Констанце, конечно, все-таки пришлось удалиться, чтобы заняться приготовлением ленча, но не успела она уйти, как появился Доменико. Галантный синьор пришел, чтобы полить и подвязать цветы. Конечно, занятие вполне естественное и понятное, поскольку Доменико работал садовником, жаль только, что почему-то поливал и подвязывал он лишь то, что окружало леди Кэролайн, причем подступал все ближе и ближе; поливал бесконечно долго и тщательно, а подвязывал крепкие, прямые как стрела растения. Но по крайней мере это был мужчина, а потому раздражал в меньшей степени. Улыбчивое пожелание доброго утра встретило ответную улыбку, и Доменико тут же забыл про свою семью: жену, мать и взрослых детей, – забыл про обязанности садовника и возжелал лишь одного: опуститься на колени и поцеловать ноги прекрасной молодой леди.
К сожалению, этого он сделать не мог, зато мог говорить во время работы, поэтому принялся без остановки рассуждать обо всем на свете, сопровождая свою речь живыми, наглядными жестами, ради чего был вынужден даже поставить лейку и на неопределенный срок отложить окончание процесса полива.
Некоторое время леди Кэролайн покорно мирилась с чрезмерным красноречием, однако вскоре терпение иссякло. Поскольку уходить Доменико не собирался, а прогнать его она не могла, ведь садовник исполнял свои непосредственные обязанности, опять пришлось уйти самой.
Она поднялась и отправилась в противоположную часть сада, где в деревянной беседке стояли удобные плетеные кресла. Единственное, чего ей хотелось, это повернуть одно кресло так, чтобы сесть спиной к Доменико, а лицом к морю и к далекой Генуе. Такая малость, что ей и в голову не пришло, что ей не позволят беспрепятственно осуществить свое намерение. Однако пристально наблюдавший за каждым ее движением садовник бросился наперерез, схватил одно из кресел и спросил, куда его следует перенести.
Неужели ей так и не удастся избавиться от навязчивого ухаживания, надоедливой заботы, ненужных вопросов, от необходимости на каждом шагу благодарить за мелкие докучливые услуги? Леди Кэролайн ответила очень кратко, отчего Доменико решил, что солнце напекло ей голову, побежал за зонтом, а заодно принес подушку и скамеечку для ног, причем сделал все это весьма элегантно, как и положено прирожденному итальянскому кавалеру.
Смирившись с безысходностью ситуации, красавица прикрыла глаза: просто встать и уйти в дом, как поступила бы с кем-то другим, она не могла. Доменико не просто лакей, а вполне интеллигентный и компетентный синьор. Не составляло труда понять, что именно он управляет замком и заботится об удобстве гостей, к тому же обладает безупречными манерами и, несомненно, прекрасно держится. Проблема вообще-то заключалась вовсе не в нем, а в ней самой: очень хотелось свободы. Ах, если бы ее оставили в покое хотя бы на один-единственный месяц, может, она сумела бы что-то в себе изменить.
Леди Кэролайн так и сидела с закрытыми глазами в надежде, что садовник решит, что она спит, и уйдет, но романтичная итальянская душа растаяла от несравненного зрелища: смежив веки, земная красавица превращалась в богиню. Доменико окаменел от восторга, а леди Кэролайн подумала, что он неслышно удалился, и открыла глаза.
Нет. Он по-прежнему стоял рядом и смотрел на нее. О господи! Даже здесь от назойливых взглядов некуда деться.
– Голова болит, – пробормотала леди Кэролайн и опять закрыла глаза.
– Солнце напекло, потому что сидели на стене без шляпы, – объяснил Доменико.
– Хочу спать.
– Si, signorina, – посочувствовал садовник и наконец тихо ушел.
С облегчением вздохнув, леди Кэролайн открыла глаза. Тихий щелчок стеклянной двери сообщил, что садовник не только удалился окончательно, но и перекрыл выход в сад, чтобы никто не мешал. Может, хоть теперь удастся до ленча посидеть спокойно.
Удивительно – причем никто в мире не смог бы удивиться больше ее самой, – но вдруг захотелось подумать. Прежде ни разу в жизни не возникало желания предаться этому скучному занятию. Все, что можно реализовать без особого неудобства, она или хотела сделать, или даже в определенный период делала, но еще никогда не испытывала стремления подумать. В Сан-Сальваторе она приехала с единственным намерением: четыре недели полежать на солнце в коматозном состоянии, вдали от родителей и друзей, забыв обо всем на свете, и вставать только для того, чтобы поесть. И вот пожалуйста: не прошло и нескольких часов, как внезапно ее охватило странное желание погрузиться в размышления.
Вчера вечером на небе появились великолепные звезды. После обеда леди Кэролайн оставила миссис Фишер в компании орехов и вина, а сама вышла в сад, села на стену там, где лилии подняли свои призрачные головки, посмотрела в бездонную темноту ночи и внезапно осознала, что вся жизнь не больше, чем пустой, бессмысленный шум, и это чрезвычайно ее удивило. Да, у других звезды и темнота вызывали необычные чувства: она это знала, потому что видела собственными глазами, – но сама никогда ничего подобного не испытывала. Бессмысленный шум. Странно. Может быть, заболела? Леди Кэролайн давно знала, что жизнь – это шум, но полагала, что шум полон смысла, и даже больше того: смысла настолько значительного, что хотелось, пусть и на короткое время, погрузиться в тишину, чтобы не оглохнуть полностью и, возможно, навсегда. И вот вдруг оказалось, что шум пуст.
Прежде подобные вопросы никогда не возникали, а сейчас вот возникли и привели с собой ощущение одиночества. Хотелось побыть одной, но при этом не ощущать себя одинокой. Одиночество – это совсем другое; из-за него становится очень больно и очень плохо. Это самое страшное, что может случиться с человеком. Чтобы спрятаться от одиночества, приходится постоянно ходить на вечеринки. Но в последнее время даже вечеринки перестали служить надежной защитой. Может быть, одиночество зависит не от обстоятельств, а от того, как эти обстоятельства воспринимаешь? Леди Кэролайн решила, что надо вернуться в комнату и лечь в постель. Должно быть, нездоровится.
Она легла и быстро уснула. А утром, когда убежала от мухи, позавтракала и опять вышла в сад, странное чувство явилось снова, причем при дневном свете. Опять родилось отвратительное подозрение, что вся прошлая жизнь оказалась не только громкой, но и пустой. Но если так, если первые и лучшие двадцать восемь лет пролетели в бессмысленном шуме, то лучше на миг остановиться и посмотреть вокруг (взять паузу, как говорят в нудных романах, и задуматься). Впереди осталось не так уж много периодов продолжительностью двадцать восемь лет: еще один сделает ее очень похожей на миссис Фишер, а следующий…
Если бы ее мать узнала о подобных размышлениях, то наверняка бы встревожилась: она души не чаяла в дочери, – да и отец тоже наверняка бы встревожился, потому что тоже души не чаял в дочери. Все не чаяли в ней души. А когда с нежным, грациозным упрямством леди Кэролайн Дестер отправилась в Италию, чтобы целый месяц провести в глуши, в компании странных, найденных по объявлению соседок, причем уехала даже без горничной, друзья нашли одно-единственное объяснение: бедняжка Лапочка (так они ее звали) переутомилась и чересчур разнервничалась.
Узнав о внезапном намерении дочери, ее мать очень расстроилась. Такой странный поступок – верный признак глубокого разочарования, точнее – нервного срыва. А если бы она увидела свою обожаемую дочь – самую красивую из всех дочерей мира, объект высшей родительской гордости, источник неисчислимых надежд – сидящей среди бела дня с устремленным в пространство Средиземного моря взглядом и размышляющей о трех периодах жизни, каждый продолжительностью двадцать восемь лет, то пришла бы в отчаяние. Уехать одной? Очень плохо. Но думать? Еще хуже. Красивой молодой женщине думать вредно. Опасно. Ничего хорошего не получится, одни осложнения. Мысли непременно приведут красавицу к сомнению, отрицанию, а потом и к несчастью. И вот ее любимая Лапочка сидит и упорно думает, да еще о таких сложных, серьезных вещах, о которых обычно начинают думать лет в сорок, не раньше.
Глава 9
Та из двух гостиных, которую миссис Фишер забрала себе, отличалась уютом и оригинальностью. Войдя туда после завтрака, она с удовлетворением осмотрела комнату и порадовалась удачному приобретению. Выложенный плиткой пол, медового цвета стены, инкрустированная мебель янтарного оттенка, старинные книги, большое окно выходит на залив в сторону Генуи, а стеклянная дверь открывает доступ на крепостную стену, по которой можно пройти мимо симпатичной сторожевой башни, где разместился кабинет с креслами и письменным столом, и отдохнуть на мраморной скамье с видом на западную бухту и мыс, за которым начинался залив Специя. На юге, между двумя водными пространствами, располагался еще один холм – выше того, на котором стоял Сан-Сальваторе. Там виднелись башни еще одного замка, полуразрушенного и явно необитаемого. Когда вся округа погружалась в темноту, последние лучи солнца медлили на дальнем холме, словно не желая покидать живописный уголок. Да, удалось прекрасно устроиться. К тому же в расположенных вдоль стены необычных каменных емкостях – миссис Фишер еще не успела изучить их происхождение: на вид это были то ли маленькие лохани, то ли саркофаги – буйно росли цветы.
Рассматривая крепостную стену, миссис Фишер размышляла о том, что если бы здесь не было стеклянной двери, нарушавшей уединение и мешавшей считать территорию своей, то можно было бы медленно прогуливаться без трости или, предварительно подложив подушку, сидеть на мраморной скамье. Вторая дверь вела в круглую гостиную, которую они с леди Кэролайн отвергли как слишком темную. Возможно, ее займут эти дамы из Хемпстеда, вот только вряд ли они ограничатся замкнутым пространством: наверняка захотят выйти через стеклянную дверь и оккупировать стену, разрушив очарование. А оно исчезнет не только от вторжения, но даже от того, что сидящие в темной гостиной дамочки будут бросать сквозь стекло завистливые взгляды. Нельзя чувствовать себя безмятежно-спокойной, зная, что являешься объектом неприязненного наблюдения. Миссис Фишер хотела уединения и считала, что имеет полное право на личную территорию. Сама она вовсе не стремилась вторгнуться в чужую жизнь, так почему же это дозволено другим? При желании уединение можно в любую минуту прервать, но лишь в том случае, если при более близком знакомстве с соседками те покажутся достойными общения. Впрочем, сомнительно, чтобы хотя бы одна из трех обитательниц заслужила право на особое внимание.