Поэтому за словами Президента о преемственности власти скорее всего скрывается не забота о «верности курса», а тревога о безопасности правящей элиты и незыблемости её интересов. Для подобного вывода есть основания…
Этот подзаголовок, набранный жирным шрифтом, почему–то сразу бросился в глаза Аналитику.
Он отодвинул газету и задумался…
В принципе все, изложенное в материале популярной в интеллигентской среде газеты, соответствовало действительности. Он знал это и без чтения.
Аналитик даже поверхностно не стал просчитывать прогноз, по которому Президент действительно бы добровольно отказывался.
Ха — нашли дурака!
Тут ведь не цивилизованный Запад — покажите мне человека, который бы, всю жизнь рвавшись и наконец дорвавшись до вершины, до слепящих снегов Килиманджаро, отдал бы победу людям, которых он ненавидит!
Более того, Аналитик был совершенно уверен, что вариант «кремлевского долгожителя» не пройдет — слишком велик риск откровенно объявить себя пожизненным диктатором, эдаким Ким Ир Сеном, Запад не поймет и кредитов не даст… А когда продадим им всю нефть и весь газ, в городах и весях по всей Руси великой начнется массовый каннибализм.
Вариант «царедворцы», которые мол, хитроумно оставят его на второй срок?..
Но кто?
Паша–мерседес, посмешище всей армии? Или Телохранитель?
Первый откровенно глуп, а второму — только «гусей» гонять.
Премьер, хозяин «Газпрома» и ВПК?
Он и сам не против занять президентское кресло — только и ждет своего часа.
Мэр — эдакий работяга в пролетарской кепочке?
Ну–ну…
А остальные — или мозгов не хватит, того самого хитроумия, или же, скорей всего, если хватит, постараются их продать подороже — и не теперешнему Президенту.
Есть кому.
Стало быть, под «царедворцем» подразумевают его, Аналитика.
Действительно, любая кардинальная смена руководства ему крайне невыгодна: дадут пинка под жопу, как пить дать. Лишат персональной госдачи, персональной машины, этого персонального кабинета, возможности содержать хорошую домработницу, платя ей в US$, лишат льгот, привелегий, а главное — ощущения сопричастности к высшей власти, ощущения того, что ты — один из её скрытых рычагов.
За что?
Совершенно естественно, что практически любой преемник Президента поспешит в той или иной форме объявить предыдущий режим «антинародным», равно, как и всех, кто ему служил. Это выгодно — видите, какие Авгиевы конюшни мне достались, за пять лет не разгребу все это говно, еще надо бы… Кроме того, надо будет обязательно найти козла отпущения, надо будет кого–нибудь бросить на вилы голодной толпе. Как у классика — «сбросили с колокольни вниз головой третьего Иваньку…»
Хорошо еще, если первым человеком страны станет серьезный политик, умный и рассудительный, вроде теперешнего Премьера, а если…
Вон, вчера из отдела пришла информация, спрогнозировали — в июне 1996 года в среднем восемьдесят процентов кандидатов будут бесноватыми…
Что тогда?
И будешь ты уже не Аналитиком, а старым пердуном–пенсионером. будешь выращивать на своей подмосковной даче георгины с хризантемами да пописывать мемуары в стол.
Хорошо еще, если так.
Пусть, пусть в Кремле тебя считают немного ненормальным. живущем в собственной иллюзорной реальности, смоделированной, спроектированной тобой же самим, но кто сказал, что модель всегда хуже своего воплощения?
Лучше, потому что, как правило, он рассчитывает в идеале, а исполнение бывает более чем посредственным.
Аналитик пружинисто поднялся со своего места, прошелся по кабинету. Подошел к окну, долго смотрел, как по стеклу беспорядочными траекториями сбегают дождевые капли, сливаются, с противным жестяным звуком скатываются на наружный цинковый подоконник…
По улицам, пригибая головы от порывистого ветра, шли первые прохожие. Им бы его заботы…
А в голове Аналитика почему–то все время вертелся подзаголовок газетной статьи: «Жертвоприношение… Жертвоприношение…»
В половине одиннадцатого утра порядком уставший Аналитик затребовал служебный «мерседес» и распорядился отвезти себя домой.
Жил он недалеко — в огромной пятикомнатной квартире в самом центре, обставленной дорогой старинной мебелью, многочисленными горками красного дерева с антикварными фарфором и хрусталем (с домработницы три пота стекало, пока она все это перетирала, пыль смахивала), не один, с женой — четвертой по счету.
Вообще–то раньше в ведомстве, в которое прежде входила его служба, разводы крайне не приветствовались — разведенцев не выпускали за границу.
Все правильно — система заложников, а вдруг там останешься?
Теперь — проще, либеральней, спокойней, хоть двадцать раз разводись, теперь все можно…
Жена (они жили вместе всего несколько месяцев) — бывшая балерина кордебалета Мариинки, была моложе мужа почти на двадцать один год — на прошлой неделе ей исполнилось двадцать три.
Последняя женитьба поставила перед Аналитиком проблему, которую ни один анализ, ни одно логическое умозаключение не могло бы разрешить.
Более того–никогда, ни при каких обстоятельствах глава сверхсекретной спецслужбы не выдал бы свой самый страшный секрет; на это были причины, более чем веские…
Аналитик всегда считал себя Мужчиной, Настоящим Мужчиной, с Большой Буквы.
Никогда прежде у него не возникало таких проблем, ни–ког–да.
А тут.
Вот уже четвертый день подряд он боялся наступления вечера. Он, который никогда и ничего не боялся!
Вечер значит семейная идиллия, ритуальный просмотр телевизора (ресторанов, казино и клубов Аналитик терпеть не мог, его с духу воротило от сытых масляных рож «новых русских», кроме того, сказывалась старая профессиональная привычка «не светиться»), а потом — расстеленная кровать, соблазняюще отогнутый край одеяла…
Спать, спать, спать…
Так вот, три дня назад у него впервые в жизни не получилось.
Не всгал–с.
Вот как.
Пришлось нарочито–устало повернуться на другой бок, отвернуться и захрапеть — утомился, родная, не взыщи. Как–нибудь потом.
Обиделась, наверное… А–а–а, все пустое.
Не то, чтобы она не была, как теперь принято выражаться, «сексопильной», не то, чтобы не имела опыта жизни с мужчинами (сама рассказывала в пароксизме искренности!), не то, чтобы не возбуждала его.
Сексопильна.
Опытна. Еще бы — балерина…
М–м–м… Хорошо это или плохо, что опытна? Наверное, хорошо.
Хотя бы потому, что умело возбуждает.
Но не встает, не хочет, мерзавец, подниматься — что поделаешь?
Явившись домой, Аналитик прошел на огромную кухню, размерами своими напоминавшую средний конференц–зал, наскоро разогрел в микроволновке что–то холодное, бифштекс, кажется, уселся спиной к двери и принялся вяло пережевывать неприятные мясные волокна, так навязчиво застревавшие между зубов.
Квартира была так огромна, двери — так массивны и звуконепроницаемы, что при всем желании никак нельзя было определить — есть кто–нибудь в доме еще или нет.
Где–то в глубине скрипнула дверь — Аналитик поднял голову.
— Привет…
Этого еще не хватало… И почему она все время дома сидит, что денег мало получает от мужа, чтобы по магазинам шляться?
Странно…
— Давно пришел?
— Только что, — отодвинув тарелку с недоеденным бифштексом, Аналитик принялся ковыряться в зубах заостренной спичкой.
— А почему опять дома не ночевал?
— Работы много, — с явным неудовольствием ответил он.
Жена посмотрела на него с видимым сочувствием — слишком старается, переигрывает, все, как говорится, шито белыми нитками.
По убеждению Аналитика, она не была умна — в каждом её слове, в каждом жесте сквозило то, что можно было бы назвать «спасительной глупостью»; наверное, прежде всего за это качество, равно, как за красоту и бессловесность, он и взял её в жены.
— Работы?
Что — так о его здоровье печется? Мол, много работает, .сжигает себя, ночами не спит?
— Угу…
Она осторожно опустилась рядом.
— Все работаешь, работаешь?
— А что делать остается?
— По ночам?
Неожиданно Аналитик поймал себя на том, что его прошиб пот — холодная капелька медленно скатывалась между лопаток, неприятно щекотала спину.
Странно — никогда прежде с ним ничего подобного не случалось. Может быть — действительно беспокоится, может быть, ничего такого в виду не имеет?
— Да, и по ночам, — он сознательно сделал ударение на последнем слове, стараясь держаться не просто спокойно — предельно безразлично.
— А сегодня вечером –— как, у тебя тоже много работы?
Это уже был очевидный вопрос–капкан — мол, ждать тебя сегодня ночью или нет? Придешь?
Она вопросительно исподлобья смотрела на мужа, ожидая ответа.
А чего это он так разволновался?
Он ведь выполняет сверхсекретную работу государственной важности. Он — Аналитик, а она — дура, любительница телевизионных шоу и мыльных опер. Она, конечно же, о многом, не знает, о многом не догадывается — так лучше. Подругам заговорщицким шепотом сообщает, что муж работает «в КГБ генералом», и те, безмозглые курицы, конечно же цепенеют от этой страшной аббревиатуры…
Ничего, он человек казенный, пусть знает, что он может понадобиться Государству, ради его личных интересов, в любое время дня и ночи, и это для него важней, чем глупый коитус.
— Да, и сегодня.
Капелька пота, наконец докатившись до конца спины, перестала щекотать кожу; наверное, растворилась в резинке трусов.
Аналитик, почувствовав облегчение, поднялся из–за стола и, с трудом подавив все нараставшее раздражение, произнес нарочито–небрежно:
— Ну, я спать… Очень устал. Разбуди ближе к вечеру…
Только бы она к нему не подкладывалась… Бр–р–р–р…
Он проснулся сам — от боя старинных антикварных часов, стоявших в комнате.