Алексей посидел еще немного и собрался ехать.
– Хочу засветло до вас добраться, поделать кое-что. На обратном пути подольше посижу.
– Ты уж не пей там, воздержись, – попросила на прощанье Анна Матвеевна.
– Рюмочку-то можно, – усмехнулся Алексей и ушел.
Через два дня он приехал уже под вечер, вместе с Михаилом Федоровичем, оба были чуть выпивши – это она сразу определила, – и Анна Матвеевна забеспокоилась – как же Алексей до Уфы-то доедет, ведь больше ста километров? Налетит еще на кого-нибудь. И далась ему эта машина...
Алексей сидел недолго, все на часы поглядывал, потом стал прощаться.
– Что ж, так к матери и не заедешь? – с упреком спросила Анна Матвеевна.
– Не заеду, – твердо сказал Алексей. – И времени нет – мне же завтра на работу, а сейчас уже вечер... Да и охоты ее слезы видеть никакой нету. Да и слезы-то у нее... так, из воды, наверно, и не соленые, – жестко добавил он и поднялся. – До свиданья, тетя Аня, не сердись на меня. Какой уж есть, переделывать поздно.
– Ну, езжай, – со вздохом сказала Анна Матвеевна. – Да обязательно повидай Андрея и скажи, чтобы приезжал ко мне с женой, очень, мол, тетка просила.
– Скажу, – пообещал Алексей и на прощанье поцеловал Анну Матвеевну. – Поправляйся, тетя Аня, хороший ты человек, таких мало, а может, и совсем нету. Как выберется время – еще прикачу, лошадь-то своя, и овес дешев.
Улыбнулся Алексей на прощанье – невеселая получилась улыбка – и ушел.
Анна Матвеевна еще с Михаилом Федоровичем поговорила. Тот все больше рассказывал о том, как Алексей эти два дня работал – с утра до вечера, как заведенный, рубаха на плечах от пота чуть не сопрела. Вычистил коровник – грязи там с воз набралось, Михаил Федорович сам и не решался подступиться к ней, – у свиней новую загородку сделал, забор поправил, стулья подремонтировал. Все больше молчал и не пил совсем. Это уже перед отъездом они часок посидели, разговорились. Сильно жалился Алексей – на жену, на тещу, на Андрея – что знаться с ним не хочет, на мать – всякие сплетни про него распускает.
Потом и Михаил собрался, ушел. Опять осталась Анна Матвеевна одна, со своими мыслями и воспоминаниями, и опять день на день похож был, как яйца от одной курицы... Боли то усиливались, то меньше становились, а рана все не заживала, гноилась, хоть доктор и говорил, что лучше стало.
Анна Матвеевна все Андрея с Машей ждала, а как увидела, что они в палату входят, – глазам своим не поверила, думала – во сне, несколько раз уже снилось ей, как они приезжают. Но как поняла, что это не сон, заплакала и слова вымолвить не могла. Андрей нагнулся к ней, поцеловал, спросил:
– Что вы, тетя Аня, плохо вам?
– Нет, что ты, это я так... обрадовалась сильно, – еле выговорила Анна Матвеевна и с жадностью посмотрела на Машу, разом обглядела ее всю – какая жена Андрею досталась? Была она еще красивее, чем на карточке, брови словно выписанные, глаза большие, черные, роста высокого – чуть только ниже Андрея, – вся такая ладная, стройная, а ножки словно точеные. Смотрела Анна Матвеевна – и насмотреться не могла. А Маша смутилась, покраснела, не знает, куда руки девать, мнет ими сумочку, остановилась поодаль и не придумает, что дальше делать.
– Подойди поближе, доченька, – позвала ее Анна Матвеевна, – сядь на кровать, дай я хоть нагляжусь на тебя... Господи, и бывают же такие красивые, – невольно вырвалось у нее. От таких слов Маша вся краской залилась, потупилась. – А ты не смущайся, дочка, красота не всякому дается, ее беречь да лелеять надо, людям на радость. На тебя ведь только посмотреть – и всякому приятно станет.
– Ну что вы, тетя Аня...
– Ну ладно, не буду, не буду, – сказала Анна Матвеевна, а сама все смотрела то на Машу, то на Андрея. – Ну, говорите же: как живете, работаете, веселитесь? Ты же, Машенька, учишься еще?
– Да, только вчера последний экзамен сдала.
– А я-то уж вас жду не дождусь, грешным делом подумала – не хотят ехать... Вот спасибо вам, что не забыли, – и она опять заплакала, а Андрей и Маша начали успокаивать ее.
Стали разговаривать, но как-то не шел разговор. Маша все смущалась, и Андрей какой-то вялый был – устал, должно быть, и похудел. А как повернулся боком, заметила Анна Матвеевна седину у него на висках, поразилась – в такие-то годы седеть? Вспомнила, что и. Егор в тридцать лет уже начал седеть, расстроилась.
Давно не видела Анна Матвеевна Андрея, больше года уже. Она подумала, сказала ему:
– Ты бы вышел, покурил пока, а мы уж тут по-своему, по-бабьи поговорим.
Андрей поднялся. Маша встревоженно посмотрела на него – он положил ей руку на плечо, и Маша словно невзначай прижалась к ней щекой – и этот невольный жест растрогал и умилил Анну Матвеевну, она подумала: «Должно быть, очень любит...»
Андрей вышел.
Анна Матвеевна дотронулась до руки Маши, а рука у нее была мягкая, кожа гладкая, белая, и ногти накрашены, но на двух краска уже слезла, должно быть, от стирки, значит, домашнюю работу сама делает. Сказала:
– Ты уж не серчай на меня, что Андрея услала.
– Ну что вы, тетя Аня.
– Он ведь как сын мне родной, очень я отца его любила, он меня в люди вывел, и всю жизнь мы друг за дружку держались. Так что мне знать об Андрее все нужно, а сам-то он ничего не скажет, весь в отца пошел – все боли и горести при себе держит, да я и сама такая – шелестинская порода, так про нас говорили... Но я уж у тебя сейчас все выпытаю. Если очень не хочется говорить – не говори, а только сама посуди – узнать о нем мне более не от кого, а знать – надо. Когда еще увидимся, бог знает. Плохо дело-то у меня.
Видя, что Маша хочет что-то сказать, Анна Матвеевна остановила ее:
– Погоди. Я это не для того говорю, чтобы твоего утешения искать. Со своими болезнями я сама как-нибудь разберусь. А вот здоровье Андрея беспокоит меня. Осенью, я слышала, он опять в больнице лежал?
– Да.
– И что доктора говорят?
– Да все то же. Надо меньше работать, не переутомляться, не курить, не пить. Пить-то он не пьет, а вот всего остального – хоть отбавляй.
– А ты что же не следишь за ним?
– Так ведь в этом я приказывать ему не могу, тетя Аня, – виновато сказала Маша. – Он и сам все знает. А пыталась ему говорить – только сердится. Да и работы у него много – такой, что кроме него никто не сделает.
– А вообще-то как – мирно живете?
Маша улыбнулась.
– Живем хорошо. И не ссорились по-настоящему ни разу.
– Готовишь сама, или в столовую ходите?
– Да когда как. Утром и вечером сама что-нибудь быстренько приготовлю, а обедаем порознь – он у себя на заводе, а я в университете. Повар из меня неважный, да ему что ни подай – все съест.
– Он всегда такой был. Катерина так их кормила, что и вкусу всякому разучились, что он, что Алешка. Она-то совсем не умела готовить. А сама-то как, здорова?
– Здорова.
– Ребеночка не думаете заводить?
Маша покраснела и стала как будто еще красивее.
– Да нет пока. Мне университет надо сначала кончить.
– И то верно. Да и – молодая еще – сколько тебе?
– Двадцать один.
– Тогда с этим не к спеху, погуляй еще. А он-то как – ласков с тобой, внимателен?
– Жаловаться нельзя. Вот только нечасто вместе бываем – дел у обоих много.
– Ты учти, что он только на вид такой – слишком серьезный да твердый. А сердце у него золотое. Ласки он в детстве не видел – так ты уж ему в этом не отказывай.
– Я знаю, тетя Аня, – уже смелее сказала Маша.
Анна Матвеевна еще хотела что-то спросить, да опять засмотрелась на Машу. До чего хороша! Наконец сказала:
– Иди позови его, а сама минут десять погуляй, а потом приходи, – разговор у меня с ним серьезный, тебе при нем ни к чему быть, что надо тебе знать – потом сам скажет.
И опять тихонько тронула ее за руку – такая ласковая и нежная рука была у Маши, что и отпускать не хотелось.
Вернулся Андрей. Сел у постели, посмотрел на Анну Матвеевну встревоженно. Анна Матвеевна помедлила и начала:
– Вот что, Андрей, никому еще не говорила, тебе первому скажу – помру я скоро.
– Да что вы такое говорите, тетя Аня?
Андрей даже побледнел от неожиданности – значит, не был еще у врача, подумала Анна Матвеевна, ничего ему не сказали.
– Знаю, что говорю. И утешений мне твоих не нужно. Рак у меня, как и у Егора. По всем приметам сходится, даже шишка на том же месте растет. Об этом, наверно, только Михаил знает, да мне, конечно, не говорит, но ведь и я не дура, недаром тридцать лет вместе прожили, все его увертки наскрозь вижу. К зиме, должно быть, помру, как и Егор...
Говорила Анна Матвеевна – и к себе самой прислушивалась: так ли, точно ли ей помирать? И хотелось бы ей своим же словам не верить – да куда от правды уйдешь? И правду эту Андрею знать надо – последний раз видятся...
– Ты молчи пока, некогда мне на твои возражения отвечать, ослабела я, – сказала Анна Матвеевна, увидев, что Андрей хочет что-то сказать. – Вот что скажу: приезжай на мои похороны обязательно, но жену с собой не бери, нечего ей на все это смотреть. Приедешь?
– Приеду, – подавленно сказал Андрей.
– Слушай дальше. С братом и матерью помирись негоже вам во вражде жить. В этом моя великая просьба к тебе. Сделаешь – в ноги бы тебе поклонилась, если бы встать могла...
И замолчала, пытливо вглядываясь в Андрея. И Андрей молчал.
– Что молчишь-то? – не выдержала Анна Матвеевна.
– Не могу, – каким-то не своим, глухим голосом сказал Андрей. – За ту подлость, что они с отцом сделали, простить не могу, не уговаривайте. Не от меня это зависит. Говорил ведь я вам...
– Да Алексей давно уже и сам раскаивается.
– А я не верю в его раскаяние, да и недорого оно стоит. У него сегодня одно на языке, а завтра другое. Как тряпка на ветру болтается. А что касается матери – тут и речи быть не может. Она до сих пор отца грязью на всех перекрестках поливает и меня заодно. Меня-то пусть – мне от этого ни жарко ни холодно, а отца-то, мертвого, за что? Помириться с ней – значит, самому этой грязью в отца бросить. Да она еще, я слышал, хочет в суд на меня подавать, алименты требовать.