Мы внимательно следили за знаками, которые подавал шедший впереди.
«Ну, кажется, довезли грог в целости и сохранности», — сказал я Бразу.
«Похоже, что так».
Только он это произнес, как из кустов вышли двое и приказали остановиться. Мои товарищи моментально бросили поклажу и понеслись во всю прыть. Исчез и тот, что показывал дорогу. Перед охранниками оказались только я и ньо Браз.
«Вы арестованы!»
Сеньор доктор, услышав это, я чуть не потерял сознание. Я встал на колени, умолял, чтобы не забирали мой грог и не сажали меня в тюрьму. Я рассказал обо всех своих несчастьях; о выжженных солнцем полях Санту-Антана, о людях, умирающих от голода, о несчастных детях и жене. Одного из охранников я знал: его звали Лела Энрикес. Когда-то мы с ним ходили под одним парусом. Но он сказал, что ничего сам не решает, хотя, думаю, он мог бы помочь, потому что второй таможенник стоял вдалеке и разговаривал с ньо Бразом. Стал я Лелу просить:
«Лела, если меня посадят, я погиб. Ты ведь меня знаешь: вместе работали, ели, спали и выпивали иногда. Неужели ты заберешь мою контрабанду? Ты знаешь, что я не вор. Отпусти нас с Бразом».
А Лела уперся, как ишак:
«Порядок есть порядок».
Я говорю:
«Лела, неужели у тебя хватит совести меня посадить? В такой голод отнять у меня единственную надежду? В тяжелые времена люди должны помогать друг другу, быть братьями. Если бедняк не поможет бедняку, то кто же поможет?»
И я посмотрел на него таким умоляющим взглядом, что камень бы прослезился, а он хоть бы что. Я ему говорю, что по совести он не должен забирать мой товар, что в нем единственное мое спасение, а потом уже разозлился и спрашиваю:
«Что же ты за человек такой?»
А он свое:
«Заберу твой грог и тебя вместе с ним. Правительство мне за это платит».
Когда он мне это выложил, со своим гнусным португальским произношением, я больше не слушал. Бросился на него, повалил на землю, сел верхом, и бил, бил — с остервенением, с яростью, уже не понимая, что делаю и кто лежит подо мной: человек или взбесившийся зверь.
Я бил, бил его по животу, по голове, по всему телу, и знаете, сеньор доктор, я его даже укусил от ненависти. Потом я почувствовал удар в голову и очнулся только в тюрьме.
Поверьте, сеньор, все было именно так, святой истинный крест.
— Вы сожалеете о том, что сделали?
— О чем? Что Лелу побил? Если вы мне друг, сеньор доктор, то не задавайте таких вопросов.
— Почему?
— Сами знаете. Лела вел себя как последняя сволочь — такому не спускают. Скажу больше: попадись он мне сейчас, я бы ему снова показал, почем фунт лиха, да еще бы добавил.
— Вы знаете, что он очень плох?
— Говорят, что так.
— Это вас не беспокоит?
— Я уже сказал. Лела знаете кто? Дрянь самая последняя. А жизнь наша в руках божьих.
Вскоре появился полицейский и отвел Томе в камеру.
Адвокат ушел.
Воскресенье у друзей
«Как-то раз…»
По островам архипелага еще ходит одна история о событиях на Санту-Антане. Она выдержала испытание временем, приобрела юмористическую окраску, как и многие другие устные рассказы, создавшие островитянам славу удалых парней.
«Встретились однажды в суде свидетель и судья…»
Так начинают эту историю в доме моего друга Жулио Ферро на Мато-Инглез, в окрестностях Минделу, в той его части, где иногда попадаются островки свежей зелени на голой, выжженной солнцем земле.
Я хорошо помню воскресный вечер в разгар бабьего лета. Дом в трех километрах от города, на склоне горы, защищенном от ветров. Вид, открывавшийся оттуда, успокаивал тебя, уставшего от палящего зноя. Вдалеке на голой равнине по соседству с городом ярким пятном выделялись кокосовые пальмы в Рибейра-Жулиао; чуть дальше можно было разглядеть мачты грузовых судов, стоявших на якоре в Порто-Гранди. Слева, окутанная туманами, поднималась гора Кара, справа вырисовывались смутные очертания Королевского форта.
После долгого застолья, где с избытком хватало и кашупы, и банана-машу[34], тянуло посидеть на веранде, поболтать о житейских мелочах, подставляя лицо благодатному, прохладному вечернему ветерку, расслабить уставшее тело, забыть дневные заботы. Мы трое могли себе позволить посидеть на террасе, попить кофе и посплетничать. Я, Жулио Ферро и его жена, нья Арманда, женщина довольно красивая, с глазами как у индианки, вкрадчивым тонким голоском, независимым нравом и острым язычком.
— Знаете, вся моя семья с Санту-Антана. Только я родилась на Фогу. Народ на Санту-Антане отчаянный и очень гордый. Однажды… — Так начался ее рассказ.
В один прекрасный день доктор Эстевао де Соуза, новоиспеченный судья, приехавший на Санту-Антан из Лиссабона, приступил к исполнению обязанностей в суде в Понта-ду-Сол. И сразу решил навести порядок в городе. Надо вам сказать, что он был на редкость самоуверен, чего местные жители не терпят. К тому же он был тверд, как ступка для риса, и бегал за каждой юбкой, ни одну не пропустит: ни молоденькую девушку, ни замужнюю сеньору.
У нас ведь люди какие — за португальцем все примечают. А коль ты от людей чего-то требуешь, покажи сначала сам пример, ведь так? Всех возмущали суровые приговоры, обрекавшие несчастных на долгую ссылку на далеком Сан-Томе. Судья же твердо верил, что именно так он наведет порядок… И не замечал, а если и замечал, то не обращал внимания на то, какое впечатление производил на окружающих. На улице его мало заботили косые взгляды прохожих и приглушенные проклятья, несшиеся ему вслед: «Бешеный пес!»
Я тем временем прихлебывал кофе, поданный старой нянькой Кустодией. А нья Арманда, которая родилась не на Санту-Антане, как я уже говорил, хотя вся ее семья оттуда, продолжала рассказ, одновременно расправляясь со своей порцией камоки[35].
— О людях с Санту-Антана ходят легенды. Таких отчаянных свет не видывал. Как-то вечером задумали они пойти на картофельное поле, принадлежавшее некоему Армандо Серра, и Армандо не осталось ни единой картофелины, это уж точно. Так вот они себя ведут. Правда, Серра этого вполне заслуживал. Жестокий человек, все соки из людей выжимал. Говорили, что это он убил на своей земле Антонэ, сына ньи Розарии из Порту-Нову. Вот и получил по заслугам. Большую часть того, что имел, он добыл подлостью и обманом. Так что с него еще причиталось.
Жулио Ферро раскачивался на кресле-качалке, а его жена продолжала развивать свою мысль, старательно подражая континентальному произношению. У нее оставался чуть заметный креольский акцент, от которого она никак не могла избавиться, но он придавал ее речи своеобразную окраску.
— Дело передали в суд. Среди свидетелей вызвали и Тон Дадойю, который за словом в карман не полезет, — личность известная. В суде негде было яблоку упасть. Когда секретарь суда открыл дверь в помещение, где ждали свидетели, и вызвал Тон Дадойю, любопытство присутствующих достигло высшего накала.
«Тон Дадойя!»
Свидетель с независимым видом вошел в зал суда и занял свое место. Доктор Эстевао де Соуза начал с вопроса: собирается ли свидетель говорить суду правду? Дадойя слегка кивнул головой.
Вместо того чтобы членораздельно ответить сеньору судье, крестьянин лишь кивнул головой — это была дерзость.
Тон Дадойя — лет тридцати, а может, и сорока, с изборожденным морщинами лицом, высохшим телом, в белых штанах и рубашке, с обычной палкой из апельсинового дерева в руке — не сводил глаз с судьи.
По залу пронесся встревоженный ропот, и судья призвал к тишине. Потом повернулся к свидетелю:
«Вы не у себя дома, а в суде. Поэтому отвечайте на все мои вопросы ясно, вслух, с должным уважением к суду. В противном случае вы ответите за последствия. — И добавил: — Отвечайте, а не кивайте головой. Понятно? Клянетесь говорить суду правду и только правду?»
Тон Дадойя, пристально глядя на судью, ответил на смеси креольского с португальским:
«Сеньор доктор судья, сделайте одолжение говорить громче, не разбираю я всех этих шу-шу. — И без лишних церемоний уточнил: — Не слыхать мне».
Доктор Эстевао, не веря своим ушам, уставился на крестьянина. Что это: умышленное оскорбление или неотесанность?
«Вы только что оскорбили суд. Если вы не извинитесь, я вас арестую».
Публика восторженно смотрела на свидетеля, бросающего дерзкий вызов судьбе.
«Не знаю, чего вы хочете».
Зал изумленно затих.
До самого конца судебное заседание шло очень напряженно. Приговор вынесли суровый — длительное тюремное заключение. В число осужденных попал и Тов Дадойя.
Ясно, что подобный приговор, да еще с арестом свидетеля, окончательно скомпрометировал доктора Эстевао де Соуза в глазах местных жителей. Даже те, кто раньше защищал его, изменили свое мнение…
Нья Арманда взглянула на мужа, задремавшего в своем кресле и отдавшегося одному из удовольствий, доступных беззаботному и лишенному честолюбия человеку: мирному сну. Она пододвинула свое кресло так, чтобы сесть поближе к нему и ко мне, и велела служанке принести гребень. Продолжая свой неспешный рассказ, она плавными движениями проводила гребнем по волосам мужа.
Происходило все это, как уточнила нья Арманда Ферро, в столице острова Санту-Антан — Понта-ду-Сол, недалеко от побережья.
Пригородный поселок, без электрического освещения. Узкие улицы, мощенные булыжником, вымирали с наступлением темноты. В этом поселке в старом перестроенном доме, окруженном пальмами, с манговым деревом во дворе, жил известный вам доктор Эстевао де Соуза.
Однажды утром к нему в дверь постучали.
Было около двух часов, светало. На дорогах ни души. Рокот морских волн, отражаясь о скалы, отдавался эхом в горах, постепенно затихая в ночи.
Кому он мог понадобиться в столь ранний час? На всякий случай он спросил, кто там.
«Мы желаем вам добра, сеньор доктор», — услышал он в замочную скважину.