Но тем не менее это была улыбка симпатичного и искреннего человека.
— Рад снова видеть вас, Гарри. — Он обнял Фокса.
— Я тоже рад, Лайам.
Девлин посмотрел мимо него на автомобиль и сидящего за рулем Уайта.
— С вами кто-нибудь еще приехал?
— Только мой шофер.
Он спустился с крыльца, подошел к машине и заглянул внутрь.
— Добрый вечер, мистер Девлин, — произнес Билли.
Девлин повернулся и, не говоря ни слова, возвратился к Фоксу.
— Так вот кто ваш шофер, Гарри? Он может завезти только в одно место — в преисподнюю.
— Фергюсон уже звонил?
— Да, но об этом после. Входите.
Внутри дом был оформлен тоже в викторианском стиле. В зале обои от Уильяма Морриса и панели красного дерева. На стенах несколько ночных пейзажей художника викторианской эпохи Эткинсона Гримшо. Фокс с удивлением рассматривал их, когда снимал плащ и протягивал его Девлину.
— Странно видеть здесь эти картины, Лайам. Ведь Гримшо — стопроцентный англичанин из Йоркшира.
— Не его в том вина, Гарри. Главное, он был художник милостью божьей.
— Да, его вещи недешево стоят, — заметил Фокс, знавший, что на аукционе даже самое незначительное произведение Гримшо оценивалось тысяч в десять.
— Не мне об этом судить, — ответил Девлин.
Он отворил дверь и ввел гостя в гостиную, так же, как и зал, выдержанную в викторианском стиле: стены, обитые зеленым с золотом шелком, снова картины Гримшо и яркий огонь камина оригинальной работы Уильяма Ленгли.
Человек, стоявший перед камином, был священником в темной сутане. Он обернулся, чтобы поприветствовать Фокса. Ростом не выше Девлина, волосы аккуратно зачесаны за уши. Выглядел он довольно импозантно, особенно благодаря своей приветливой улыбке. Были в нем какой-то порыв, какая-то энергия, тронувшие Фокса. Довольно редко люди вызывали у него столь неограниченную инстинктивную симпатию.
— «Ну что ж, теперь у нас два Гарри», — продекламировал Девлин строфу из Шекспира. — Капитан Гарри Фокс, позвольте представить вам отца Гарри Кассена.
Кассен мягко пожал протянутую руку.
— Рад познакомиться с вами, капитан Фокс. После вашего звонка Лайам рассказал мне о вас.
Девлин указал на шахматный столик перед собой.
— Для меня был хорош любой повод, чтобы избежать разгрома.
— Вы, как всегда, порядком преувеличиваете, — заметил Кассен. — Однако мне пора идти, а вас оставляю с вашими заботами.
У священника был приятный и глубокий голос, в его ирландском слышался американский акцент.
— Нет, вы только послушайте, Фокс. — С этими словами Девлин достал из буфета три бокала и бутылку «Бушмиллс». — Присядь, Гарри. От стаканчика перед сном тебе хуже не станет. — И, обращаясь к Фоксу, добавил: — Мне еще не встречался человек, который бы ходил столько же, сколько ваш святой отец.
— Хорошо, хорошо, Лайам, сдаюсь, — произнес Кассен. — Еще есть пятнадцать минут, а потом мне и впрямь нужно уходить. Ты же знаешь, что по вечерам я заглядываю в наш хоспис, а там сейчас Дэни Малоун, и неизвестно, застану ли я его завтра утром в живых.
— Давай выпьем за него. Ведь это всем нам предстоит, — предложил Девлин.
— Хоспис, вы говорите? — спросил Фокс.
— Тут рядом монастырь Святого Сердца. А милосердные сестры уже несколько лет содержат при нем клинику для умирающих.
— И вы там работаете?
— Да, администратором и духовным наставником. Говорят, будто монахини настолько чужды всего мирского, что не могут справиться с бухгалтерией. Полная чушь! Сестра Анна-Мария, которая заправляет всем, знает расходы хосписа вплоть до последнего пенни. А так как община здесь небольшая и у священника нет куратора, то я иногда помогаю ему.
— Кроме того, Гарри три дня в неделю работает в отделе печати католического секретариата в Дублине, — вставил Девлин. — А еще руководит местным молодежным клубом и театром с его девяносто тремя юными артистками, с которыми сыграл пять очень посредственных спектаклей.
Кассен рассмеялся.
— Угадайте, чья была постановка. В следующий раз мы попробуем «Вестсайдскую историю». Лайам считает, что мы слишком высоко хватили, но я предпочитаю серьезные испытания путям наименьшего сопротивления.
Он выпил «Бушмиллс». Фокс поинтересовался:
— Позвольте спросить, святой отец, вы — американец или ирландец? Я что-то не пойму.
— А он и сам точно не знает, — смеясь, ответил Девлин.
— Моя мать была американкой ирландского происхождения. В поисках своих исторических корней она вернулась в Коннахт в 1939 году. Но кроме меня никого здесь не нашла.
— А ваш отец?
— Отца я вообще не знал. Фамилия моей матери Кассен, и она исповедовала протестантство. Некоторые из Кассенов еще живут в Коннахте, они потомки бойцов Кромвеля. В этой части страны Кассены часто называют себя Паттерсонами; это неправильный перевод ирландского слова «кассен» — «тропа».
— Короче говоря, он сам не знает, кто он такой, — повторил Девлин.
— Ну, это как посмотреть, — улыбнулся Кассен. — После войны, в 1946 году, моя мать вернулась в Штаты. Через год она умерла от гриппа, и меня взял к себе единственный родственник, старый двоюродный дядя, у которого была ферма в канадской провинции Онтарио. Прекрасный человек и истовый католик. Под его влиянием и я стал католиком.
— Вот тут-то судьба и свела нас, — Девлин поднял свой бокал.
Фокс недоумевающе посмотрел на него. Кассен пояснил:
— Семинар, в который я был принят, назывался «День всех святых» и располагался в Рейн Лэндинге неподалеку от Бостона. А Лайам преподавал там английский.
— Да, проблем у меня с ним было предостаточно, — вспомнил Девлин. — Его ум острый как бритва. Каждый раз он выставлял меня дураком, когда я на лекциях неверно цитировал Элиота.
— Затем я — работал в двух общинах в Бостоне и позднее еще в одной в Нью-Йорке, — продолжал Кассен, — но не терял надежды однажды вернуться в Ирландию. В 1968 году я был наконец переведен в Белфаст, в церковь на Феллс-роуд.
— Которую уже через год сожгла дотла протестантская толпа, — вставил Девлин.
— Тогда я попытался спасти общину от распада и продолжил службу в спортивном зале одной из школ, — сказал Кассен.
Фокс взглянул на Девлина.
— В то время как вы носились по Белфасту и подбрасывали бревна в огонь?
— Милостивый Господь да простит мне это, — смиренно произнес Девлин. — Потому что сам себе я этого простить не могу.
Кассен поставил перед собой пустой бокал.
— Ну, а теперь я все-таки должен покинуть вас. Было приятно познакомиться с вами, капитан Фокс.
Он протянул руку. Фокс пожал ее, после чего Кассен встал и направился к двери террасы. За стеной сада вздымался монастырь Кассен прошел по газону, открыл калитку и скрылся.
— Удивительный человек, — заметил Фокс, когда Девлин закрыл дверь.
— Можно сказать и так. — Девлин обернулся. Улыбка исчезла с его лица. — Ну хорошо, Гарри. Фергюсон как всегда напускает много таинственности. Так что объясните, пожалуйста, внятно, в чем дело…
В хосписе царила полная тишина. Он был устроен совершенно не так, как обычная больница, и пациент здесь мог выбирать между одиночеством и близостью к соседу по палате. Над столом склонилась сиделка, и ночник был единственным источником света в коридоре. Она не слышала шагов Кассена, вдруг возникшего из темноты рядом с ней.
— Как себя чувствует Малоун?
— Без изменений, святой отец. У него лишь незначительные боли. С помощью лекарств нам удалось стабилизировать состояние.
— Он в ясном уме?
— Периодически.
— Я пойду к нему.
Кровать Дэни Малоуна, отделенная от других шкафами и книжными полками, стояла наискосок к окну, за которым виднелись деревня и черное ночное небо над ней. Свет ночника резкими линиями теней очерчивал лик умирающего, еще нестарого, лет сорока мужчины с преждевременно поседевшими волосами и лицом, под которым ясно угадывались очертания черепа. На туго натянутой коже буквально читались следы страданий, переносимых этим человеком из-за рака — той самой болезни, которая медленно, но верно переносила его из этой жизни в иную.
Когда Кассен присел рядом, Малоун открыл глаза. В его взгляде, поначалу совершенно пустом, понемногу просыпалось сознание.
— Я уж было подумал, что вы больше не придете, святой отец!..
— Но ведь я же обещал. Пришлось, правда, принять стаканчик перед сном у Лайама Девлина, поэтому припоздал.
— Один перед сном — это полезно, святой отец. Лайам ведь был настоящим борцом за наше дело. Никто больше него не сделал для Ирландии.
— А вы, Дэни? — Кассен пересел на край кровати. — Ведь никого во всем Движении не было смелее вас.
— Но скольких людей я при этом убил. И зачем? Однажды Дэниел О'Коннел сказал в своей речи, что свобода Ирландии вещь праведная, но не стоящая даже и одной человеческой жизни. Тогда я был молодым и оспаривал это. Теперь же, на смертном одре, мне кажется, я понимаю, что он имел в виду.
Он скривился от боли и посмотрел на Кассена.
— Не могли бы мы поговорить об этом, святой отец? Мне кажется, так мне легче будет собраться с мыслями.
— Хорошо, но только недолго, вам необходимо поспать, — улыбнувшись, согласился Кассен. — Умение служить есть одна из важнейших добродетелей священника, Дэни.
Малоун попытался улыбнуться.
— Да, конечно. Так на чем мы остановились? Ах, я рассказывал вам о подготовке серии взрывов в центральной Англии и в Лондоне в 1972 году.
— Вы говорили, что газеты дали вам кличку «Лиса», — напомнил Кассен, — из-за того, что вам, казалось, ничто не могло помешать беспрепятственно появляться то в Англии, то в Ирландии. Арестованы были все, кроме вас. Как же это получилось?
— Все очень просто, святой отец. Самый страшный бич нашей страны — предательство, а второй — головотяпство самой ИРА. Люди, головы которых напичканы революционной идеологией, могут произносить великолепные речи, но очень часто им недостает разумного подхода к тому, что они делают. Поэтому я предпочитал держаться профессионалов.