На второй неделе миссис Фишер радовалась, что рядом нет Кейт Ламли. Было бы крайне неловко, если бы Кейт заметила начавшиеся изменения. Они были знакомы всю жизнь, с детства, и миссис Фишер чувствовала, что перед посторонними людьми не так опасно себя отпустить, как перед давней подругой. Здесь она хмуро взглянула на книгу, на которой тщетно пыталась сосредоточиться: откуда взялось сомнительного свойства выражение «себя отпустить»? Давние друзья, подумала миссис Фишер, надеясь, что читает, постоянно сравнивают тебя нынешнюю с тобой прошлой. Ты развиваешься, а они продолжают сравнивать, и удивляются, замечая развитие, и оглядываются назад, считая, что, например, после пятидесяти и до конца своих дней ты должна оставаться неизменной.
Такое отношение друзей глупо, думала миссис Фишер, упрямо переводя взгляд со строчки на строчку и не понимая ни слова. Оно приговаривает к преждевременной смерти. В любом возрасте необходимо продолжать развиваться – разумеется, с глубоким достоинством. Миссис Фишер не возражала против развития, против дальнейшего созревания, поскольку очевидно, что, пока человек жив, он не мертв. А развитие, изменение, созревание и есть жизнь. Если что-то заслуживало ее сурового осуждения, то только обратное движение от зрелости к зелени. Подобный процесс казался миссис Фишер чрезвычайно неприятным, тем более что она ощущала готовность испытать изменения на собственном организме.
Она испытывала неловкость и находила спасение только в постоянном движении, а в состоянии растущего беспокойства уже не ограничивалась прогулкой по крепостной стене, а чаще и чаще бесцельно бродила по верхнему саду. Леди Кэролайн удивленно наблюдала, как миссис Фишер приходила, останавливалась, несколько минут любовалась пейзажем, срывала с кустов роз несколько сухих листьев и уходила.
Временное облегчение доставляли беседы с мистером Уилкинсом, но хоть и не пропускал ни единой возможности поговорить, джентльмен благоразумно распределял внимание между тремя леди, отчего нередко находился в недосягаемости. Тогда приходилось самостоятельно справляться с собственными мыслями. Возможно, именно избыток света и цвета здесь, в Сан-Сальваторе, заставлял вспоминать любое другое место как темное и даже черное. Ее «терраса» в центре Лондона отсюда казалась особенно неприглядной и мрачной. Узкая темная улица, такой же ветхий старый дом, в котором не существовало ничего живого и молодого. Даже золотых рыбок трудно было назвать живыми, в лучшем случае им подходило определение «полуживые». Ну а молодыми они точно не были. Кроме них в доме из одушевленных существ были только служанки, но все далеко не молодые, а такие же пыльные старухи, как их хозяйка. Удивленная странным выражением, миссис Фишер задумалась. Откуда оно вообще взялось? Судя по бестактности и резкости, вполне могло принадлежать миссис Уилкинс. Возможно, та когда-то его произнесла, а миссис Фишер услышала и непроизвольно запомнила.
Если так, то складывалось опасное положение. Тот факт, что неадекватное существо могло повлиять на сознание зрелой дамы и даже подчинить своей личности – личности, несмотря на очевидную гармонию между ней и ее интеллигентным супругом, весьма чуждой натуре миссис Фишер, далекой от всего понятного и приятного, – казался весьма тревожным симптомом неблагополучия. Никогда прежде подобное непочтительное выражение даже в голову не приходило. Никогда миссис Фишер не думала ни о собственных служанках, ни о ком-то другом как о пыльном старье. Да и вовсе не были ее служанки пыльными старухами. Конечно, молодыми их не назовешь, но ведь и сама миссис Фишер, а также ее дом, мебель и золотые рыбки, ничуть не меньше испытали влияние времени. Все вместе стали пожилыми, как положено в природе, но достичь преклонного возраста и превратиться в пыльное старье – совсем не одно и то же.
До чего справедливо заметил Рёскин, что дурное общество портит манеры! Но Рёскин ли? Трудно сказать наверняка, но замечание вполне могло бы принадлежать ему, тем более что было верным. Опасное соседство с миссис Уилкинс за столом следовало считать дурным обществом, даже при том, что миссис Фишер старалась не слушать вульгарных, бестактных, богохульных речей. Хотя, судя по всему, все-таки слышала, а леди Кэролайн еще и весело смеялась. Так, пожалуй, скоро можно начать не только думать, но и говорить ее словами. Это будет ужасно. Если омоложение примет форму неприличных высказываний, то вряд ли хватит самообладания, чтобы с достоинством пережить метаморфозу.
На этой стадии размышлений миссис Фишер особенно остро захотела поделиться переживаниями с кем-нибудь способным ее понять. Однако никто, кроме самой миссис Уилкинс, понять не мог. А вот она, несомненно, могла и понять, и сразу разделить чувства. Но обращение к данной особе вряд ли было возможным: с тем же успехом можно просить у микроба защиты от вызванной им болезни.
Все чаще и чаще бесцельно забредая в верхний сад, миссис Фишер продолжала молча переживать происходившие в душе и теле изменения. Вскоре даже леди Кэролайн заметила необычные прогулки.
Однажды утром, поправляя подушки (помощь леди Кэролайн он считал своей особой привилегией), мистер Уилкинс спросил, все ли в порядке с миссис Фишер.
В этот момент пожилая дама как раз стояла возле восточного парапета за кустами волчьих ягод и, прикрыв глаза ладонью, пристально рассматривала белые домики Меццаго.
– Не знаю, – ответила Кэролайн.
– Насколько я понимаю, это не та леди, которую что-то тяготит?
– Полагаю, что так.
– Но, если все-таки проблемы существуют, о чем свидетельствует заметное беспокойство, буду рад помочь советом.
– Несомненно, ваше внимание принесло бы пользу.
– Разумеется, у нее есть собственный юридический консультант, но сейчас он далеко, в то время как я рядом. А юрист рядом стоит двух… не станем следовать пословице, а скажем просто: в Лондоне.
Мистер Уилкинс старался разговаривать с леди Кэролайн легким тоном, потому что именно так следовало обращаться к молодым красивым дамам.
– Пожалуй, лучше спросить ее.
– Спросить, нужна ли помощь? Вы так считаете? Не будет ли несколько… неделикатно интересоваться, тяготит ли что-нибудь леди?
– Возможно, вам она откроется. Подозреваю, что миссис Фишер очень одинока.
– Вы преисполнены проницательности и сочувствия, – провозгласил мистер Уилкинс, впервые в жизни пожалев, что родился не итальянцем и не французом. Тогда можно было бы, прежде чем послушно отправиться к миссис Фишер, чтобы избавить ее от одиночества, почтительно поцеловать руку леди Кэролайн.
Удивительно, как много разнообразных способов удалить мистера Уилкинса из своего уголка изобрела хитроумная девица. Каждое утро она находила новый благовидный предлог, так что, поправив подушки, весьма довольный джентльмен удалялся восвояси. Поправлять подушки она разрешила потому, что в первый же вечер через пять минут общения за обедом обнаружила, что опасения относительно безвкусного поклонения беспочвенны. Леди Кэролайн инстинктивно чувствовала, что характер мистера Уилкинса не допустит предосудительного поведения, особенно по отношению к ней. Он держался необыкновенно почтительно и подчинялся малейшему движению ресниц. Его миссия заключалась в беспрекословном повиновении. Леди Кэролайн была готова испытать к нему симпатию, если только мистер Уилкинс даст себе труд не поклоняться, и он действительно сумел ей понравиться. Трудно было забыть трогательную беззащитность в первое утро, в полотенце. Он держался забавно и к тому же хорошо относился к супруге. Правда, больше всего мистер Уилкинс нравился Кэролайн, когда находился вне поля зрения, но так же нравились и все остальные, кто разделял данное условие. Во всяком случае, муж Лотти относился к тем редким мужчинам, которые не смотрели на женщину взглядом хищника, что существенно облегчало и упрощало отношения внутри тесной компании. С этой точки зрения мистера Уилкинса можно было считать редким уникальным и драгоценным представителем своего биологического вида. Всякий раз, думая о нем и слегка досадуя на некоторые утомительные черты характера, Лапочка останавливала себя и добавляла: но зато какое сокровище!
И в самом деле, единственная цель мистера Уилкинса в Сан-Сальваторе заключалась в том, чтобы оставаться сокровищем. Все три леди – не считая жены – непременно должны были проникнуться к нему глубоким доверием и испытать искреннюю симпатию. В таком случае, едва в жизни возникнет какая-то проблема – а в чьей жизни рано или поздно не случается такого? – они сразу вспомнят о его непреходящей надежности, безусловной порядочности и обратятся за советом. Состоятельные особы с затруднениями и даже с проблемами – именно о таких клиентках мечтал юрист Уилкинс. Судя по всему, леди Кэролайн в настоящее время сложностей не испытывала. Но редкая красота – мистер Уилкинс не мог не заметить очевидного факта – непременно должна была вызвать неприятности в прошлом и, несомненно, еще вызовет в будущем, пока не иссякнет. В прошлом его рядом не было, а вот в будущем он надеялся присутствовать. Тем временем поведение миссис Фишер, с профессиональной точки зрения второй по важности фигуры, казалось многообещающим. Ее явно что-то тревожило. Мистер Уилкинс, внимательно наблюдавший за ней, утвердился в этом подозрении.
Третья леди, миссис Арбутнот, в силу своей скромности и закрытости пока оставалась наименее изученной. Но разве скромность и стремление к уединению не свидетельствуют о наличии переживаний? Если так, он всегда к ее услугам: непременно займется ее персоной вплотную, составит компанию, посидит рядом, вызовет на доверительный разговор. Судя по рассказам Лотти, Арбутнот служил в Британском музее и в настоящее время особой важности не представлял. Но мистер Уилкинс считал своей профессиональной обязанностью знать всех и каждого. К тому же существовала возможность продвижения по службе, так что Арбутнот вполне мог приобрести значительный вес в обществе.
Что же касалось Лотти, то она держалась просто великолепно и действительно обладала всеми качествами, которые мистер Уилкинс высоко ценил во время ухаживания. К сожалению, потом достоинства на время стушевались, а ожили давние впечатления во многом благодаря дружбе и даже восхищению со стороны дочери Дройтвичей. Мистер Уилкинс не сомневался, что леди Кэролайн Дестер не могла ошибиться в таком вопросе. Знание света и постоянное общение с лучшими людьми нации придавали ее суждению абсолютную непогрешимость. Следовательно, Лотти оказалась именно такой, какой он считал ее до свадьбы: ценной. Ценность выражалась, в частности, в знакомстве с леди Кэролайн и с миссис Фишер. Умная и прив