36
Что за негодяй этой капитан Фонсека Морайс! В тот самый момент, когда Жука предавался праведному гневу, старик в лохмотьях, с палкой в руке и в низко надвинутой на лоб потрепанной шляпе поздоровался с ним чуть приметным кивком, в котором, однако, явно сквозило высокомерие.
Это происходило на одной из улочек, что вели в порт, где хозяйничали, диктуя свои законы, банды воров и преступников. Оборванный старик продолжал сидеть на пороге дома. Жука с любопытством оглядел его.
— Вы случайно не Жука Флоренсио? — осведомился старик.
Вот прохвост! Так ни за что ни про что оскорбить человека, даже не прибавить к его имени обращение «сеньор»!
— Знаешь, чертов кафр, тебя стоило бы отколотить за твою дерзость тростью!
Старик в лохмотьях с трудом приподнялся, но силы изменили ему и он прислонился к стене.
— Послушайте, Жука Флоренсио. Я ведь образованный, в лицее учился, понятно?
— Откуда мне знать, кто ты такой. По-моему, ты просто наглец. А если в другой раз осмелишься мне дерзить, я обломаю вот эту трость о твою спину, грязный кафр!
Ньо Мошиньо отделился от стены, опираясь на палку. Он выпрямился, лицо исказилось от боли.
— Ах ты, черная образина, да что ты такое плетешь?! Меня все уважают. Я знаю жизнь, начальником отдела служил. Послушай, ты, я человек образованный! А что ты собой представляешь? Ты дерьмо, а не писатель, только бумагу зря переводишь.
Неожиданно Жука расхохотался. Это же настоящий кафр, старик так и просится на фотографию. Жаль, что он не захватил с собой фотоаппарат. Писателю надо всегда быть во всеоружии.
— Кто ты такой? Я отвечу. Лизоблюд и подхалим, все это знают.
Охваченный яростью, Жука бросился прочь. Грязная свинья, кафр!
37
Поздно вечером Шико Афонсо, запыхавшись, вбежал в дом Венансии.
— Вы только послушайте, нья Венансия!
— О чем ты теперь мне поведаешь, мой мальчик?
— Ньо Фонсека Морайс похитил из тюрьмы Таррафал доктора Сезара.
— Как?! У тебя что, в голове помутилось?
— Доктор Сезар бежал. Он сел в шлюпку и догнал «Покорителя моря» по пути в Дакар.
— Быть того не может! — Она недоверчиво заглянула ему в глаза.
— Сведения точные, нья Венансия.
— А Беатрис?
— Они все трое на судне.
Случается, что добрая весть стоит целой жизни. Именно такую весть услышала Венансия. Она обняла Шико Афонсо и зарыдала. Теперь она плакала от радости, и слезы приносили ей утешение.
38
Выйдя из дома Венансии, шумно радовавшейся неожиданно доброму известию, Шико Афонсо задумался о своей судьбе.
Что же с ним-то теперь будет? Остаться здесь, в Минделу, нахлебником у Венансии? Разве это достойно молодого человека, начавшего серьезно относиться к жизни? Вернуться на Санту-Антан? При одной мысли об этом ему становилось не по себе. Воспоминания об отчем доме не давали Шико покоя. Отец, старый ньо Фелисберто, с детства прочил ему большое будущее, мечтал видеть своего сына образованным человеком. И тут же Шико Афонсо снова будто увидел отца, каким он стал через несколько лет — проказа постепенно разрушала его организм. Какое-то время он жил в колонии для прокаженных в Барбашо. Потом, взобравшись на скалу в Пауле, бросился с нее вниз — так велико было его отчаяние. Бедный отец, как пытался он скрыть от детей страдания, которые ему причиняла болезнь! И вот теперь Шико остался совсем один на свете. Какой путь ему выбрать? Он не хотел быть больше голодным бродягой на Сан-Висенти. Заняться контрабандой? Или уехать куда-нибудь, спрятавшись в трюме грузового судна? А может, отправиться с беженцами на Сан-Томе, как предлагал ему отец Шандиньи? Сан-Томе — дикий скалистый остров, но там есть еда. Интересно, что бы ему посоветовал Мандука? Он жил на окраине города, около старой церкви. Туда Шико Афонсо и направился, погруженный в глубокое раздумье. Между булыжниками мостовой кое-где пробивались травинки. Солнце беспощадно выжигало растительность, будто слизывало ее языком. Внизу, у подножья холма, виднелся хутор Фелисиано Антао — с колодцем, ветряной мельницей и огородом, где теперь почти ничего не росло: лишь редкий кустарник устоял перед засухой благодаря близкому соседству с колодцем, правда уже давно пересохшим. Служанка Фелисиано Антао, как всегда, воевала с козой ньо Жоан Жоаны. Своенравная коза ходила, где ей вздумается; ей никакого дела не было ни до хозяина, ни до ругани тех, кому она приносила убыток.
Старая служанка негодовала: воспользовавшись ее рассеянностью, проклятая коза прыгнула через забор или каким-то чудом открыла калитку и сожрала в огороде все подчистую. Возмущенный ньо Фелисиано раздумывал — прикончить ли ему козу или прогнать со двора служанку. Коза жевала бумагу, обгладывала голые сучья, беззаботная, давно уже свыкшаяся с голодом.
Шико Афонсо все шел и шел под палящим солнцем. На небе не было ни облачка. То тут, то там попадалось скрюченное, засохшее дерево с почерневшими от зноя листьями. Дом Мандуки был еще далеко — на вершине холма. У Шико не хватило сил до него добраться, и он повернул обратно.
Солнце затопило улицы города, оно терзало людей, скотину и птиц. Едва Шико завернул за угол губернаторского дворца, перед ним как из-под земли появился Фрэнк и сообщил новость: Маниньо и Лелу выпустили из кутузки. Сегодня ночью ребята собираются отметить это событие — устроить праздник в честь Лелы, Маниньо, ньо Фонсеки Морайса и доктора Сезара.
Новость реяла над Минделу, точно знамя на ветру. Капитан Морайс похитил доктора Сезара, и не только его. Под покровом ночи доктор Сезар с друзьями вышел на шлюпке в море, где их подобрал парусник, и исчез. Люди ликовали. Смелый человек этот капитан Фонсека Морайс.
Вечером ребята пришли на праздник со своими скрипками, кавакиньо, гитарами. Там были Жо, Той, Фрэнк. Позднее к ним присоединились Маниньо, Лела, Валдес. На время они забыли о морнах и самбах и веселой компанией отправились на побережье. Миновали Монте-де-Сосегу, Фонте-Конегу, оставили позади Шао-де-Алекрин, Монте — кварталы бедняков, кварталы нищеты. Парни были радостно возбуждены. Ни о ком другом, кроме ньо Фонсеки Морайса и доктора Сезара, они не говорили.
Нет кукурузы, нет кашупы. Народ голодает. Но в Минделу был один человек, у которого припасов с избытком хватило бы на всех жителей Сан-Висенти. И кукурузы, и маниоки, и фасоли. Амбары его доверху набиты большими мешками с зерном. Мандука какое-то время работал у Себастьяна Куньи, поэтому знал, что амбары у его бывшего хозяина были крепко-накрепко заперты на замок, и туда никого не допускали. Однако как-то, идя следом за стариком, Мандука обнаружил потайной ход, но тогда он не выдал секрета только потому, что боялся хозяйского гнева. Его уволили, теперь нет необходимости держать в тайне то, что он видел. Склад едва не ломится от съестных припасов — их хватило бы, чтобы прокормить весь Сан-Висенти в течение года. Он видел это богатство собственными глазами. Новость разнеслась по Минделу, и его голодные жители ругали Себастьяна Кунью на чем свет стоит.
Укрывшись от ветра за гигантскими нефтехранилищами «Ойл компани», семеро парней сидели на берегу моря, и ласковые волны лизали им ноги. Гитары и скрипки умолкли. Они говорили о своем народе, о нищете на родине, о докторе Сезаре и о капитане Фонсеке Морайсе. Маниньо поведал о том, что люди возмущены, они мечтают о мщении. И они сами уже не дети. Вот Лела — он объездил полсвета, Валдес тоже. Самый старший из них, Той, долго странствовал по всем континентам, работал на шахтах в Ливерпуле, принимал участие в забастовках в Бордо.
Народ не может больше так жить! Острова Зеленого Мыса должны начать борьбу — так думали юноши.
Посеребренная лунным светом гладь залива казалась неподвижной. В нескольких метрах от берега виднелись остовы английских кораблей — грозным штормовым утром 1941 года они были подорваны немецкими подводными лодками. Город, казалось, дремал в многовековой покорности. А они, задумавшись, сидели здесь, наедине с морем и небом, луной и молчанием ночи.
Шико Афонсо вспоминал трагическую судьбу отца, детство, годы учения в лицее, трудную, полную лишений юность. Многому научила его жизнь. Он нашел свое счастье в любви Шандиньи, при мысли о ней горячая волна радости затопила его, и, преодолев робость, Шико запел свою новую морну.
Что в жизни бывает прекрасней,
светлей и сильней, чем любовь?
Друзья, затаив дыхание, слушали его. Шико Афонсо встал, прижав к груди гитару, лицом к морю, и в этот миг сочиненная им морна звучала как гимн во славу родной земли, как воплощение гармонии между жителями Островов и окружающей их природой. Как он был красив, этот Шико Афонсо, высокий парень с вдохновенным лицом, когда, перебирая струны гитары, изливал в песне тоску юноши, страстно жаждущего любви.
Они медленно шли по песчаному берегу, волшебство южной ночи будто околдовало их. Вон парочка влюбленных укрылась в темноте. Внезапно что-то привлекло внимание Лелы:
— Поглядите-ка сюда!
Распростертый на земле человек не такое уж редкое явление в эти голодные времена. Достав из кармана фонарик, Валдес посветил. Да это же Мошиньо, худой, грязный, в лохмотьях. Казалось, старик был без сознания. Они склонились над ним, Мандука коснулся его рукой — тело было уже холодным.
— Умер? Он умер? — воскликнули в один голос его Друзья.
— Да. Он мертв.
— Надо сообщить семье, — сказал Лела.
— Какой семье? У него нет никого. Родню ему давно уже заменила бутылка.
— Тогда нужно сообщить в полицию, — не сдавался Лела.
— В полицию? Стоит ли торопиться? Утром сюда все равно приедет санитарная карета из муниципальной больницы. Кто-нибудь им сообщит.
Но в муниципальную больницу никто ничего не сообщил, и, когда уже совсем рассвело, проходивший мимо Фула Тубарао увидел, как коза ньо Жоан Жоаны грызла старую, засаленную одежду Мошиньо. Он опрометью бросился в больницу, и лишь тогда приехали двое санитаров, завернули труп в простыню и унесли на носилках.