— Что?
— Кофе… — сделав микроскопический глоток. Актер произнес: — ну, что я могу сказать… Так некстати всплыло в памяти: как–то раз приехал он ко мне на дачу, на машине–тогда у него еще «вольво» была, смотрю — и глазам своим не верю: двух девочек привез. Попочки, писечки — м–м–м! Восторг, а не девочки. Наверняка клиентки из «Поля чудес»… И пока мы с ним там отдыхали… Ну, сами понимаете, что делают мужчины, когда отдыхают на даче без жен… Я вам не как писателю, а как мужчина мужчине рассказываю, — добавил Актёр в свое оправдание.
Писатель недумённо повертел головой — моя, а к чему это Актер?
А тот:
— Какая, спрашиваю его наутро, Влад, понравилась тебе больше, та, темненькая, или светленькая, длинноногая? А он мне — обе, говорит, райское наслаждение. — Вздохнув еще тяжелей, еще безутешней. Актер сделал резюме сказанному: — так вот я к чему: он во всем был такой: если любил что–нибудь, то делал это до конца, во всем объеме…
— …?
— Ну, сразу двоих, — пояснил Актер. — Вот таким он и запомнился мне… — допил кофе, он отодвинул чашечку и добавил: — Боже, до сих пор не верится, кажется, вот–вот, вот совсем недавно это был: дача, девочки… Наверное, это какой–то знак свыше, перст судьбы, предупреждение всем нам…
Оставался Функционер; во всяком случае, решил Писатель, этот не будет пить заставлять, не будет рассказывать о девочках и откровенничать о том, что знали о покойном «все в Останкино».
Главное — без этого страшного разврата, без леденящей душу «бутылочки», русской народной игры, без пугающей откровенности…
Функционер страдал запорами — это было очевидно по его землистому цвета лицу.
— Что касается смерти известного тележурналиста Листьева, — заученным голосом начал он, — то…
Писатель сделал мягкий жест рукой.
— Извините, но я… Столько версий, столько вариантов… Вы понимаете, я не журналист, я писатель, и факты как таковые…
Функционер бросил на него ненавидящий взгляд, в котором Писатель явственно прочел: «Говно ты, а не писатель…»
— Я могу сказать одно: такого человека могли ненавидеть многие, очень многие… А чем больше тебя ненавидят, тем больше у тебя вероятности быть убитым. Наверное, покойный это и сам знал — а то с чего бы он везде таскал с собой пистолет? — немного помолчав, Функционер добавил: — ненавидели его тут, на Останкино — ясно? Вы посмотрите, еще могилка его не просела, еще труп, наверное, не успел разложиться — а коллеги дорогие уже грызуться… Послушайте, что теперь в коридорах говорят в том же Останкино, посмотрите, как эту так называемую приватизацию похерили… Как того же Листьева втихомолку ругают — «гений разрушения»… Всех давил — и информационные программы, святая святых… Ненавидели его тут — понятно? И, — понизив голос, с откровенными интонациями, он добавил, как бы от себя: — и правильно, между прочим, делали… Удивляюсь — как это его еще раньше никто не убил?!
Издатель, выслушав рассказ Писателя об обработке «открытых и полуоткрыто–полузакрытых источников информации», погрустнел.
— И это ты собираешься написать?
— Да.
— Да ты понимаешь, чем это грозит? Мне, тебе, издательству?!
Да, Писатель как никто другой понимал, чем именно это может грозить: праведным гневом и возмущением широких слоев трудящихся, потерявших любимого героя
— Вот чем!
И уже с точностью до миллиметра вставала перед мысленным взором примерно–разгромная статья в популярном массовом издании:
Влад Листьев был убит дважды Один раз — в своем подъезде на Новокузнецкой 30, другой раз — в издательстве (название).
Ну, находка журналиста — «дважды убит». Редкая и ценная находка. Фантазия у журналистов вообще… м–м–м, слабо развита, фантазия–то.
…беспринципность, жажда мгновенной наживы — даже если эта нажива сопряжена с оскорблением святая святых, с оскорблением светлой памяти человека…
Факты, дорогие читатели — только факты. Не верите — не поленитесь в библиотеку сходить, газетки старые полистать…
Так сказать — «обработайте открытые источники информации»… А потом и говорите о «пасквиле»…
…профессионалу, человеку знающему и думающему, противостоял невежда и агрессивный завистник, спрятавшийся под псевдонимом…
Ха! — нашли чему завидовать! Да если бы я был таким подонком, как этот самый Листьев, я бы давно руки на себя наложил!
Да и к чему под псевдонимом–то прятаться — а?
Издатель, посмотрев на Писателя строгим взглядом, спросил:
— Ну, что делать–то будем?
А это значило: я в тебя, хрен иудейский, деньги вложил? Вложил. Идею мне подкинул? Подкинул. А деньги–то, как сам понимаешь, на деревьях не растут, особенно — американские деньги…
— Что делать?
— Да. Что делать.
— А то, что и делаю…
— Писать?
— Yes, — почему–то перешел на английский Писатель; наверное, чтобы придать себе уверенности.
— Но ведь в суд… Иск, моральный ущерб, и так далее.
— А кто подаст?
— Да кто угодно: Коллега подаст, — принялся загибать толстые татуированные пальцы Издатель, — Соратник, Актер, Функционер… Родственники, все три жены, пол–Останкино — эти просто из солидарности, да и боязно: грохнут еще кого–нибудь известного — что, их грязное белье наружу? Всем напоказ — да?
— Ну и пусть подают. — решительно ответил Писатель. — чем больше мою книгу будут склонять во всех этих «Взглядах», «Часах пик», «Темах» и так далее, тем лучше…
— …?
— Бесплатная реклама, а это значит — еще минимум двести тысяч дополнительного тиража, — с удовольствием произнес Писатель и по потеплевшему взгляду Издателя понял, что попал в цель. Видимо, собеседник принялся считать в уме: минимум триста тысяч, да дополнительного двести тысяч, итого — полмиллиона.
Боже — сказка, а не книга!
Дождавшись, пока Издатель закончит подсчеты, Писатель произнес:
— Да, самое главное — впереди.
— Что? — наконец–то оторвался от своих подсчетов Издатель.
— Надо выяснить, наконец, за что же именно его убили…
— Ну, и как это ты собираешься выяснять?
Писатель скромно улыбнулся.
— Для этого в CIA, в ЦРУ, то есть, существует термин: «обработка закрытых источников информации»… Вот и обработаю. Во всяком случае, верную версию убийства мы (это и о себе, и об Издателе) будем иметь куда раньше,, чем все эти МВД и ФСК…
Да, тяжел хлеб writer'а в России, но — благодарен.
Особенно, если ты известный Писатель, если твои книжки идут «на ура», если такие вот Издатели вкладывают в тебя деньги, и ты никого не боишься…
А чему, собственно говоря, ему тут, на вновь купленной Родине бояться?
Писатель в России больше, чем писатель…
Выйдя из издательского офиса. Писатель неторопливо пошел в сторону людного перекрестка — попить кофе, подумать, как и что он будет говорить там, куда направляется..
А после кофе и размышлений ему, Писателю, то есть, надо было направиться в одно малоприметное здание, где мог рассчитывать не только на получение «закрытых источников информации», но и на большее…
Там уже обо всем оговорено во всяком случае, ему обещали…
«Вращайте барабан, ваш ход… Есть такая буква!..» 300 очков
Ну, хорошо: можно и повращать. Хорошее занятие!
Достал из бокового кармана револьвер, выдвинул барабан, посмотрел, сколько патронов.
Шесть, полный боевой комплект, как и положено. Крутанул барабан, обратно вставил, сунул в карман, мягко улыбнулся…
Американский кольт, по сути — модель прошлого века, немного усовершенствованная, но зато какая!
Скорость — оптимальная: что входное отверстие, что выходное, одинаково.
Многие коллеги, правда, предпочитают пользоваться ТТ. Советские машинки — еще ничего, а китайские — дерьмо страшное; ствол разнашивается, разбалтывается, даже для обыкновенных тренировок не пригоден. Машинка должна быть оригинальной, родной: если ТТ придумали русские, значит, надо пользоваться русским. Если «кольт» и «магнум» придумали американцы, то надо пользоваться американским, а не испанским и не мексиканским. Кажется, похожи, один в один, а — не то. Русские ППШ и «Калашниковы» в отличие от китайских и афганских — день и ночь. В Афгане эти самые «Калашниковы», кажется, чуть ли не в кишлаках самопально собирали. Двадцать рожков отстрелял из такого — и выбрасывай…
А лучше всего, конечно — маузер. Немецкая модель едва ли не начала века, любимое оружие чекистов и комиссаров кстати говоря; по скорости, дальности и точности равных маузеру нет. Любую «контру» достанет. Правда, громоздка слишком, в карман не спрячешь..
Сколько все–таки машинок придумал человек — для умерщвления другого человека на расстоянии! И каждой, гордец, дал орудию убийства собственное имя: Браунинг, Макаров, Тульский и Токарев, Шпагин, Дегтярев, Кольт, Максим, тот же Маузер…
Да, в чем–чем. а в стрелковом оружии он дока. Не «Дока–хлеб»; в смысле — знаток, С завязанными глазами любое разберет, соберет, почистит, смажет; любой рукой, правой, левой, за спиной, в темноте…
Оружие — его хлеб. Он — киллер, убийца, он профессионально делает kill и получает за это money. Kill — его хлеб, в kill он дока. Такой вот «Дока–хлеб».
Нормальный бизнес, нормальный предприниматель. Кто нефтью торгует, кто автомобилями, кто фруктами, кто акциями, кто эфирным временем, а он со своим kill — и торговец, и производитель в одном лице. Народ любит бензин, тачки, авокадо и липовые акции? Пусть любит. Кому что. A kill все любят, еще больше, наверное, чем fuck. Народ тут такой.
Нехитрая задачка из учебника, арифметика для четвертого класса: Предприниматель X. купил на Останкино три редакции, двадцать редакторов и пять телеведущих. Предпрениматель Y. купил киллера Z. Кто победит в этой честной конкурентной борьбе?
Ясно кто, можно и не спрашивать…
Хотя киллер Z., может быть, стоит куда дороже, чем двадцать редакторов, пять телеведущих и три редакции вместе взятые. Но расходы на киллера окупаются; так сказать — долговременное вложение.