникюр, это что-то новое. — Марина отложила ручку и пригласительные в сторону и подняла глаза на Николая. — Тебе надо каким-то образом встретиться с Эдуардом, разведать его планы на случай долгого отсутствия. Не хватало ещё чтобы он приволок в концерн кого-то со стороны.
Во взгляде Юдинцева мелькнуло удивление смешанное с разочарованием. Он присел на стул напротив Марины и медленно подбирая слова сказал:
— Этот концерн основал Гульбанкин. Со временем он пригласил меня, Переверзева и многих других толковых специалистов. В руководстве остались только мы трое, но Переверзев, как ты знаешь, пошёл на должностное преступление благодаря своей крохобористой жене. Только я не желаю превращаться в такого же слизняка. Всё, что я имею сейчас, получил благодаря Эдуарду. Он сам вправе решать, как поступить со своим креслом, со своей долей, со своими акциями. — тон его стал жёстким. — Ты пиши свои статьи и не забивай голову проблемами «Сливочного царства». — Юдинцев поднялся. — А с Гульбанкиным я встречусь, ему сейчас тяжело, он нуждается в поддержке.
В голове Николая мелькнула неожиданная мысль о том, что напрасно он всё это затеял со свадьбой, с кольцами, ресторанами. Он проходил уже через это, зачем переться снова в это болото, ведь из него не вырваться без потерь, как минимум ботинки и штаны останутся на дне. Он тяжело вздохнул, погладил Марину по непослушным кудрям, но ничего не сказал. У него ещё есть в запасе несколько дней, и если проведению будет угодно, всё встанет на свои места.
Шеф великодушно выделил на всё про всё только один день. Завтра нужно передать дело в суд, поэтому они, не теряя времени на новости, кофе и раскачку, прыгнули «по коням» и помчались добывать возможно упущенную информацию. Сначала решено было окончательно перетрясти окружение Караваева,