Озадачивало и полное отсутствие джентльменов. Если исключить старуху, то три молодые леди вполне могли заинтересовать джентльменов, но, похоже, вовсе этого не желали.
Слугам казалось странным, что каждая дама стремилась проводить как можно больше времени в одиночестве. В результате, за исключением непродолжительных трапез, в доме царила заупокойная тишина. Казалось, что сейчас здесь пусто, как зимой, – ни малейших признаков жизни. Пожилая леди в одиночестве сидела в своей комнате. Темноглазая бродила в одиночестве, почему-то выбирая для прогулок каменистые участки: об этом рассказал встретивший ее во время работы Доменико. Самая красивая светловолосая леди постоянно лежала в плетеном кресле в верхнем саду, одна, и курила. Менее красивая, но все равно очень привлекательная рыжеволосая леди поднималась на вершину соседнего холма и часами там находилась. Одна. Изо дня в день солнце обходило вокруг замка, чтобы вечером погрузиться в море, но ничего не происходило.
Слуги скучали и зевали.
И все же, несмотря на то что тела сидели (в случае миссис Фишер), лежали (как леди Кэролайн), бродили (как миссис Арбутнот) или поднимались на вершину холма (как миссис Уилкинс), обладательницы тел вовсе не бездействовали. Умы неустанно трудились. Мыслительный процесс не прекращался даже ночью, поэтому к спящим являлись чистые, прозрачные и быстрые сны, совсем не похожие на одолевавшие их дома смутные, тяжелые видения. В воздухе замка Сан-Сальваторе витали флюиды, под действием которых все, кроме местных жителей, начинали соображать активнее и свободнее. И лишь родившиеся и выросшие здесь итальянцы, несмотря на окружающую красоту и щедрость природы, держались в рамках привычных понятий и интересов. Всю жизнь, из года в год, они превращались в невольных зрителей роскошного спектакля, который апрель разыгрывал в декорациях сада, а потому, даже если когда-то умели ценить достоинства режиссера и актеров, давным-давно разучились, став такими же равнодушными и бесчувственными существами, как спящий на солнышке пегий пес садовника Доменико.
После обычного для Лондона холодного мартовского сумрака солнце и тепло творили чудеса. Завораживала внезапно сбывшаяся мечта попасть туда, где воздух словно затаил дыхание, где золотой свет преобразил даже самые обыденные виды, а возможность перенестись в нежное тепло, в ласковые ароматы и получить в качестве декорации настоящий средневековый замок на фоне достойных кисти Перуджино пейзажей казалась непостижимым и незаслуженным подарком судьбы. И гости, конечно, не могли не сдаться под напором несравненной силы волшебного итальянского апреля. Даже привыкшая к красоте, везде побывавшая и все повидавшая леди Кэролайн не смогла противостоять потрясающей яркости впечатлений. Весна в Сан-Сальваторе выдалась на редкость благоприятной, а при хорошей погоде апрель здесь считался лучшим месяцем года. Май приносил жару и засуху; март отличался неустойчивостью и, несмотря на яркое солнце, часто оставался холодным, а вот апрель подступал мягко, словно благословение, и если выдавался погожим, то дарил такую красоту, что душа раскрывалась навстречу радости.
Как мы видели, миссис Уилкинс в первое же утро поддалась воздействию апрельских чар. Можно сказать, что легким движением скинула надоевшую одежду и с блаженным восторгом, без тени сомнения погрузилась в неведомое прежде счастье.
Миссис Арбутнот тоже была взволнована и тронута, но иначе. Ее охватили странные чувства, которые будут описаны в должное время.
Знакомая и с прекрасными пейзажами, и с мягким климатом леди Кэролайн изумления не испытала, однако ее реакция оказалась столь же стремительной и бурной, как у миссис Уилкинс. Замок Сан-Сальваторе повлиял на ее нежную душу парадоксальным образом, и одну составляющую влияния Кэролайн отчетливо осознала: в первый же вечер проснулась совесть, и захотелось думать.
Совесть с досадным и даже пугающим упорством кричала, что она вела себя безвкусно. Леди Кэролайн не хотела принимать произнесенное совестью обидное слово, однако оно настойчиво повторялось, а значит, его следовало обдумать.
Наутро после первого совместного обеда она проснулась с чувством сожаления о том, что вечером, за столом, чересчур разговорилась с миссис Уилкинс. Интересно, с какой стати? Теперь, конечно, миссис Уилкинс заявит на нее права, захочет использовать, присвоить, превратить в неразлучную подругу. Мысль о неразлучной дружбе продолжительностью четыре недели вызвала головокружение и тошноту. Несомненно, воодушевленная вчерашним общением миссис Уилкинс будет поджидать в верхнем саду, чтобы при первой же возможности перехватить, по-утреннему бодро поприветствовать и с обычной непосредственностью завести душевный разговор. До чего же надоели по-утреннему бодрые приветствия! Любые приветствия! Ни в коем случае не следовало вчера допускать, а тем более поощрять, откровения. Поощрение фатально. Даже держаться нейтрально, не поддерживая разговор, было бы вредно, потому что просто сидеть и молчать уже означало бы участвовать в ситуации, но поощрять – самое настоящее самоубийство. Что же заставило так себя вести? Теперь придется потратить драгоценное, предназначенное для размышлений время на то, чтобы избавиться от миссис Уилкинс и остаться наедине с собой.
Одевшись, с неимоверной осторожностью ступая на цыпочках, чтобы не скрипнул ни единый камешек, леди Кэролайн прокралась в свой любимый уголок, но сад оказался пустым и избавляться ни от кого не потребовалось. Не было видно ни миссис Уилкинс, ни кого бы то ни было еще. Весь сад находился в ее полном распоряжении. Если не считать Доменико, который вскоре явился, чтобы полить растения – причем, разумеется, ближайшие к ней, – вообще никто не пришел. А когда после настойчивой погони за убегающими мыслями с несколькими короткими перерывами на сон леди Кэролайн ощутила голод и посмотрела на часы, оказалась, что уже три. Никто даже не позаботился позвать на ленч! Получилось, что если от кого-то избавились, то именно от нее.
Новое, не испытанное прежде ощущение доставило радость. Вот теперь-то действительно удастся спокойно подумать. До чего же приятно, когда о тебе забывают!
И все же чувство голода не отпускало. После вчерашнего чрезмерного дружелюбия миссис Уилкинс могла хотя бы сообщить, что ленч готов. А леди Кэролайн и в самом деле держалась с чрезмерным дружелюбием: активно поддерживала размещение Меллерша в свободной комнате. Обычно ее подобные вопросы не интересовали, а точнее – никогда не интересовали. Можно смело сказать, что вчера, приняв столь активное участие в делах миссис Уилкинс, она едва ли не изменила себе. И что в ответ? Та даже минуты не нашла, чтобы позвать ее на ленч.
Хорошо, что, несмотря на голод, пропущенная трапеза ничуть не расстроила. Жизнь и так сплошная трапеза. Миссис Фишер, например, растягивала процесс потребления пищи до бесконечности. Уже дважды Кэролайн доводилось с ней обедать, и всякий раз дама с тростью никак не могла встать из-за стола: медленно грызла бесконечные орехи, цедила вино, которое, казалось, никогда не закончится. Может, имеет смысл всегда пропускать ленч? А поскольку завтракает она в своей комнате, а чай можно заказать в сад, орехи и вино придется терпеть всего один раз в день.
Кэролайн поправила под головой подушку, скрестила ноги на низком парапете и приготовилась вернуться к размышлениям. А для этого, как уже не раз делала утром, в очередной раз напомнила себе, что собирается начать думать, однако, не обладая привычкой к процессу, так и не смогла сосредоточиться. Внимание постоянно рассеивалось, а сознание то и дело ускользало. Решив исследовать прошлое, чтобы переключиться с него на будущее и для начала найти оправдание огорчительному слову «безвкусно», вскоре леди Кэролайн заметила, что думает вовсе не об актуальной проблеме, а о мистере Уилкинсе.
Что же, думать об этом джентльмене было очень легко, хотя и не очень приятно. Его появление внушало дурные предчувствия. Во-первых, присутствие мужчины в женском обществе всегда рождало множество досадных ограничений – тем более такого мужчины, каким, несомненно, был мистер Уилкинс. А во-вторых, основываясь на утомительном личном опыте, леди Кэролайн боялась, что он начнет проявлять назойливый интерес.
Судя по всему, досадная вероятность еще не пришла в голову миссис Уилкинс, а самой привлечь ее внимание к нависшей опасности было бы слишком глупо. Оставалось лишь надеяться, что мистер Уилкинс окажется уникальным исключением из отвратительного правила. Если нечто подобное случится, то она проникнется к нему такой глубокой благодарностью, что даже заставит себя испытать симпатию.
И все же дурные предчувствия не рассеивались. Что, если он поведет себя настолько надоедливо, что ей придется покинуть свой любимый верхний сад? Что, если забавное мерцающее лицо миссис Уилкинс вдруг погаснет? Кэролайн очень не хотелось, чтобы это произошло, и все-таки она еще ни разу в жизни не встречала жены, способной понять, что ее муж может оказаться не востребованным другой женщиной. Нередко встречались жены, которым их мужья тоже не были нужны, однако от этого они негодовали ничуть не меньше и, видя, как благоверный увивается вокруг какой-нибудь Лапочки, самым серьезным образом подозревали ее в намерении украсть чужое сокровище. Украсть чужого мужа! Одна лишь мысль о подобных ситуациях, одно лишь мимолетное воспоминание вызвало такую невыносимую скуку, что мгновенно повергло в сон.
Проснувшись, леди Кэролайн вернулась к размышлениям о мистере Уилкинсе. Если он не окажется исключением, а поведет себя так же, как все остальные мужчины, сумеет ли миссис Уилкинс правильно понять ситуацию, или обстоятельство испортит ей отдых? Она вроде бы весьма сообразительная особа, но проявится ли сообразительность в данном случае? Не исчезнет ли ее способность понимать и даже видеть людей насквозь, когда дело коснется мужа?
Опытная в сердечных делах леди Кэролайн Дестер, окончательно запутавшись, изменила положение ног на парапете, поправила под головой подушку. Может, в оставшееся до приезда время попытаться объяснить миссис Уилкинс – конечно, в общих чертах, уклончиво и абстрактно – свое отношение к подобным ситуациям? Не помешает также подчеркнуть особое отвращение к чужим мужьям и глубокое желание провести в гордом одиночестве хотя бы месяц. Однако и эта тактика вызвала сомнения. Разговор такого рода означал определенную фамильярность, претензию на дружбу с миссис Уилкинс. А если окажется, что после причиненных дружбой неудобств мистер Уилкинс все-таки проявит изобретательность – а мужчины, когда чего-то очень хотят, проявляют чудеса изобретательности – и сумеет пробраться в верхний сад, миссис Уилкинс, скорее всего, решит, что ее обманули и предали. Она, Кэролайн, обманула и предала! Из-за мистера Уилкинса! Подумать только! Жены поистине жалки, а нередко и презренны.