Теперь же Мошиньо совсем опустился, и повсюду за собой влачит он свою неизлечимую страсть к алкоголю и больную ногу. Нередко дети бегут за ним вслед и улюлюкают. Он пытается отогнать их, а если они не отстают, принимается хныкать, вызывая этим насмешки. «Откуда им знать, кто я. Эй, послушайте, я ведь лицей окончил!»
Доктор Сезар приветливо прощается с ними и уходит. Они же направляются в переулок, где живет ньо Жоазиньо, и стучатся в дверь жалкой лачуги, залатанной жестью.
И вот перед ними тесная комнатушка. Низкий потолок, грязные стены, изъеденный жучком пол, небольшой стол в углу и скамейки вдоль стен. На них сидят солдаты. Тусклый свет керосиновой лампы, полумрак, воздух спертый, тяжелый запах потных тел. Четыре обнаженные девушки стоят парами друг против друга. Упершись руками в бока, они раскачиваются из стороны в сторону, повторяя полные грации движения под пылкие слова коладейры. Девушки восклицают: «Кола! Эй, кола!» Постепенно они входят в азарт, и танец, поначалу походивший на ритуальный, оживляется, становится современным, энергичным. Ах, как выразительны движения девушек! Ах, как сладок грог с Санту-Антана — за него платят солдаты. Ритм все учащается, и девушки в исступлении, словно объятые безумием, извиваются, то сгибаясь, то выпрямляясь, их темные тела блестят от пота…
И тут Шико заметил сидящую в другом углу комнаты Ниту Мендонсу, свою знакомую из толпы беженцев с Сан-Николау. Он сразу узнал ее и почему-то почувствовал себя несчастным. Сказал об этом Мандуке, и тот, не отдавая себе отчета, решил вдруг прекратить шумное веселье. «Разве это прилично, чтоб девушки с его острова вытворяли такое? Неужели у них не осталось ни капельки стыда?» Шико его возмущение показалось нелепым. Девушкам приходится зарабатывать себе на жизнь, и чего Мандука взбеленился, точно с цепи сорвался? Шико кивнул Ните. Та уже узнала матроса с парусника.
— Привет! Как поживает «Покоритель моря»? — засмеялась девушка, лукаво поглядывая на Шико.
— Так, значит, и ты занимаешься тем же?
— А что мне остается? Такова уж, видно, моя судьба.
Заметив, что девушка одета, Шико Афонсо спросил:
— А ты разве не танцуешь?
— Нет. Тело женщины свято.
Один из солдат не спускает с них настороженных глаз.
— Этот вояка имеет на меня виды, — говорит Нита.
Разглядывая ее, Шико Афонсо поражается, как она пополнела и похорошела. Нита слегка подкрасилась, и в ней нет ничего от прежней, изможденной беженки с Сан-Николау.
— Не зевай, пользуйся случаем, милая. Ты имеешь успех.
— Ну, успех тут имеют только военные.
— Так не теряйся же, у нас их полным-полно.
— Постараюсь. Только мне советуют ехать на Сан-Томе.
— Опять вместе с голодающими?
— Да. Говорят, их переправляют туда чуть ли не каждый день.
К ним подходит Мандука. Остальные ребята уже ушли.
— Оставь девушку в покое, Шико. Идем отсюда.
Но Шико Афонсо не двигается с места.
— Значит, ты собралась на Сан-Томе?
— А что мне остается, подумай сам. Солдаты на Сан-Висенти платят гроши. Только на англичанах и можно хорошо заработать, но здесь их мало, и что в них проку. А на Сан-Томе ангольцы просто с ума сходят по креолкам. И мне не придется еще работать, раз там много денежных людей. Скоплю немного деньжат и тогда открою пивную на Сан-Висенти, тут ведь моя родина.
— Да у тебя, как я погляжу, губа не дура.
— Я по горло сыта всем этим. Надоела такая жизнь. Хочу, чтоб у меня был муж. А эти солдаты так осточертели, что и передать не могу.
— Шико, да оторвись ты наконец от своей красотки! Ведь уже ночь на дворе.
— Возвращайся один. Я хочу побыть с тобой, — шепчет ему на ухо Нита и, засмеявшись, показывает в улыбке красивые зубы.
Шико и Мандука уходят. В лачуге остаются только солдаты.
И опять идут ребята по улицам города, пьянея от грез «о далеких странствиях. Бунтует их мятежная, удалая юность, растрачиваемая впустую.
Как знать, не будет ли и она такой же бесплодной, как эта выжженная земля на склонах гор?
26
А теперь заглянем-ка в центральную часть города в тот же вечер и час. К примеру, в клуб, «Гремио». В «Гремио» постоянно полно народу. Тут собралась местная элита, завсегдатаи-офицеры, их жены и случайные посетители. Они развлекаются игрой в бридж, пьют виски или джин с тоником, курят, острят или флиртуют.
Вот группа, среди которой и Фонсека Морайс, встревожена болезнью старого Себастьяна Куньи. Себастьян Кунья — это глава одного из самых процветающих торговых домов на Сан-Висенти. Его накопленное в течение долгих лет богатство составляют земли, прочая недвижимость и деньги в банке. А также торговый дом.
Человек этот вышел из низов. И не скрывает этого. Начал он свою карьеру с мальчика на посылках, ловил в порту клиентов — моряков и солдат — для публичных домов. Грузил уголь, был приказчиком в лавке, перепродавал контрабандные товары. Жил впроголодь. А во время войны 1914 года ловко провернул рискованнейшую аферу с древесиной, которую заполучил себе в собственность в результате бог весть каких хитроумных махинаций. Вот тогда-то он и пошел в гору. Карабкался все выше и выше и наконец основал собственную фирму. Теперь он почетный член клуба «Гремио», входит в правление Зеленомысского соляного общества. Даже ничтожное образование — Себастьян Кунья с грехом пополам умел читать и писать — не помешало ему играть главную роль в комиссиях по проведению важных государственных мероприятий. Одних восхищали его деловая хватка, монашески строгий уклад жизни и ставшая его второй натурой страсть к экономии. Другие, напротив, осуждали его за жадность, за то, что он платил служащим мизерное жалованье. И не прощали ему спекуляций на бирже и ростовщичества. Особенное возмущение у всех вызывало то, что в такой страшный голод его амбары стояли полным-полны продуктов, он продавал их по бешеным ценам и наотрез отказывал в кредите тем, кто не мог купить за наличные. Поэтому бедняки дружно ненавидели Кунью. Не могли простить ему жестокости. Разумеется, не у одного Себастьяна Куньи склады ломились от съестных припасов. Но гнев народа был обращен в первую очередь против него. Против него и Армандиньо Невеса. Потому что Кан и Зека д’Алмейда вели дела иначе: больше платили своим служащим, проявляли порой снисхождение.
Когда Фонсека Морайс вошел в клуб «Гремио», его» друзья говорили о болезни Себастьяна Куньи. Потом пошли навестить старика. Возвращаясь от больного, они встретили на улице Жуку Флоренсио. Поздоровались. Доктор Сезар приветствовал его тоже, и Жука, расплывшись в подобострастной улыбке, всем своим видом показывал, что не держит зла и вовсе забыл, как тот поносил его когда-то.
Старику и в самом деле было плохо, но не настолько, как говорили. Доктор Сезар, обычно настроенный воинственно — порой его будто кто за язык тянул, чтобы позлословить, — не скрывал восхищения. Старик произвел на него сильное впечатление. Приподнявшись на постели, он вспоминал случаи из своей богатой событиями жизни, жестикулировал, в нем чувствовалась железная воля и стойкость духа. И хотя ему и перевалило уже за семьдесят, энергии этого человека могли бы позавидовать молодые.
Восхищение доктора Сезара прямо-таки обрадовало Жуку Флоренсио. Он почувствовал внезапную симпатию» к Сезару и, шагая рядом, порывался взять его под руку. Ведь нельзя же враждовать вечно. Было время, когда он просто не мог выносить Сезара, боялся его. А вот сегодня Жуке приятно его общество, и теперь их почти ничто не разделяет.
А когда все приятели пошли по домам, каждый своей дорогой, и доктор Сезар на прощание пожал ему руку, как обычно, дружески и непринужденно, Жука был вне себя от счастья. Однако на душе у него было неспокойно. Охваченный противоречивыми чувствами, в полном одиночестве блуждал он по улицам и думал. После долгих колебаний Жука постучал, несмотря на поздний час, в двери дома доктора Майи.
— Я долго думал о разговоре, что был у нас с вами на днях — о докторе Сезаре Монтейро, — и пришел к выводу, что немного погорячился. Возможно, его слова, бросающие тень на политику нашего правительства, были просто необдуманными.
Доктор Майя посмотрел на него с недоумением. Что он имеет в виду? Преданность Жуки можно было сравнить разве что с его наивностью или осторожностью. Майя разглядывал своего осведомителя через очки с толстыми стеклами — они искажали лицо, делая его чудовищно безобразным. Жуке стало ясно, что надо объяснить подробнее: он просто неправильно истолковал слова Сезара. Доктор Майя, немногословный по складу характера, упорно хранил молчание и холодно смотрел на него, словно требуя: «Ну, выкладывай откровенно, что-то я тебя не совсем понимаю».
— Видите ли, доктор Сезар человек нервный, это всем известно, и часто говорит то, чего сам, в сущности, и не думает.
Доктор Майя попытался скрыть охватившую его досаду. Но все же резким тоном спросил:
— Так как же, сказал он или не сказал то, о чем вы, мой друг, в прошлый раз здесь поведали?
У Жуки не хватило мужества опровергнуть свои же собственные слова, ведь это могло бросить тень на него самого.
— Но ведь вы же знаете, сеньор доктор Майя, нет на свете человека, который бы объективно смотрел на вещи, все мы жертвы своего настроения. И, признаюсь, я, быть может, обрисовал вам портрет доктора Сезара одной черной краской. В данный момент я весьма об этом сожалею.
Майе захотелось выругать его как следует. Нет, подумать только, каков наглец, черт бы его побрал. Но он сдержался. Этого делать не стоит. Конечно, Жука осел, кто же в этом сомневается, по такие люди приносят пользу. Ослы всегда приносят пользу, подумал доктор Майя. Он предложил Жуке сигарету и, пока они курили, постарался перевести разговор на другую тему. Вскоре Жука откланялся, так и не поняв, что же думает его покровитель об этом, вызванном раскаянием, поступке.
27
И снова «Покоритель моря» рассекает штормовые волны между островами архипелага.