– Как его фамилия? – перебила миссис Фишер.
Миссис Уилкинс взглянула на нее с легким удивлением и лаконично ответила:
– Уилкинс.
– Уилкинс?
– Да.
– Это же ваша фамилия.
– И его тоже.
– Родственник?
– Не кровный.
– Кто же тогда?
– Муж.
Миссис Фишер снова уставилась в тарелку, не в силах разговаривать с миссис Уилкинс. Все, что та произносила, звучало отвратительно. «Муж». Как будто один из многих. Всегда и во всем присутствует неприличный оттенок. Разве нельзя сказать как положено: «мой муж»? К тому же неизвестно по какой причине миссис Фишер приняла обеих молодых женщин из Хемпстеда за вдов, потерявших мужей на войне. Во время предварительной беседы ни одна из них ни разу не упомянула о муже, что, если таковые существовали, было не вполне естественно. А если муж не родственник, то кто же? «Не кровный». Что за манера выражаться! Муж – первый из всех возможных родственников. Как хорошо сказал Рёскин… нет, не Рёскин, а Библия, человек должен оставить отца и мать, чтобы прилепиться к жене. То есть узы брака крепче кровных связей. А если отец и мать мужа становятся для него чужими по сравнению с женой, то для жены отец и мать после замужества значат еще меньше: практически совсем ничего не значат. Сама миссис Фишер не смогла оставить отца и мать, чтобы «прилепиться» к мистеру Фишеру, потому что, когда выходила замуж, их уже не было в живых, а если бы были, то непременно оставила бы обоих. «Не кровный», подумать только! Что за глупость.
Обед оказался превосходным. Одно аппетитное блюдо сменяло другое. Констанца решила в первую неделю самостоятельно определить количество сливок и яиц, чтобы, когда придет время оплачивать счета, посмотреть, что получится. Английские синьоры стеснялись разговоров и всему верили. К тому же которая из них здесь хозяйка? Непонятно. В отсутствие конкретной хозяйки Констанца решила, что может распоряжаться по собственному усмотрению, поэтому все приготовила так, как считала нужным, и подала поистине великолепный обед. Однако четыре гостьи до такой степени увлеклись беседой, что ели, не замечая, насколько все вкусно. Даже сведущая в кулинарии, привередливая миссис Фишер не обратила внимания на качество блюд. Поварское искусство не получило заслуженной оценки, и это означало, что почтенная леди крайне взволнована.
Да, она действительно разволновалась. Ох уж эта миссис Уилкинс! Сумеет вывести из равновесия кого угодно. Ее, несомненно, поддерживала леди Кэролайн, которую, в свою очередь, воодушевляло кьянти.
Миссис Фишер радовалась отсутствию мужчин. Они непременно сошли бы с ума от леди Кэролайн. Эта особа принадлежала именно к тому типу молодых женщин, которые лишают мужчин разума. Особенно, как признала миссис Фишер, именно сейчас. Возможно, кьянти оживило и усилило природное обаяние, но в эти минуты леди Кэролайн выглядела особенно привлекательной. Мало что в этой жизни миссис Фишер ненавидела больше, чем необходимость наблюдать, как умные интеллигентные мужчины, только что серьезно и интересно рассуждавшие на важные темы, моментально глупели и принимались жеманничать – да, она собственными глазами видела, как они жеманничают, – стоило в комнату войти вот такой красавице с птичьими мозгами. Даже мистер Гладстон[7], этот великий и мудрый государственный деятель, чья ладонь однажды на незабываемый миг торжественно легла на ее голову, наверняка при первом же взгляде на леди Кэролайн перестал бы изрекать непреложные истины и перешел на банальные шутки.
– Видите ли, – произнесла миссис Уилкинс в своей нелепой манере начинать так почти каждую фразу (всякий раз миссис Фишер хотела возразить, что не видит, а слышит, но к чему беспокоиться?), наклонившись через стол к леди Кэролайн, – в Лондоне мы договорились, что если кто-нибудь из нас захочет, то сможет пригласить одного гостя, вот я и пригласила мужа.
– Не помню такого договора, – глядя в тарелку, возразила миссис Фишер.
– Да-да, именно так. Правда, Роуз?
– Совершенно верно. Я отлично помню, – подтвердила леди Кэролайн. – Но тогда казалось странным, что у кого-то может возникнуть такое желание, ведь все мечтали уехать подальше от друзей и знакомых.
– И от мужей.
«Опять говорит обо всех. До чего же непристойно! – подумала миссис Фишер. – Что за сомнительный подтекст!» Миссис Арбутнот, несомненно, тоже об этом подумала, судя по тому, что заметно покраснела.
– И от домашней опеки, – добавила леди Кэролайн.
Или это сказало кьянти? Да, несомненно, кьянти.
– И от отсутствия таковой, – продолжила миссис Уилкинс.
Так вот в каком свете она представляла свою семейную жизнь и собственный характер!
– Да, было бы неплохо избавиться вообще от всего, – улыбнулась леди Кэролайн. – Я бы не отказалась. Сразу стало бы свободнее.
– О нет, что вы! От всего – это ужасно! – воскликнула миссис Уилкинс. – Все равно что ходить без одежды.
– А мне нравится, – возразила леди Кэролайн.
– Право… – попыталась подать голос миссис Фишер.
– Когда избавляешься от всего, возникает божественное ощущение свободы, – призналась леди Кэролайн, обращаясь исключительно к миссис Уилкинс и не замечая двух других собеседниц.
– О, но ведь жить с человеком, который тебя не любит, – то же самое, что стоять на холодном ветру без одежды, зная, что негде и нечем согреться, что дальше будет только хуже и хуже, пока не умрешь.
Такая откровенность, подумала миссис Фишер, тем более непростительна, что миссис Уилкинс не пила ничего, кроме воды. Судя по лицу миссис Арбутнот, та полностью разделяет ее мнение и нервничает.
– Но разве он вас не любил? – переспросила леди Кэролайн, разделяя несдержанность собеседницы.
– Меллерш никогда никак не проявлял своих чувств.
– Восхитительно! – пробормотала леди Кэролайн.
– Право же… – повторила растерянно миссис Фишер.
– А вот мне это вовсе не казалось восхитительным: я чувствовала себя несчастной. И вот сейчас, приехав сюда, просто смотрю со стороны на собственное несчастье, на то, как страдала из-за Меллерша.
– Хотите сказать, что он того не стоил?
– Право… – опять произнесла миссис Фишер.
– Нет, дело не в этом: просто я внезапно излечилась.
Медленно вращая в пальцах ножку бокала, леди Кэролайн внимательно посмотрела в сияющее лицо напротив.
– И теперь, когда мне стало хорошо, выяснилось, что невозможно просто сидеть здесь и наслаждаться в одиночестве. Не могу оставаться счастливой без него, хочу поделиться счастьем. Теперь отлично понимаю чувства Блаженной девы.
– Кто такая Блаженная дева? – уточнила леди Кэролайн.
– Право! – воскликнула миссис Фишер с возмущением настолько явным, что леди Кэролайн бросила испуганный взгляд в ее сторону и спросила:
– Я должна это знать? Увы, в моем образовании, видимо, имеются пробелы.
– Это стихотворение, вернее – сонет, – ледяным тоном объяснила миссис Фишер.
– О!
– Дам почитать, – с трудом скрыв улыбку, пообещала миссис Уилкинс.
– Нет уж, увольте! – отрезала леди Кэролайн.
– А его автор[8], – так же высокомерно продолжила миссис Фишер, – хотя порой и вел себя неподобающим образом, часто сидел за столом моего отца.
– До чего же, должно быть, вам все это надоело, – сочувственно вздохнула леди Кэролайн. – Матушка постоянно приглашает в гости модных авторов. Я ничего не имела бы против, если бы они не писали книг. – Она повернулась к миссис Уилкинс. – Но, пожалуйста, продолжайте: ваш рассказ о Меллерше весьма занимателен.
– Право… – изрекла миссис Фишер уже возмущенно.
– Все эти пустые кровати… – заметила миссис Уилкинс.
– Вы это о чем? – уточнила леди Кэролайн.
– Те, что стоят у нас в комнатах и вообще в замке. Конечно, каждая должна получить своего счастливого обитателя. Восемь кроватей, и всего четыре человека. Это же неправильно! Стыдно быть такими жадными и наслаждаться счастьем в одиночку. Убеждаю вот и Роуз тоже пригласить сюда мужа. У вас с миссис Фишер мужей нет, но почему бы не пригласить кого-нибудь из близких друзей полюбоваться роскошью итальянской природы?
Роуз до боли прикусила губу, покраснела, потом побледнела. О, если бы только Лотти умела молчать! Замечательно, что она вдруг стала святой и всех вокруг полюбила, но обязательно ли при этом быть до такой степени бестактной? Миссис Арбутнот прямо чувствовала, как подруга с торжеством отплясывает сразу на всех больных мозолях. Хоть бы она наконец успокоилась…
С еще большим высокомерием, чем при реакции на невежество леди Кэролайн относительно Россетти и «Блаженной девы», миссис Фишер процедила сквозь зубы:
– В доме имеется всего одна свободная спальня.
– Только одна? – с недоумением переспросила миссис Уилкинс. – Но кто же занимает все остальные?
– Мы, – отрезала миссис Фишер.
– Но ведь мы заняли не все комнаты: их должно быть по меньшей мере шесть. Значит, остается еще две свободные, а хозяин сказал, что всего здесь восемь спальных мест. Правда, Роуз?
– Шесть спален, – повторила миссис Фишер, так как, приехав первыми, они с леди Кэролайн тщательно осмотрели замок, чтобы устроиться с максимальным удобством, а потому отлично знали, что в замке всего шесть спален и две из них очень малы. В одной из этих тесных каморок в компании кресла и комода спала Франческа, а вторая, обставленная точно так же, пустовала.
Миссис Уилкинс и миссис Арбутнот, в свою очередь, весь день провели на улице: любовались великолепием садов и красотами окружающих пейзажей, – а до приезда в Сан-Сальваторе, во время переговоров с владельцем замка, так волновались, что поспешно решили, будто наличие восьми спальных мест соответствует восьми спальням. Реальность оказалась иной. Кроватей действительно было восемь, но четыре из них стояли в комнатах миссис Уилкинс и миссис Арбутнот.
– Да, в замке всего шесть спален, – уверенно повторила миссис Фишер. – Четыре из них занимаем мы, пятую – Франческа, а шестая свободна.