- Вот какая картина, голубчик, - прогремел Очаков; хлопая Виталия по плечу громадной, шершавой от спирта ладонью. - Видал-миндал? Притащишь этот предмет - определю. Он вот какой должен быть, гляди. Дай листок, - обратился Очаков к кому-то из своих.
У Виталия с непривычки заложило в ушах от его оглушительного баса.
- А я, голубчик, этого парня знал, - продолжал греметь, Очаков. - Ого! Орёл был! И тут, голубчик, убийство.
Совершенно оглушённый, Виталий вернулся в горотдел и поднялся по лестнице в кабинет Томилина. Там он: наконец пришёл в себя и протянул акт Игорю.
- Ну, профессор… - выдохнул он. - Это же… - и, не находя, слов, он только в восхищении развёл, руками.
Анашина допрашивали только на следующий день. За это время. Виталий ещё дважды побывал у профессора Очакова.
Допрос вели вместе Виталий и следователь прокуратуры Савельев, ему и предстояло потом заканчивать дело.
- Ну, Егор, - сказал Виталий холодно и строго, даже как-то безжизненно, столько сил ему стоило намертво зажать все свои чувства, - слушай меня внимательно и спасай все, что ещё можно спасти в твоей судьбе.
И, видно, в голосе его было что-то такое, отчего разом сдуло наглую ухмылку, с какой Анашин вошёл в кабинет. И он неуверенно произнёс:
- Что ж, начальник, выкладывай. Только дай сперва закурить.
Виталий придвинул к нему сигареты.
- Теперь выкладывать будешь ты, все до конца, - предупредил он. - И помни: суд учитывает чистосердечное признание. Сейчас для тебя это очень важно.
- Знаем, знаем, - пробормотал Анашин, жадно затягиваясь. - Учёные…
- Ну тогда отвечай на первый вопрос: ты был знаком с Евгением Петровичем Лучининым?
- Не помню такого.
- Не помнишь? Вот показания Пелагеи Федоровны. Ты с ним два раза приезжал к ним. Хватит?
- Хватит. Был знаком.
- Так. Кто тебя познакомил?
- Не помню.
- Опять не помнишь? Хорошо. Вот показания Носова. Будешь читать?
- Буду, а как же.
Анашин медленно прочёл протокол допроса.
- Вспомнил. Он познакомил. Любил тот рыбачить.
- Так и пишу. Только твои «не помню» пропускаю, не выгодно это тебе, Егор, - предупредил Виталий и задал новый вопрос: - С лодки рыбачили вдвоём?
- Не помню, - упрямо повторил Анашин, закуривая новую сигарету.
- Вот показания Антона. Будешь читать?
- Буду, - и через минуту добавил: - С лодки. Вдвоём.
Виталий пристально посмотрел на Анашина.
- Что ж, Егор, так каждый шаг тебе и доказывать? Сам ничего признавать не будешь?
- Не буду. Так и доказывай.
- Гляди. Тебе решать, конечно. Только предупреждаю: на основе одних твоих личных признаний суд тебя никогда не осудит. Нужны факты, улики. Но если они имеются, тогда твои признания нужны больше тебе самому, чем суду. Ты меня понимаешь?
- Учёный… - зло пробормотал Анашин, не поднимая головы и продолжая жадно курить.
- Хорошо. В пятницу двенадцатого июля, когда тебя видели с Лучининым, ты днём взял лодку у Антона?
- Не помню. Давно было, - нервно усмехнулся Анашин.
- Вот показания Антона. Вот Пелагеи Федоровны. Хватит?
- Ну, может, и брал. Что с того?
- Значит, брал. И куда поплыл?
- Не помню.
- Так…
Виталий сам не понимал, откуда у него берётся это дьявольское терпение.
- Ты поплыл в город, Егор. И привязал лодку под мостом цепью. Следы от этой цепи остались. Вот акт экспертизы. И Тебя в тот день видели на лодке возле моста. Недалеко купались люди. Ты их мог заметить. Они приехали на белом «Москвиче». И они подплывали к мосту. Вспомнил теперь?
- H-нe помню…
Анашин, прищурившись от дыма, со злобой, пристально посмотрел снизу вверх на Виталия. Его начинало трясти от нараставшего напряжения.
- Это уже неважно, - ответил Виталий, встречаясь с ним взглядом. - Вспомнишь потом.
Анашин, не выдержав, первым отвёл глаза.
- Вечером, - продолжал Виталий, - ты встретился с Лучининым. И вы пошли к реке…
- Не пошли! - крикнул, выпрямляясь, Анашин.
- Глупо отрицать. Вас же видели. Ты помнишь ту девушку?
- А я!.. Ничего не знаю!.. Понял?! И катись ты!..
Анашин весь напрягся, подался вперёд, схватившись побелевшими пальцами за край стола, словно готовясь прыгнуть на Виталия. Его трясло от ненависти. И тут Виталий не выдержал.
- Что?! - крикнул он. - Хочешь кинуться?! Хочешь ударить?! Как Лучинина?! Вот этим?!
Он рывком выдвинул ящик и швырнул на стол перед Анашиным тускло блестевший кастет.
Анашин отпрянул в сторону, опрокидывая стул. Глаза его расширились.
- На твоей куртке кровь, понял?! - отчеканил Виталий. - В лодке тоже. Это не твоя кровь. И не Антона. Это кровь Лучинина…
На Анашина было страшно смотреть. Лицо его посерело. Он снова подался вперёд и, кажется, действительно сейчас готов был броситься на Виталия. Его трясло так, что слышно было, как стучат зубы, тупым мелким стуком, словно быстро дробя что-то.
- Назад, Анашин! - вскакивая, крикнул Савельев.
В этот момент в кабинет вошёл Раскатов. Появление нового человека неожиданно подействовало на Анашина. Словно вдруг лопнула какая-то перетянутая струна в нем, какой-то главный нерв.
Он упал на стул, запрокинув назад голову, и казалось, острый его кадык пропорет кожу на горле. Глядя в потолок и словно видя там что-то, Анашин с усилием выкрикнул:
- Не хотел!.. Не хотел!.. Я пугнуть… хотел! Вот и вдарил!.. вдарил… - повторил он упавшим голосом.
Перед его взором внезапно проступила столько раз-снившаяся ему по ночам страшная минута на мосту, над чёрной водой, когда высокий, в плаще, Лучинин гневно бросил ему: «Ты, парень, видно, много худого сделал. Подумай, хорошо подумай. Зверем ты, кажется, ещё не стал». Но Егор уже готов был на все, он помнил слова Васьки: «Закопает он нас с тобой когда-нибудь. Он много чего про нас знает». И в тот вечер, на мосту, во тьме, Егор нащупал в кармане кастет. И крикнул: «Врёшь! Говори, чего знаешь! Говори, Ну!..» И ещё: «Бери к себе на завод, а то…» Вот тогда Лучинин и ударил Егора по роже. И сам отвернулся. Он не в себе был. Это потом Егор понял. А в ту минуту он кинулся на Лучинина. Сзади… А потом в лодку стащил и на середине реки вывалил.
Раскатов открыл дверь в коридор, где стояли встревоженные криками Анашина милиционеры конвоя.
- Увести - властно приказал он.
Виталий молча приблизился к столу, взял в руки кастет и долго смотрел на острые выступы на нем и до блеска отполированные изнутри кольца.
- Самоделка, - сказал, подходя, Савельев.
Виталий не слышал.
На следующее утро Раскатов сказал Игорю:
- Значит, так. Звонил Коршунов.
- Из Москвы?
- Нет, милый. Из Ташкента. Сказал, чтобы немедленно выезжали. Вот так.
- В Ташкент? - ахнул Виталий, чувствуя, как забилось сердце.
- Да нет, в Москву.
- А почему немедленно?
- Сказал: «Дело есть».
- Интересно… - протянул Игорь. - Значит, вылетаем сегодня.
- Точно, - согласился Раскатов и посмотрел на Томилина.
- Самолёт через час двадцать, - сказал тот. - Билеты заказаны.
- А Коршунов в Ташкенте, - сказал Виталий, ни к кому не обращаясь.
И никто ему не ответил. Слова повисли в воздухе, как непонятный и тревожный аккорд.
- Ну, все, Викентий Петрович, - сказал Игорь, - Командировка наша закончена.
Раскатов шумно вздохнул, провёл ладонью по ёжику седых волос, потом твёрдо и громко произнёс:
- Сам вижу, что все. Убийца найден, изобличён, чего же ещё.
Виталий досадливо покачал головой.
- Нет. В этом деле есть ещё кое-что не менее важное. И не только для нас, но и для многих других.
Раскатов поднял одну бровь.
- Это как понимать?
- А так, - запальчиво ответил Виталий, - Никогда бы Женька не встретился с Анашиным, никогда бы не ездил с ним, если бы душа у него была на месте. Вот что! Вы подумайте! Один негодяй - один! - а сколько он сумел причинить бед!
- Выходит, урок надо извлечь, так, что ли? - усмехнулся Раскатов.
- Вот именно, - убеждённо ответил Виталий и принялся раскуривать свою трубку, потом поднял голову и добавил: - Урок на всю жизнь.
1968-1969 г.г.
ЧАС НОЧИ
Глава I
ВСТРЕЧИ
В этот сумеречный предвечерний час в ресторане было пусто. Обедавшие уже ушли - то были люди деловые, озабоченные, евшие торопливо, на скорую руку, редко заказывавшие даже водку, не говоря уже о коньяке и шампанском, и обходившиеся чаще всего без десерта. В течение двух-трёх часов они быстро сменяли друг друга, а потом разом исчезли, оставив после себя лишь груды тарелок с недоеденными порциями, сухие бокалы, по положению выставленные возле их приборов, и некую атмосферу спешки и нервозности. А вот ужинающие ещё не пришли - те, которые сидят долго, не спеша, со вкусом отдыхая, веселясь и флиртуя, которым можно подать крупные счета, половину которых, а то и больше обычно составляют напитки. В высоком, ярко освещённом зале будет стоять неутихающий гомон, всплески смеха, весёлые выкрики и реветь, покрывая всё это, оркестр. Это самое горячее, самое напряжённое время для официантов и кухни и самое выгодное, конечно, самое прибыльное для плана и вообще.
Но сейчас было прохладно и пусто в огромном сумрачном зале с лепными украшениями на стенах, с роскошными пригашенными хрустальными люстрами, сонными, тяжёлыми гроздьями свисавшими с высокого потолка, с длинными рядами белоснежных столиков в окружении красных кресел. Огромные стрельчатые окна в сложных переплётах рам ещё не были затянуты тяжёлыми шторами из синего набивного бархата, и только лёгкие шёлковые занавесочки укрывали зал от любопытных взглядов прохожих. Окна эти выходили на суетливую, довольно широкую улицу, застроенную невысокими, четырёх- и пятиэтажными домами постройки большей частью начала века, с пилястрами, затейливыми балкончиками, полуколоннами и портиками, - любимейшая купеческая архитектура средней полосы России. И ресторан был под стать этим домам: здесь, наверное, когда-то кутили ещё их обитатели.