Накануне отъезда из России д’Акевиль явился с прощальным визитом к Елизавете. Смольный дом, где обитала цесаревна, находился на окраине Петербурга, и карета дипломата долго петляла по темным, заснеженным улицам, в то время как сам Андре проклинал все на свете, а больше всего – необходимость засвидетельствовать свое почтение забравшейся в такую даль красавице. Когда же Андре наконец-то добрался до малопрезентабельного жилища, именуемого Смольным домом, то сначала ему долго не открывали, а потом на пороге появился неряшливо одетый француз с огарком свечи в незатейливом медном подсвечнике. При виде соотечественника француз оживился и, приторно улыбаясь, поведал, что принцесса Елизавета пребывает нынче в меланхолии и слезах, но гостя из belle douce France примет охотно. Затем новый знакомый д’Акевиля, назвавшийся лейб-медиком принцессы Жаном-Рене Лестоком, провел дипломата через несколько полутемных, тесных комнат, в последней из которых полная рыжеволосая женщина рыдала на широкой груди статного красавца. Тот ласково гладил ее по волосам и шептал что-то утешительное на непонятном д’Акевилю языке, отдаленно напоминавшем русский.
Андре деликатно кашлянул – и рыжеволосая дама отпрянула от своего утешителя. Она вопросительно посмотрела на д’Акевиля, не выпуская руки «друга сердца», и разговор пришлось продолжать вчетвером – на пороге застыл француз-лекарь.
Андре заверил цесаревну в своей преданности, сказал, что получил предписание покинуть Российскую империю и причиной такой немилости государыни является его незыблемая верность Елизавете, а напоследок спросил, не будет ли поручений. Собственно, никаких поручений он выполнять и не собирался, фраза была дежурной, но заплаканное личико Елизаветы вдруг осветилось такой надеждой, что Андре смутился и замолчал.
– Есть поручение, есть! – заторопилась она. – Подругу мою и фрейлину от Сибири спасти надобно. Во Францию увезти – от государыни подале.
– Какую подругу? – опешил д’Акевиль, от удивления ставший невежливым.
– Настеньку Шубину, – так же торопливо продолжила Елизавета, как будто д’Акевиль не мог не знать, кто такая эта Настенька. Впрочем, от женщины, только что отчаянно рыдавшей на груди у своего любовника, трудно было требовать логики.
– Ее высочество имеет в виду Анастасию Яковлевну Шубину, сестру своего бывшего ординарца, – вмешался в разговор встретивший д’Акевиля француз. Он, единственный в этом царстве эмоций, говорил бесстрастно и рассудительно, и Андре облегченно вздохнул – что ни говори, приятно встретить разумного человека в таком бедламе. – Сержант Семеновского полка Алексей Шубин был обвинен в государственной измене и сослан на Камчатку. Сегодня императрица Анна Иоанновна вызывала ее высочество к себе и сказала, что недовольна поведением друзей принцессы.
– Государыня сказала, что Настенька мутит Москву и бунтовщица похуже брата, – всхлипывая, продолжила Елизавета. – И что ежели Настя из Москвы по доброй воле не уедет, то проследует в Сибирь под конвоем… Спасти ее надобно, от гнева государыни укрыть! Во Францию увезти, как невесту вашу. А там, может, и под венец пойдете. Красавица она и умница, каких мало… – неожиданно добавила Елизавета, выбив из-под ног д’Акевиля и без того скользкую почву. Женитьба, да еще на русской опальной девице, никак не входила в его планы.
– Гарна дивчина! – поддержал свою возлюбленную статный красавец, и его карие глаза засветились добродушной усмешкой. – А уж Елисавет Петровна вас отблагодарит.
– В долгу не останусь! – Елизавета умоляюще взглянула на Андре. – Взойду на престол – червонцами долг отсыплю. А то и землицей в России: деревнями, крестьянами.
Слова про деньги и особенно про землю д’Акевилю понравились. Даже очень, почему бы и нет, в самом-то деле?
– Возьмите Настеньку с собой, сударь, – твердила Елизавета. – Должницей вашей вечной буду. Крест на том целую.
Она быстро прижала к губам висевший на шее крохотный крестик, и д’Акевиль задумался.
«А если это Фортуна? – промелькнуло у него в голове. – Если я схватил богиню удачи за край плаща? Принцесса Елизавета взойдет на престол, а я стану посланником Французского королевства при русском дворе. А если девица, за которую просит принцесса, окажется приятной особой, сдобной и сладкой, как все русские красавицы, то меня ожидает приятная дорога на родину. Жениться на ней я, конечно, не стану, но под свою опеку возьму. А может, и женюсь, если сладко в дороге будет…»
– Я согласен, ваше высочество, – ответил Андре после недолгих раздумий. – Где же ваша протеже? – Он заинтересованно оглянулся по сторонам, как будто пресловутую Настеньку прятали в соседней комнате.
– В Москве она, – улыбаясь, зачастила Елизавета, – а я вам к ней письмо напишу. Из Москвы и увезете невесту вашу. Алешенька, перо да бумагу принеси мне, ангел… – добавила она, обращаясь к любовнику, и тот сию минуту бросился исполнять ее просьбу.
Дальнейшее произошло так стремительно, что дипломат опомнился только за порогом Смольного дома. Ему всучили записку в мятом, надушенном конверте, затем Елизавета бросилась ему на шею и расцеловала в обе щеки, ее любовник крепко пожал руку, а лекарь-француз развязно потрепал по плечу.
Последняя ставка, сделанная д’Акевилем в русской игре, превратила его из прожигающего жизнь холостяка и ветреника в добродетельного жениха неизвестной русской девицы. Он отправился в Москву за невестой.
В Москве д’Акевиля охватили сомнения. Конечно, ставка была сделана, и еще в Петербурге удалось выправить выездной паспорт для будущей мадам д’Акевиль, но теперь дипломату представлялось совершенно невозможным тащить через границу в качестве багажа незнакомую и, возможно, некрасивую девицу. И даже если бы эта Настенька оказалась charmante и скучную дорогу удалось бы скрасить приятным флиртом, то д’Акевилю вовсе не улыбалось опекать мнимую невесту и в belle douce France.
Однако если бросить на произвол судьбы любимую подругу цесаревны, то последняя сделанная в России ставка сведется на нет.
Стало быть, багаж превратится в камень на шее и придется и в самом деле жениться. А женитьба казалась дипломату самым прискорбным проигрышем…
Часть VБегство Настеньки
Глава перваяЖертвы времен Петровых
Дом Ирины Яковлевны Шубиной произвел на д’Акевиля впечатление то ли лазарета, то ли монастыря. Дом был переполнен жертвами прошлых и нынешних времен, а сама хозяйка – статная женщина в черном, узнав, что француз привез Настеньке письмо от цесаревны, чуть было не выставила его за дверь, но сдержалась и позвала племянницу. Через несколько минут томительного ожидания вместо хорошенькой барышни, которую рассчитывал увидеть дипломат, в гостиной появилось еще одно черное изваяние – только помоложе и поменьше ростом. При мысли, что придется ехать на родину с такой вот постной монахиней, д’Акевиль содрогнулся, но все же отпустил несколько галантных комплиментов по адресу мадемуазель Анастази и протянул письмо цесаревны.
И тут произошла приятная для дипломата метаморфоза – прочитав письмо, Настенька изменилась в лице, рассеялась серая и скорбная дымка, окутавшая ее лик. Изваяние ожило и превратилось в прекрасное существо незнакомой д’Акевилю породы. И при виде этой неведомой доселе красоты что-то дрогнуло в душе Андре: он забыл о проигранной русской игре, о сделанной напоследок ставке, он видел лишь Настеньку и ее внезапно открывшуюся ангельскую ипостась. Теперь ему представлялось невозможным уехать из России без этого превратившегося в нечаянное счастье груза. Д’Акевиль знал, что если Настенька не захочет уехать, то и сам он останется в России и наверняка сгниет где-нибудь в Сибири. Но для д’Акевиля не было больше ни неприятного, ни невозможного.
Дипломат не слышал, что именно гневно и обиженно выговаривала ему Настенька: у него не осталось ни слов, ни оправданий – и опомнился лишь тогда, когда в комнату вкатился какой-то кругленький потрепанный господин, оказавшийся соотечественником и другом его отца. И лишь бессвязные вопли этого господина, назвавшегося Пьером Дювалем, вернули д’Акевилю дар речи.
Из записок Пьера Дюваля:
«То, что произошло с семьей Шубиных за столь короткий срок, не поддается описанию, да я и не берусь описывать. Шубин-старший в могиле, Алеша – на Камчатке, а Настенька поселилась у Ирен и словно постриглась в монахини. Эта мадемуазель, любимица всей семьи, ходит мрачнее тучи и почти не разжимает губ. Теперь они с Ирен так походят друг на друга, что я живу словно в окружении теней: шум жизни замирает за порогом московского дома, где я поселился.
Что и говорить, новая государыня продолжила начатое Петром дело и сокрушила семью Шубиных. Ирен, правда, винит во всем принцессу Елизавету – отнюдь не палача, а всего лишь сестру по несчастью. Но русские находят мистические причины для самых обыкновенных событий. В этой стране суеверия предпочитают философии. Яков Петрович перед смертью чуть было не уничтожил портрет покойного императора – прекрасное произведение искусства, как варвар, набросился на него с ножом. А Ирен думает, что своими поступками ей удастся помешать державной воле, и добивается лишь опалы.
Но я прожил в этой стране столько лет, что и сам поневоле взираю на мир глазами русских. С тех самых пор, как я впервые увидел Ирен в тесном кругу приближенных покойной принцессы Софии, ценности, которыми я жил, были вынесены со сцены, как старые декорации, и заменены другими, более отвечавшими стране, в которой я оказался. Я перестал сопротивляться России и лишь иногда ворчу на нее, как старая служанка на господина, в доме которого она прижилась…
…На днях к нам явился с визитом молодой дипломат Андре д’Акевиль, сын моего былого друга и покровителя. Этот молодой человек приехал в Россию, дабы сделать блистательную дипломатическую карьеру, но карьера его оборвалась, едва начавшись. При вступлении на престол государыни Анны Иоанновны д’Акевиль неосторожно выказал приверженность правам принцессы Елизаветы, после чего получил предписание в недельный срок покинуть страну. К нам он принес горестную весть – оказывается, государыня разгневана на Настеньку и удовлетворится только ее отъездом из России. В противном случае бедную девушку ожидает Сибирь. Д’Акевиль, великодушный молодой человек, предложил вывезти Настеньку во Францию в качестве своей невесты. Мера эта не связывает мадемуазель и ее спасителя никакими обязательствами в отношении друг друга, но позволит Анастасии Яковлевне избежать Сибири.