Каттер, пораженный искренностью ее чуть хрипловатого голоса и ее красотой, оставил ей визитную карточку с пометкой, приглашавшей ее посетить его офис в Брилл Билдинг.
– Вы хотите стать звездой – или просто петь? – спросил он ее, не успела она присесть. Она нервничала и неуверенно смотрела на него через стол.
– Если честно?
– Абсолютно.
Мадлен посмотрела на него, и он ей понравился.
– Если честно, мне никогда и в голову не приходило стать звездой. Мне говорили, что это – плохо, и, может, так оно и есть, но все, что я хотела – это петь, – она ему улыбнулась. – И если мне удавалось петь, чтоб зарабатывать на жизнь – для меня это было просто чудо. Как сказка.
– Вы замужем?
– Да.
– А вашему мужу нравится, что вы поете?
– Очень.
– У вас есть дети?
– Один сын.
– У вас проблемы с поездками?
– Это зависит от того, куда поехать и насколько.
– А сможет ли ваш муж присмотреть за ребенком, ну, скажем, неделю?
Мадлен пристально посмотрела на него.
– Это зависит от обстоятельств, мистер Каттер. Менеджер взял маленькую сигару и стал жевать ее кончик.
– Как насчет того, если я предложу вам номер-другой в кабаре, мисс Габриэл? В таких городах, как Бостон, Майами – может, даже в Лас Вегасе?
– Это звучит очень заманчиво, – ее сердце дрогнуло.
– Я говорю пока только о сопровождающих ролях, вы понимаете?
– Конечно, мистер Каттер.
– Но вас это не заденет, – сказал он иронично, – раз вы не стремитесь стать звездой, правда?
– Вовсе нет, – ответила она честно.
– Вы – француженка, верно?
– Я из Швейцарии.
– Швейцарка, правда? – Он задумался. – Но мы все же подадим вас как француженку – это лучше идет к вашему стилю.
Он сделал паузу.
– У вас когда-нибудь выходил диск?
– Диск?
– Ну, пластинка, вы знаете. Вас когда-нибудь записывали?
– Еще нет, – сказала она. – А вы думаете, я бы могла?
– Конечно, почему бы и нет? – Каттер опять пожевал свою сигару. – Мы говорим о пробном диске, мисс Габриэл. Я занимаюсь не только певцами. Я также разыскиваю композиторов-песенников. И что же получается? Вы записываете песенку определенного автора, и ее слышит кто-нибудь из представителей известных фирм грамзаписи… Он пожал плечами.
– Иногда певец выпускает диск, который хорошо продается, и вдруг кто-нибудь вспоминает, что на пробном собственном диске голос певца звучал еще лучше. Тогда, если вам повезет, вы можете получить контракт.
Он опять сделал паузу и подмигнул.
– Только не падайте в обморок.
Мадлен, у которой никогда не было своего агента или менеджера, была в восторге, когда ее заработки стали возрастать – даже в тех нескольких клубах, где она пела уже два года. И хотя ни одно из тех кабаре, о которых говорил Каттер, так еще и не материализовалось, она уже записала несколько демонстрационных дисков. Каттер, которому очень нравился ее стиль, воодушевлял ее работать еще больше, развивать то, что дано ей природой, учил ее управлять аудиторией и наиболее выгодно подавать свою внешность и поведение на сцене.
– Но могу я просто оставаться собой? – однажды спросила его она.
– Конечно, это будете вы – но, может, чуть-чуть еще лучше.
Прошел год, как Мадлен и Гидеон оформили свои отношения. Зелеев, придя к ней однажды вечером в крошечную гримерную в Лила, сделал неожиданное предложение. Может, сказал он, уже настало время съездить в Париж и забрать Eternité?
– Теперь ты можешь официально ездить туда-сюда, ma chère, и, если честно, мне больно думать, что наше прекрасное дивное сокровище пылится в сейфе.
Мадлен почувствовала легкую дрожь. Конечно, она тоже любила ее, и ей бы тоже хотелось ее снова увидеть, но мир, в котором она видела ее в последний раз, казался ей удаленным на миллионы лет от того, в котором она жила сейчас.
– Я даже и не знаю… – проговорила она. – Там она в безопасности.
– Но она может быть в такой же безопасности и здесь, в сейфе в Нью-Йорке, – подчеркнул Зелеев. – А здесь мы сможем еще и видеть ее время от времени.
Баснословная ценность скульптуры тревожила Мадлен еще и по другой причине. Она никогда не видела в творении ее деда ничего, кроме уникального выражения его любви к Ирине – но теперь, когда это стало ее, стало принадлежать ей, сама мысль о том, что это можно продать, стала обременительна. Как еще она могла отблагодарить их всех за их доброту – и как она могла дать Валентину все то, что так хотела бы дать?
– Я не уверена, – произнесла она нерешительно.
– Я не понимаю.
Она попыталась объяснить.
– На самом деле, мне всегда хотелось бы сделать с Eternité то, чего ждал бы от меня Опи. Но что?
– Амадеус никогда не загадывал наперед, – мягко сказал Зелеев. – С него всегда было достаточно мысли, что он причастен к ее созданию. Как-то раз он мне даже сказал, что ему все, равно что с ней станет потом.
– Но он думал о ней как о памятнике.
– Ирине? Конечно. И я так думал всегда.
– И той короткой жизни, которую они прожили вместе в Швейцарии.
Мадлен колебалась, боясь ранить Зелеева.
– Я не вижу смысла привозить ее в Америку – вообще.
Лицо Зелеева помрачнело.
– Я никогда не думал, что ты можешь быть нечестной, – сказал он с вызовом.
Она была удивлена.
– Не думаю, что я сейчас нечестна.
– А я думаю, – он усмехнулся. – То, что ты на самом деле чувствуешь, ma chère, так это страх. Тебе страшна сама мысль поехать в Париж – даже ненадолго. В этот город, который дал тебе самое большое счастье – и отнял его, и причинил самую большую боль и горе.
Он сделал паузу.
– Ты просто боишься.
С этим Мадлен поспорить не могла.
– С Константином все в порядке? – спросил ее несколько дней спустя Гидеон, заглянув в Забар, где Мадлен по-прежнему работала каждое утро шесть раз в неделю.
– Я думаю, да. А почему вы спрашиваете?
– Я имею в виду не его физическое состояние.
– Тогда что же? – Она удивилась и задумалась. – Я даже не знала, что вы его видели.
– Он ходит в гимнастический зал. В Глисон'з.
Мадлен пожала плечами.
– У него всегда был пунктик на том, чтоб держать себя в форме. За все время, пока мы жили вместе, он ни разу не пропустил там своих занятий.
Она улыбнулась.
– Если погода была подходящей, он шел еще и в парк, а если шел дождь или снег, делал зарядку дома или делал эти свои ужасные качки.
– Вы говорите, он всегда был фанатиком?
– На грани того.
– Ну вот, теперь он за гранью, – сухо сказал Гидеон. – Этому мужчине уже за семьдесят, но могу поклясться, Мадди, он старается соревноваться со мной. Нет, я знаю, это звучит нехорошо, но если бы вы только увидели – тогда вы бы поняли сами. Глисон'з – это, в основном, зал для борцов, и мне это необходимо для работы – но он, похоже, совсем спятил, что появляется там.
– Для него это так опасно?
– Бог свидетель, он даст сто очков вперед любому пожилому мужчине. Но, Мадди, он уж точно искушает свою судьбу! Прыжки, кувырки – это ладно. Но если я иду к боксерской груше, Константин пользуется ею сразу же после меня. Если я играю в спидбол – и он тут как тут. Если я толкаю штангу или гири… я видел, как он повторяет за мной, словно хочет быть уверен, что возьмет столько же, сколько и я.
Гидеон покачал головой.
– Но самое сверхъестественное – он все это делает, Мадди. А я ведь сам в отличной форме.
Мадлен заметила, что Мерри Клейн смотрит в их сторону.
– Мне нужно возвращаться к работе. Если честно, я даже и не знаю, что на это сказать…
– Я всегда знал, что Константин меня недолюбливает. И еще больше с тех пор, как мы поженились.
Он тряхнул головой.
– Может, мне самому следует охладить пыл в гимнастическом зале – чтоб ему было не так тяжело.
– Заставить его подумать, что вы – выдохлись, что он вас измотал, так?
– Он много значит для вас, Мадди, я знаю это. Я не хочу видеть, как он себе вредит, и, конечно, не хочу быть причиной его инфаркта.
– Наверно, мне нужно было бы с ним поговорить, – сказала нерешительно Мадлен. – Но я знаю, что в этом нет никакого смысла. Если уж Константину вошло что-то в голову – никто на свете не сможет его остановить.
Неделю спустя Зелеев пригласил Мадлен на обед.
– В моей квартире, во вторник – по-моему, ты не работаешь во вторник по вечерам, я не ошибся?
– Вы хотите, чтоб я пришла пораньше с Валентином, или попозже – одна?
– Попозже, ma chère. Определенно попозже. Когда Мадлен пришла, экзотическая гостиная с красными стенами была залита светом свечей, во льду виднелись шампанское и икра, серебряная супница с борщом стояла на столе.
– Mais comme c'est beau![100] – воскликнула она в восхищении. – Что мы празднуем, Константин? Может, я что-то забыла?
– Нет, ты ничего не забыла, – успокоил ее Зелеев. – Я просто хочу, чтоб ты отдохнула – расслабилась и порадовалась жизни; две милые способности, которые ты, я боюсь, можешь начать терять. – Он откупорил бутылку. – Немного шампанского?
Он был в странно приподнятом настроении – он был просто в ударе. Он налил ей шампанского, а сам пил короткими глотками холодную водку, совершенно отказываясь объяснить ей повод такого, как ей упорно казалось, вызванного чем-то торжества.
– Валентин шлет вам самый горячий поцелуй, – сказала она. – Он чуть-чуть рассердился, что его не пригласили, но потом вдруг стал очень взрослым и сказал, что я заслужила вечерок отдыха.
Она слегка засмеялась.
– Что это там печется? Запах просто потрясающий.
– Кулебяка с семгой – надеюсь, ты голодна, ma belle?
– Как волк.
– Тогда давай начнем.
Сначала они поели икры – белужьей, поданной с мелко рубленым яйцом, луком, лимоном и черным хлебом, а потом Зелеев разлил борщ в глубокие тарелки. Его манеры были блестящими, изысканными и отточенными – словно он был характерным актером, иг