- Вот с таким, как ты, можно и неврастеником стать, - ядовито заметил Виталий.
- А ему, может, ещё хуже начальник попался.
День прошёл в обычных делах и хлопотах.
К вечеру настроение испортилось окончательно. Во-первых, Светлана сообщила, что приехали какие-то любимые родственники из Воронежа и она прийти не сможет.
…Когда Виталий, наконец, приехал домой, было уже около девяти, вечера. Из столовой доносились голоса. Виталий сразу заметил Степкин плащ на вешалке - синий аэрофлотский плащ. И кстати, не обнаружил пальто отца. Опять на какой-нибудь конференции. Сколько они вечеров не виделись! Хотя чаще всего где-то пропадает вечером сам Виталий! И не где-то, а со Светкой. Или, конечно, на работе.
Он повесил плащ, машинально поправил перед зеркалом галстук, пригладил волосы и направился в столовую.
Толстый, до синевы выбритый Степан в своём форменном щеголеватом кителе при виде Виталия тяжело поднялся и, улыбаясь, широко раскинул короткие руки.
- Ну-у, сколько лет, чертушка! Сколько лет!..
Мама растроганно наблюдала, как они обнимались. Потом сказала:
- Иди мой руки и садись. Голоден, конечно? - И, обращаясь к Степану, добавила: - Теперь перед сном наестся. Если бы вы знали, как это вредно. Чтобы человек сам своими руками разрушал собственное здоровье. Дикарство какое-то!
- Знаем, Елена Георгиевна. Знаем, - раскатисто подхватил Степан. - Но этому мужику здоровья хватит на двоих.
- Ах, мы всегда так говорим до поры до времени. Да! - спохватилась вдруг Елена Георгиевна. - Знаешь, кто тебе звонил? - она сделала загадочную паузу. - Вера Афанасьевна! Ужасно стыдно, но я её просто не узнала, - и горестно всплеснула руками. - Все насчёт ужасного случая с Женей Лучининым. Мне Стёпа уже рассказал.
- Да, старина, ужасного случая, - хмуро и напористо повторил Степан, снова усаживаясь к столу. - Я тебе сейчас доложу все, что мы узнали. Это так нельзя оставить, черт побери.
- Но сначала иди помой руки, - вмешалась Елена Георгиевна.
Потом Степан рассказывал. Первой обо всем узнала Валя Корсакова: у неё, оказывается, тётка живёт в Окладинске.
Лучинин приехал туда с женой всего год назад из Ленинграда. Ему предложили принять завод. Собственно, это только одно название - завод. Просто большие мастерские. С допотопным оборудованием. Там работает сосед этой тётки. Он ей все и рассказал. Женька то ли что-то проворонил, то ли допустил какие-то злоупотребления или даже хищения. Никто толком ничего не знает, всякие разговоры идут. Но ему грозил суд. Вот он и покончил с собой. Милиция констатировала самоубийство.
Степан говорил отрывисто, глухо, еле сдерживая волнение. Про чай он забыл, и тот стыл в стакане. Степан курил одну сигарету за другой и, каждую минуту прерывая себя, обращался к Виталию с гневным вопросом:
- Ты можешь себе это представить?.. У тебя в голове это умещается?.. Ну, ведь чушь, чушь, верно?
Виталий оглушенно молчал. Он всего этого действительно не мог представить. Чтобы Женька Лучинин что-то похитил? Чтобы его судили? Чтобы, наконец, он покончил с собой?! Нет, это действительно чушь! Этого быть не может!
Он так потом и сказал:
- Этого быть не может!
- Но тогда… Что тогда? - насторожённо спросил Степан. - Ведь в живых-то его нет. Это факт.
- Надо выяснить, как все случилось. По нашим каналам.
- Так ведь именно «ваши каналы» и утверждают, что это самоубийство.
Степан не скрывал насмешки.
- Попросим ещё раз разобраться. Повнимательнее.
- Слушай! - вспылил Степан. - Не притворяйся наивным! Они что, по-твоему, сами себе враги?
- Я не притворяюсь. И наивных у нас нет. В конце концов, поедет кто-нибудь из министерства.
- Ты сам должен поехать! Ты знал Женьку! Это твой долг, черт возьми! Товарищеский, человеческий, гражданский, какой хочешь!
Елена Георгиевна нервно вязала, время от времени с тревогой поглядывая на сына. Внезапно она отложила вязанье, двумя руками поправила пышные белокурые волосы с еле заметкой сединой и строго, как, вероятно, говорила со своими пациентами, сказала:
- Стёпа прав, Витик. Это тебе и папа скажет.
- Меня никто не пошлёт, - буркнул Виталий.
- Пошлёт! - запальчиво возразил Степан и энергично взмахнул рукой. - Мы твоему министру письмо написали, если хочешь знать! Всем бывшим классом! И не мы одни! Из Окладинска, говорят, тоже писали. И откуда-то ещё. Не верят люди! Многие не верят!
- Найдут неопытней, кого послать.
- А мы просим тебя. - Степан вскочил со стула, сопя прошёлся по комнате и остановился перед Виталием. - Пусть пошлют ещё кого-нибудь. Но и ты должен поехать. Обязательно! Именно ты! - он ткнул Виталия в плечо толстым пальцем.
В соседней комнате зазвонил телефон. Елена Георгиевна поспешно поднялась со своею места.
Друзья, прислушиваясь, на минуту умолкли.
- Вера Афанасьевна, - первым догадался Степан. - Иди, иди…
Виталий со вздохом отодвинулся от стола и направился к двери.
Мать передала ему трубку.
- Слушаю вас, Вера Афанасьевна, - немного смущаясь по давней привычке, сказал Виталий.
- Во-первых, здравствуй, Виталий.
- Здравствуйте…
- Во-вторых, - голос Веры Афанасьевны звучал так же, как и раньше, звонко и строго, словно и не прошло с тех пор больше десяти лет. - Во-вторых, я надеюсь, Кракович тебе все уже рассказал.
- Да, да…
- Так вот. У меня есть письма Лучинина. Последнее - из Окладинска, получила с полгода назад. Я тебе его передам. Не знаю, пригодится ли оно. Сам посмотришь. И, пожалуйста, не торопись с выводами. Это с тобой бывало.
- Бывало, Вера Афанасьевна, - улыбнулся Виталий. - Что бывало, то бывало. Вы даже отметки мне за это снижали.
- Вот именно. Надеюсь, ты этот недостаток преодолел. Завтра зайди в школу, я письмо с собой захвачу. Так ты поедешь?
- Если договорюсь с начальством…
- Пожалуйста, не откладывай.
- Ну что вы, Вера Афанасьевна!
Виталий и сам не мог сказать, когда в нем вдруг появилась эти решимость. Ему казалось, что он с самого начала уже знал, что в Окладинск поедет непременно, и сомнения его, и спор со Степаном к этому не имели ровно никакого отношения - всего лишь некая инерция прежнего состояния, прежних его забот и дел. Ну как же можно не поехать, раз такое случилось, да ещё столько, людей требуют этого! Втайне Виталий был даже польщён таким безоговорочным доверием к нему, уверенностью, что именно он разберётся во всем, как надо.
Виталий и Откаленко молча прошли длинным коридором в свою комнату, и, только когда уселись за столы, Откаленко сказал:
- Что-то старик задумал, помяни моё слово.
В залитой солнцем комнате было душно, об оконное стекло бились с жужжанием мухи.
Виталий откинулся на спинку стула, далеко вытянув ноги, так что узконосые, до блеска начищенные туфли и яркие носки на резиночке вылезли по другую сторону стола. Жмурясь от солнца, он спросил сердито:
- Как думаешь, выгорит дело?
Роясь в пухлой папке с бумагами, Откаленко насмешливо ответил:
- Можешь звонить Светке и назначать на вечер свидание. Так тебя старик и отпустил.
- Похоже на то, - вздохнул Виталий.
Но тут Игорь оторвался от бумаг и заинтересованно спросил:
- Ты про письмо говорил. Это которое у учительницы взял?
- Ага.
- Дай прочесть.
Виталий вытащил из внутреннего кармана пиджака надорванный конверт и перебросил его Откаленко. Конверт точно спланировал прямо ему в руки.
- Тебе в цирке выступать, - усмехнулся Игорь.
- Давно переманивают…
Игорь вытянул из конверта вчетверо сложенное письмо и углубился в чтение.
Виталий, все так же жмурясь, лениво достал трубку, набил её табаком, чиркнул спичкой и не торопясь затянулся, потом подбросил коробок в руке и опустил в карман. Все это время он исподтишка наблюдал за другом.
По мере того как Игорь читал, смуглое лицо его все больше хмурилось, тяжёлый подбородок выдвинулся вперёд.
Лист бумаги был исписан торопливо, строчки шли косо и неровно, к концу то густея, то, наоборот, обрываясь раньше времени. Лучинин писал:
«Дорогая Вера Афанасьевна!
Каюсь, грешен. Давно следовало написать Вам. Извинить меня могут только чрезвычайные события. И они произошли. Я уже не в Ленинграде. Я о нем только вспоминаю теперь по ночам как о близком человеке. Эдакий седой красавец, умница, интеллигент, театрал и учёный - вот каким он мне кажется издали. А сейчас к живу у славного рабочего парня, если уж продолжать такое сравнение. Шапка набекрень, ворот расстегнут, на ногах валенки, руки в масле и ссадинах. Словом, небольшой, заваленный снегом, пронизанный всеми ветрами Окладинск. Слыхали о таком?
Приехал я сюда директорствовать. Дали заводик. Интересно - страсть! Продукция, между прочим, важная - электроды для промышленности. Но технология никуда. Помудрили мы тут с полгода и, кажется, кое-что вышло. Электродики пошли на уровне мировых стандартов. Не хуже, чем в Америке и Швеции.
Далось, конечно, нелегко. Потрепал нервы себе и другим. Особенно себе. Всяко бывало. И ссор хватало. Характер у меня, как вы знаете, тоже не сахар. Кое-кому не нравится. И потом всего не хватает - то одного, то другого. «Доставалой» стал, «коммерсантом». И конечно, кое-кто норовит тяпнуть за икры. Горько бывает.
И на душе неспокойно. Черт её знает, эту душу, чего ей надо? С Ольгой живём, между прочим, мирно. Она учительствует. Только ей до Вас - ой-ой!.. Нет, сложная это штука - душа. Как с ней атеисту поступать?
Ну да ладно. Не к лицу мне Вам плакаться. Ещё влепите тройку за поведение. А у меня и так…
Как Вы, Вера Афанасьевна, как здоровье? Ребят наших охота повидать - страсть! Привет им всем, кого увидите.
С низким поклоном
Ваш (да и всем) «трудный»
Е. Лучинин».
Виталий заметил, что Откаленко уже кончил читать и о чем-то думает, не отрывая глаз от письма. Он некоторое время наблюдал за ним, по-прежнему развалясь на стуле и вытянув вперёд свои длинные ноги, потом, не утерпев, спросил: